Страница 23 из 40
– Я в космопорт, – крикнул Киселев изнутри. – Если тебе, конечно, интересно. К приезду комиссии постарайся привести себя в порядок.
– Передавай привет Кэтрин! – проорал через плечо Синицын.
Послышался хлопок задвинувшейся дверной переборки.
Он прошелся по саду, обстоятельно отключив все автоматические поливалки, заблокировал всю оросительную систему, перекрыл входные шлюзы каналов.
Работы было много, под конец дела он чувствовал легкую усталость.
Закончив, Синицын ушел к стоянке вездеходов и вернулся в сад с двумя канистрами. Щедро и с наслаждением, будто водой из лейки, поливал из канистр вокруг ствола «Юбилейного налива» в центре сада.
Он уже достал из кармана спички, когда в голову ему пришла неожиданная мысль. Он подумал, что так и не попробовал киселевскую сигару, хотя тот и обещал дать.
Синицын вернулся за ними в лабораторию, распотрошил пеструю коробку, лежавшую под столиком в комнате отдыха.
Неумело раскурив сигару, еще держа горящую зажигалку в руке, он сморщился, вдыхая ароматный дым.
– Неплохо, – сказал он вслух.
Кинул зажигалку, блеснувшую в сумерках зеленым огненным языком, под «Юбилейный налив». На пропитанную топливом почву.
Потом Синицын стоял на террасе с бутылкой «Рислинг Гесперии» в руке и с сигарой в зубах. Смотрел на горящий сад.
Пожарные системы лаборатории истошно верещали, заливали подступы к зданию слоями ноздреватой белой пены, не пропускали огонь. Но царящей в долине вакханалии помешать не могли.
Истлевающие черные скелеты яблонь на миг показывались в красных всполохах и пляшущих искрах, чтобы вспыхнуть еще ярче, пропасть. Сад превращался в рваные клубы черного дыма, уходящего в звездное небо. Звезды плохо было видно за черным дымом.
Пахло чем-то из детства. Смолой, дымом, печеными яблоками…
Горело хорошо.
Вино кончилось. Синицын швырнул пустую бутылку вперед. Блеснув огненным бликом, она пропала в дыму.
Покинув террасу, он зашел в лабораторию. Взял в баре еще вина. Вернулся на террасу.
Сады догорали, дыма становилось меньше. Теперь можно было разглядеть черную обугленную равнину.
Он затушил сигару о жалобно взвизгнувший пластик перил. Глотнул из бутылки.
– Ничего, – сказал Синицын, глядя на дым. – Еще повоюем.
Теперь он чувствовал себя лучше. Прихлебывая вино, пошел к себе, собирать вещи.
Мария Познякова. Зеркало памяти (Рассказ)
– Ну, знаете, в ближайшие полвека посланцев с Нибиру ждать вряд ли придется… а вот насчет пророчества майя с вами согласен… Кофе!
Его окрик подбрасывает меня на месте, бросаюсь в кухню, поспешно хватаю кофейник, разливаю в чашки ароматный напиток, чувствую, как все так и переворачивается внутри. Когда я ел… позавчера, кажется. Зря я принюхался, зря задумался, вот, пожалуйста, расплескал, бурая жидкость разливается по столу причудливыми очертаниями.
– Ну долго ты там еще? Так вот, на Тибете, как мы уже говорили.
– Сейчас… сейчас!
Чувствую, как подрагивает мой голос, наливаю последнюю чашку – до половины, дальше из кофейника сиротливо падают одинокие капельки. Замираю – чувствую, как вместе со мной замирает весь мир…
Третьего окрика я не жду, выплескиваю в чашку горячую воду, отчаянно размешиваю. Главное, подать так, чтобы чашка досталась кому-нибудь из гостей, только чтобы не хозяину, хозяин догадается, хозяин меня испепелит…
– Долго спал, пока нес? Или комнату найти не мог? – ворчит хозяин, когда я захожу в гостиную, больше похожую на внутренности гробницы какого-нибудь Тутмоса. Хозяин сидит здесь же, во главе стола, злой, усталый, длинное вытянутое лицо кажется мертвым.
Молча ставлю поднос, замираю у входа – знаю, идти не положено, пока хозяин не скажет идти. И не отличишь меня от бронзовых фигур в углу, я, как и они, – часть этого дома, большого, жуткого…
– Так я что говорил… очередной конец света планируется на… это еще что?
Чувствую, как холодеет спина, – хозяин смотрит на кофе, не на свой кофе, хороший, крепкий, который я подставил ему, а на чашку худенькой дамочки, видно, что сканирует насквозь, он же все видит…
– Тебе что, парень, жить надоело? – небрежным жестом он испепеляет чашки на столе, горсточки пепла сиротливо мечутся по скатерти. – Спасибо еще, не отравил… а то так и отравит… иди-ка сюда, давай тебя тоже испепелим.
Иду к нему – обреченно, покорно, чувствую, что именно такую расправу я и заслужил.
– Ой, не надо, – гостья сжимает руку хозяина, – Кешечка, ну что вы… вы про апокалипсис говорили, который по майя.
Хозяин доволен, хозяин улыбается, подмигивает мне, чуть мотает головой – иди, мол. До двери идти далековато, чувствую, что не могу больше оставаться здесь, у всех на виду – проскальзываю сквозь стену, бесшумно воспаряю на верхние этажи, замираю в библиотеке.
Гостей лучше переждать в библиотеке – хозяин может позвать меня с минуты на минуту, как всегда, гаркнет в пустоту комнат:
– Гегель, второй том, живо!
Или:
– Площадь острова Гуам, глянь в Инете!
Я несу Гегеля, я гляжу в Инете Гуам, а хозяин в это время уже гонит меня искать какие-нибудь скрижали ацтеков или инков, или Книгу Бытия, или… я тороплюсь, я ищу, я знаю, что как бы скоро ни искал, он прикрикнет на меня:
– Что, дверью ошибся?
И все. Он никогда не называет меня по имени.
У меня… нет имени.
В полумраке библиотеки с ногами забираюсь в кресло, ненадолго остаюсь наедине с собой, пытаюсь понять – кто я и что я. Познай самого себя. познания не получается, не могу сказать о себе ничего конкретного. Даже имени не знаю – у меня его попросту нет.
Я сотворен хозяином и служу хозяину – вот это я знаю хорошо, вот это я помню, попробовал бы забыть. Хозяин и так напоминает мне об этом – каждое утро, которое я начинаю с молитвы ему, каждый вечер, который кончаю молитвой. Жизнь дающий, благодарю тебя…
Смотрю на себя в оконное стекло, понимаю – я человек, вернее – почти человек. Потому что у человека бывают отец и мать, у меня нет ни отца, ни матери, ни паспорта, ни группы крови, ни ИНН, ни СНИЛС. Есть только я – порожденный хозяином, призванный служить ему…
Пытаюсь вспомнить что-нибудь из своего прошлого – не могу, прошлое мое так неразрывно связано с этим домом, что не вспоминается ничего, кроме дома, бесконечных анфилад, залов, комнат, доспехов, мумий, Осирисов и Изид, глядящих на меня со стен, панорам ада и рая, каких-то мифов, каких-то мифологий, переплетенных меж собой так тесно, что уже не разлепить, – как мое прошлое и этот дом. Да я и сам – часть этого дома, еще один артефакт, еще один экспонат бесконечной выставки – ни для кого…
– Ты там чего, заснул?
– А?
– Бэ… глянь в Инете, кому сказал! И штуку эту принеси, долго мы тут сидеть будем?
Почему-то боюсь переспросить – что глянуть, что принести, чувствую, что хозяин внизу и так уже рвет и мечет. Начинаю со штуки, пытаюсь догадаться, что ему может понадобиться. вроде как сегодня полдня теребил вон тот золотой шлем, переписывал с него криптограммы… Хватаюсь за шлем, что-то выскальзывает из-под локтя, еле успеваю поймать зеркало – за секунду до того, как оно коснулось бы пола.
Зеркало – тяжелое, массивное, круглое, кажется, что не стекло в нем, что-то другое. Пытаюсь водворить зеркало на место – не водворяется, выскальзывает, мельком вижу свое отра.
– …вой, нет?
– А?
– Ты живой, нет, спрашиваю? Только за смертью посылать, ей-богу… чертов работничек. пьяный, что ли? Когда только успел…
– Да не пьяный я.
– Не пьяный… штука эта где? Посмотрел?
– К-какая?
Он хочет что-то ответить, не знает, что, бьет меня током – больно, сильно, отчаянно. Ускользаю в стену, в другую, в третью, он скользит за мной по лабиринтам комнат, попеременно становясь то человеком, то электрическим импульсом. Хрупкая дамочка еще кричит в пустоту залов – не надо, не надо, Кеша, Кешечка, но Кеша, Кешечка не слышит…