Страница 28 из 40
Аристофаном Клумбой история Серебряного Армагеддона продолжается (или, если быть точным, заканчиваетя) с нового листа: обращаясь к неким «достославным братиям», комендант предлагает «дружно идти к общему знаменателю», «сплощать локти» и «не размениваться по никелям». Стоит отметить, что этот последний «летослов», в отличие от предшественников, использует для письма не стило, а бормашинку. «При старом укладе Пендосия шатала заграницу, растрясая коренные долларовые клоаки и канализируя экономические пузыри, но потом, когда заграницы не стало, приказал долго жить и рынок сбыта проблем, индо зашатало саму Пендосию». В качестве «картинки допотопной экспансии» Клумба приводит «памятное речение Фанфараста о так называемом символическом обмене: “Томагавк всегда возвращается в места, разоренные грабежом с целью создания Томагавка”». Новую внешнюю политику США летописец иллюстрирует посредством того же Томагавка, но «в разрезе, как если бы взбесившаяся матка, утратив прежние цели, отложила его до лучших времен. Заселяя человеческие пустоши, Метроамерика не разгоняла свои границы до пределов географических, а реанимировала проблемные – сиречь поглощавшие проблемы – территории, возрождала экономические клоаки для сброса и утилизации отработанных матриц дефолта». «Воскрешение сгинувших языков и флагов не было естественной целью гадины», но процесс этот шел полным ходом на местах, чей «дух был воспринят как родной сынами, скинувшими гадячьи узы. Да и как, братцы, не отрубить руки, подпирающей только с тем, чтобы взять за горло?» Поиски «эфирной экспедиции» в «Одной Осьмой» привели «метрошных дознавателей» не к соседствующим с «порталами слива кабацким вертепам, как в Африке или на Балканах, а на чистейшие мемориальные упокоища». Что, по мнению летописца, «до запятой» отвечало и «божеским уложениям справедливости», и «протокольным договоренностям с чертями». Астральная связь с «эфирными пропастниками» была налажена безупречно, и те в один голос подтверждали как «повальное умаление культурдезертиров», так и «принятие денежных средств» – причем, в объемах, «даже превышающих оговоренные». Однако далее сообщения Клумбы путаются. Следственный эксперимент, который сначала подается как «штатный и годящий» – по астралу дознаватели получили от «пропастников» «исчерпывающие доказательства успеха», – за большим вымаранным фрагментом предстает «прологом фейситтинга всепланетного». Экспертная группа, включавшая посла, замдиректора ЦРУ, «сонмище ищиков» и бригаду морских котиков, сгинула в одном из раскопов после того как местным стало ясно, что доклад «варягов» в Вашингтон содержит «подлые наветы на правду». Заморский запрос «шарахнуть по ребелам» средствами ближайшего артдивизона отклика у последнего «не обрял». Более того, военные пообещали сбивать все изделия, «аще такие позрятся на проблемку извне». «Плач штатсекретаря» о том, что стороны конфликта являются «плотью от плоти Америки» и посему пребывают «в едином поле субординации, а не по разные стороны оставшихся в прошлом международных баррикад», вызвал реакцию едкую и даже издевательскую: «Взглянь на рожу свою вошинтонскую в лужу, тобою же зделанную, и познай, ирод, что общего между нами, как между прорубью и гавном». Приказ «нашим же испокон» частям РВСН «испепелить мятежную дугу» и вовсе заключился «потехой смрадной»: ракеты, прежде развернутые против «глиняных гомунькулов» в «пустынищах» Китая, получили новые цели не на «святых просторах Одной Осьмой», а на «гнилых землях» самих Соединенных Штатов – «для того ж, собственно, и предназначенных».
На этом летопись обрывается. Верней, спекается в стекловидную массу с включением алмазной крошки и фрагментов зубного моста.
Олег Кожин. Родительский день
Рассказ
– А где печенье?! Люсенька, ты взяла печенье? Я специально с вечера целый кулек на столе оставила!
Несмотря на пристегнутый ремень безопасности, Ираида Павловна повернулась в кресле едва ли не на сто восемьдесят градусов. Женщиной она была не крупной, в свой, без двух лет юбилейный полтинник сохранившей практически девичью фигурку, и потому трюк этот дался ей без особого труда. Люся, глядя на метания матери, страдальчески закатила густо подведенные фиолетовыми тенями глаза и усталым механическим тоном ответила:
– Да, мама. Я взяла это сраное печенье, – ив доказательство демонстративно потрясла перед остреньким носом Ираиды Павловны кульком, набитым коричневыми лепешками «овсянок».
– Мама, а Люся ругается! – хихикнув в кулачок, поспешил заложить сестру шестилетний Коленька.
– Не выражайся при ребенке, – не отрываясь от дороги, одернул дочь Михаил Матвеевич. Ночью по всей области прошел сильнейший ливень, и глава семейства вел машину предельно аккуратно.
– А конфеты?! Конфеты-то где?! – заполошно причитала Ираида Павловна.
– Не мельтеши, мать. В бардачке твои конфеты. Я их туда еще утром положил, знал, что ты забудешь.
Михаил Матвеевич даже в этом бедламе умудрялся оставаться невозмутимым, спокойным и собранным. Обхватив широкими грубыми ладонями руль, плотно обмотанный синей изолентой, он уверенно вел старенькую «Волгу» по разбитой, точно после бомбежки, загородной дороге. С виду машина была ведро ведром, но хозяина своего, водителя-механика с тридцатилетним стажем, слушалась беспрекословно. Зеленый рыдван гладенько вписывался даже в самый малый зазор, образовывающийся в плотном потоке автомобилей таких же, как семейство Лехтинен, «умников», решивших «выехать пораньше, пока на трассе никого нет».
На этом семейном празднике жизни Юрка Кашин чувствовал себя пятым лишним. Поездка длилась всего каких-то двадцать минут, а он уже готов выпрыгнуть на полном ходу на встречную полосу, только бы не слышать противного визгливого голоса мамы-Лехтинен, и придурковатого смеха мелкого Кольки. С того самого момента как, поддавшись Люсиным уговорам, Юрка позволил затащить себя в пахнущий хвойным дезодорантом и крепкими сигаретами салон, его не покидало ощущение, что он кочует с бродячим цирком.
– Господи, а термос-то мы забыли!
– В рюкзаке у меня твой сраный термос.
– Не выражайся при ребенке!
– Мама, я хочу писяяяять!
– Мишенька, давайте остановимся, Коленьке пописать надо!
Михаил Матвеевич глухо ругнулся себе под нос, но все же остановил «Волгу» у обочины, и, едва лишь супруга с сыном, спустившись по насыпи, скрылись в густом кустарнике, тоже покинул салон. Не обратив на сердитый крик дочери ни малейшего внимания, отец семейства принялся прямо с дороги отливать на выбеленный солнцем щебень. Ничуть не смущаясь проносящихся мимо машин, Лехтинен-старший активно вращал бедрами и даже напевал какой-то спортивный марш. Кажется, «Трус не играет в хоккей», но стопроцентно Юрка уверен не был. Закрытое окно вкупе с сомнительными вокальными данными Михаила Матвеевича искажали мелодию до неузнаваемости. К тому же, отнести себя к знатокам советской спортивной песни Юра не мог при всем желании, так как родился спустя три года после развала Союза.
В который раз уже Юрка мысленно ругал себя за то, что послушался Люси и согласился сопровождать ее придурочное семейство. На словах все выглядело и впрямь неплохо: на пятнадцать минут съездить на кладбище, помянуть бабулю Лехтинен, а потом Михаил Матвеевич забросил бы их прямо к турбазе, где уже с утра жарят шашлыки и пьют пиво однокурсники. И не придется полчаса тащиться от автобусной остановки с набитым доверху рюкзаком. Но, как водится, гладко было на бумаге. Теперь же приходилось стоически терпеть визгливую Ираиду Павловну, беспрестанно жующего «козявки» Коленьку да тяжело наваливающуюся дневную духоту, от которой уже плохо спасали даже открытые окна.
Кладбище оказалось не просто старым, а по-настоящему древним. Начавшее свое существование несколько веков назад, будучи еще совсем крохотным погостом, за минувшие с той поры столетия оно разрослось и вытянулось, со свойственной смерти ненасытностью поглощая километры и километры холмов, оврагов, полян и густого елового леса. Точно некая мастерица вплела в местный ландшафт многочисленные кресты, создавая свой, непонятный непосвященному взгляду, узор. Причем сделала это столь искусно, что Юрка далеко не сразу осознал, что за окнами уже некоторое время мелькают не только широколапые ели, но и старые деревянные кресты, многие из которых имели сверху дополнительные перекладины «домиком», делающие их похожими на гигантские кормушки для птиц.