Страница 27 из 40
Страх, боль, гадливость и бессмысленность бытия. Зачем? Ради чего?
Проклятая память вновь непрошенно включилась, воскресив вчерашний вечер. Он умер тогда в последнюю минуту, покончив самоубийством. Финальной мыслью было желание начать сегодняшнее утро с контрольного выстрела в висок. Запамятовал, склеротик. Хотя, ещё не поздно.
Василий сунул руку под подушку. В ладонь удобно легла рифлёная рукоять.
А что толку стреляться под вечер, если с утра опять оживёшь? Сорок три года, воскрешений впереди ещё немало. Хотя бывают и такие счастливчики, у которых запас жизненной энергии изначально мал. Кому как повезёт.
За стеной хрипло пробили часы. Есть они там, нет ли, но в полночь часы бьют непременно, возвещая эпоху безвременья – ноль часов.
Василий приподнялся, потянул из-под подушки пистолет: простенький «Макаров» с одним патроном в стволе.
Губы у Василия тряслись.
Ни одного воскрешения! Всё, что было сегодня, – несло печать окончательности. Он мог утонуть или сгореть – навсегда. Его могли расстрелять – навечно. И манта могла бесповоротно растереть его об асфальт жёстким наждаком рыбьей кожи. А сейчас ему достаточно нажать пальцем на крючок – и завтра не будет.
Эпоха безвременья, целый час, когда всякая посторонняя опасность изныла и исчезла без следа. Но с самим собой человек вправе покончить, когда угодно.
Эпоха безвременья, час, когда не ты подвластен памяти, а память тебе. Час, когда можно решить, есть ли хоть малейший смысл в твоём существовании.
Василий напряжённо всматривался в тёмную бездну пистолетного зрачка.
Есть ли, пусть самое ничтожное, оправдание ещё одному дню?
Где-то, среди волн отступающего потопа пустым ковчегом стоял старый дом. На втором этаже в кроватке лежала месячная девочка. Она ещё не проголодалась и терпеливо ждала, когда вернётся мама.
Андрей Хуснутдинов. Неопалео
Рассказ
В комнате с циркуляцией воздуха высокой очистки разит гнилой тряпкой. На столе передо мной археологическая находка. Полсотни сшитых кожаным шнуром экранных матриц покрыты по фасадной стороне процарапанными на манер берестяных грамот письменами. Это хроника Московского Кремля, составленная его комендантами в период так называемого Серебряного Армагеддона. Несмотря на то, что брошюра была обнаружена в несгораемом шкафу на нижних этажах Алмазного фонда, многие страницы пострадали от огня, а последние вовсе оплавились. Сохранившаяся в огне часть грамот несет на себе следы урона от другой, не менее буйной стихии: всякий преемник записей находил у предшественника несоответствия либо фактам, либо своему взгляду на них и зачастую оставлял по себе больший след в качестве редактора, чем летописца.
Повествование первого хроникера, Дживанна Ягайо-Бастонского – с велеречивым рассказом о том, как «во времена оны и в один прекрасный день Америка проснулась и не обнаружила заграницы, о коей пеклась», как «иные народы, помимо искони союзных бритов, кленоносцев да австралов, не оставили по себе людей даже в кладбищах, а токмо застроенные под новую жизнь земли» и как «храборствующие первопроходцы шли в заграничные пустоши, зиявшие акоже глубины отпятившегося океана», – рассказ Дживанна, точно жучком, источен корректурами и комментариями его сменщика, Иджения Макейского.
Иджению не нравится ни «елейная проамериканщина» Дживанна, ни его «дутая фактология». На полях первой страницы (перечеркнутой, как и все прочие записи Ягайо-Бастонского, андреевским крестом) он помещает заметку про Хиллари Клинтон. Это довольно ядовитая «экскурсия» про то, как «в свою предвыборную годину, сверкая зеницами, Хиларь испрашивала в електорате задать ей возможность возглавить сей мир» и как «Господь с известной заминкою и с поправками внял молитвам дуры». Иджений пространно уточняет информацию Дживанна по «американоверам» – всем тем, кто «в один прекрасный день Хэ» не исчез с лица земли за пределами Америки. На планете, по его словам, осталось не просто население Соединенных Штатов и их стратегических приспешников, но «бесы с американскими пашпортами либо же холуи, алкавшие заграбастать таковые, сиречь лица с пропусками на чертово местожительство». За всю американскую заграницу «перо Иджения растекаться не заточено», за исключением «всеми знаемых фактов, что новое заселение Европы пошло через фортецию в Раммштайне, Джапонии – через базу на Окинаше, а прочих человеческих пустошей либо через местные неправительственные управы, либо вовсе через консульства». По поводу России летописец «нотирует», что «на одной осьмой половине суши все имело быти как всегда и, значится, не как в остальном возрождавшемся недочеловечестве». «Заселение пошло, как пить дать, через Москоwию, да где, где ж именно в Москоwии – не через посольский указ и даже, простичисус, не через оппозишен, а через самый-то Кремлин с Белым Домом и пошло. Даже, поговаривают, предки самого придурка-то, Бастонскаго, были все официальные лица при доамериканском штатусе». Все это, однако, Иджений полагает «цветочками» в сравнении с «принципиальной божьей затрещиной пендосам» и, в особенности, с тем, как сами американцы пытались «толковать и дезавуировать сей телеологический пшик». Заручась изысканиями некоего «досточтимого Фанфараста», он рассказывает, как, используя «женевское очко» (речь, видимо, о Большом адронном коллайдере), Пентагон смог не только достучаться до измерения с «канувшим прочим человечеством», но и «зафулить в эмпиреи поисково-карательную экспедицию на базе МВФ». Данным сообщением, если не считать анафем на «теменные разводы Горбачеву» и «бесстыжие шары Хиларь», повествование Макейского исчерпывается.
Следующий комендант, Патрикей Давидсон-Перун подхватывает «макейский космобалет с погоней». И начинает, разумеется, с опровержений. Во-первых, хотя в архивах ФРС и сохранились «логи нехилых транзакций в астрал», перевод денег осуществлялся не по линии МВФ, а по линии ВМФ, чьи подразделения и составили основу «эфирной экспедиции». Во-вторых, учитывая, что деньги шли «нарошными траншами» (?) через расчетно-кассовый центр в Москве и реляции от самой экспедиции поступали через Первопрестольную же, есть основания полагать, что средства экспедиции были «пошло кешированы московитами». Далее – и, судя по изменившемуся почерку, после значительного перерыва – Давидсон-Перун уточняет самого себя. «Эфирная экспедиция» оказалась тем еще проектом. Поговаривали, что организация столь масштабного преследования «культурных дезертиров» два века спустя после самого «факта исхода» имела целью устрашение беглецов «не тамошних, но тутошних, зреющих». «Методом тыка» – и все через то же «женевское очко» – были определены «глобальные порталы слива», причем «шесть из девяти энтих адовых врат ввиду географии, черт ее подери, нарисовались на многострадальном ареале Одной Ось-мой, благослови ее Чисус». Затем «пошли мутейшие политические протоблятия». Метроамерика смотрела сквозь пальцы на то, что окрест порталов в Северной Африке, на Среднем Востоке и на Балканах участники экспедиционного корпуса регулярно попадали в истории с международной оглаской. В то же время закономерное, казалось бы, отсутствие информации о «расейских пропастниках» нервировало Белый-Белый Дом настолько, что Кремлин был вынужден «рекрутировать потешных пендосов из местных». «Хабблошары метрошные, – констатирует не без злорадства Давидсон-Перун, – снизошли-таки вылупиться на то, что было открыто допрежь и безглазому». А ясно было то, что в новую, панамериканскую, эпоху мир ненавидел Америку еще сильнее, чем в прежние, «всенародные времена». «Тутова, – продолжает ехидничать летописец, – американе уштопали номер едемской пары жидов, Адама с Евой, умудряшася породить не токмо гоев, но и антисемитов впримык». Страница, на которой Давидсон-Перун излагает свою теорию происхождения «видов человечества», изрядно попорчена рукой самого автора и отломана снизу на четверть. Из более или менее сохранившихся фрагментов текста можно заключить лишь о том, что «ботаник Каин, жид» был плотью Адамовой, тогда как «отцем первого нееврея и пастыря Авеля стал змей хитромудрый».