Страница 23 из 39
– Нет, это серьезно. Слово «пальцекрыл» вам ни о чем не говорит?
Голос моего собеседника встрепенулся так, что у меня могло съехать ухо:
– Лихо это вы, молодой человек.
Я спросил:
– В смысле?..
– В смысле нового смысла. «Пальцекрыл» – такое понятие ввел в научный обиход Жорж Кювье, французский палеонтолог. Но пальцекрыл – бытовой, так сказать, термин. А по-латыни – в настоящей, большой науке, это будет звучать, как «птеродактиль». Да, да – тот самый знаменитый летающий ящер. Любимчик Голливуда и персонаж дурных снов. Кстати, птеродактиль не мог подняться с земли: ему обязательно требовались высокие отвесные скалы. Полет чудовища был абсолютно бесшумен, ведь он парил…
На некоторое время я онемел.
Сандуляк был несвойственно для себя любезен и действительно встретил меня на Привокзальной площади Аккермана.
– Как с обещанным: фотографии, рисунки, гравюры? Отогреете Игорю Петровичу сердце?..
Была причина, по которой его довольный вид вызвал у меня раздражение.
Я сказал ему:
– Ваше мыслепроизводство иногда сильно коптит!
– О чём такая грозная речь? – невинно спросил Сандуляк.
– Давайте пока начнём с иллюстраций.
Из дюжины рисунков, картинок и фотографий, которые я захватил с собой в Аккерман, Сандуляк тотчас выбрал одну. Удивительное существо. Чрезвычайно необычная форма крыльев. Название мотылька «пальцекрыл». Я нашёл в папке отдельную карточку, где приводилось подробное описание вида.
Со своими размерами «официальный» пальцекрыл легко помещался в спичечный коробок.
– Вот в такой! – я достал из кармана коробок. И встряхнул его перед носом охотника за исполинскими мотыльками.
Спички имели фирменное название. Его стоило прочитать: «Здравствуй, дерево!» Этот природоохранный товар выпускало товарищество на западе Украины.
Сандуляк индифферентно пожал плечами:
– Ну и что!
Как это ни глупо, но его слова показались мне убедительным аргументом.
Особенно, если знать то, о чем никак не ведал Игорь Петрович.
Вновь слово бывшему немецкому колонисту:
«Я, когда в тот день выезжал из цитадели, свою карацу возле дружка придержал. И Вейденкеллер по секрету шепнул: бабочка махала руками…»
– Раз такой спор, – продолжил Сандуляк, – никто не утверждает,что аккерманский мотылёк есть именно пальцекрыл.
– Но ведь похож!! Не вы ли всего минуту назад вспыхнули, как лампа на 1000 ватт!
Сандуляк восхитился:
– На 1000?.. Ого, это ярко даже на поверхности Солнца!..
– Шутка юмора, да?
Он продолжил:
– Похож, похож. Так и у меня чёткий профиль знаменитого энтомолога Жан-Анри Фабра. Но какой это вид – на самом деле! – мы определим лишь после поимки. И уже затем препроводим людоеда в научный дискурс.
Меня всё-таки прорвало:
– Вы фраппировали меня!
– Не продолжайте, я сейчас объяснюсь.
– Ваш номер с птеродактилем выходит за рамки симпатии в деловых отношениях.
– Я и мечтать не мог, что вы начнёте падать со стула, – его виноватый вид не спешил, Сандуляк получал удовлетворение от моей злости.
– А разумное объяснение?
– Ассонанс!
– Совпадение?! Всего-то?..
– Даже занятно, – Сандуляк был немного растерян. – А вам небольшая гимнастика для ума. Как время в дороге пролетело – мгновенно?..
– Отнюдь, не имел возможности хоть кого-то поколотить.
Сандуляк сказал:
– М-да, птеродактиль из мезозоя и современный нам пальцекрыл. Между этими видами – бездонная пропасть. Знаете, меня поражает не случайность совпадения двух названий. Поражает определённая вероятность появления любогоиз них в крепости этой ночью!
– Но вы же видели мотылька!
– Видел – да! Но – мельком! Но – существо, похожее на мотылька. А что, если…
Я спросил как можно спокойнее:
– Итак, считаем, что прилетит исполинский мотылёк?
– На сто процентов – на двести! на триста! – я был уверен, пока не приехали вы и я не прочитал на карточке название мотылька.
– А теперь? – спросил я.
– А теперь… Впрочем, можно голову не ломать. Формальная логика по этому поводу утверждает: прилетит то существо, для которого я приготовил приманку.
Ночь втекает в Аккерман со степи. Её первая, сумеречная волна гасит светлые стены. Тень высокой цитадели опрокидывается в крепостной двор, наполняет его и затем изливается в город.
Окна в моём номере посерели. Полуденная жара растопила приготовленную на подоконнике свечку. Осталось желтое сытое брюшко, мышиный хвостик.
Маясь от июльской долгой жары, мы к вечеру ещё раз сходили в крепость, повторно наметили место встречи. Мне хотелось больших подробностей. Я должен был точно знать, что, когда делать.
Сандуляк бурчал:
– Если хочешь насмешить Бога, расскажи вслух о своих планах.
Он был суеверен. Не то чтобы его пугала пресловутая черная кошка, – сам я считаю эту примету абсолютно разумной, – а сущая тьма другого. Что было даже удивительно при его свободе мышления.
Такой душевной фактурой он обязан жене.
– Как вам нравится: «На ночь нельзя говорить про зубы, о детях и чулках!»
– А о чулках, почему?
– «Утром будут стрелки», – уверяла жена.
Я перестал на него обижаться. Бравый солдат Швейк произнёс самую гениальную фразу XX века: «Всё шло хорошо, пока в дело не вмешался Генеральный штаб!»
Ни Сандуляк, ни я не затронули один деликатный момент: представим, мотылёк пойман – а дальше?.. По-видимому, Игорь Петрович полагал, что я счастлив уже самим фактом диковинного приключения. Возникшая недоговоренность раз за разом портила разговор. Разговор вяз в мутной перспективе поимки.
Когда я выходил из гостиницы, навстречу по ступенькам поднималась группа японцев. У них было много оборудования для съемок…
…Мы стояли в десятке шагов от приманки. Едкая концентрация заметно ослабла, и теперь клок ваты сочился каплями аромата. Он был невыразимо приятен. Это была сублимация счастья.
На горизонте тлела, но никак не разгоралась обещанная синоптикой буря. В крепости, окрестностях, чаше лимана стояло безветрие, духота и тяжелая влажность. Юными годами я отчаянно играл в карты, после института работал в Гидрометеослужбе и до сих пор удивляюсь: картёжники не предсказывают погоду, а синоптики плохо играют в карты.
Фонарь, на который я так рассчитывал, и в самом деле оказался не нужен. Рябая Луна застыла у стен, словно зевака. Тень от стены превратилась в зубастую хищную челюсть.
– Да где же он! – шептал Сандуляк.
Моего ночного спутника продолжало трясти нервное напряжение.
Он хмыкнул:
– Японцы! Вот вам ещё… Им сообщили, в городе о мотыльке знает кто-то ещё. И много знает!
Сандуляк сунул руку в карман, скрипнул коробок, он присел на округлый камень и начал жевать кончик спички.
Присел и я; в каком-то шаге стена обрывалась, в двадцати метрах ниже, на дне рос метровый бурьян.
– Не знаю, в курсе ли вы: сегодня, 26 июля, День парашютиста.
Сандуляк вяло поддержал тему:
– Знаете, что делают, если у человека не раскрылся парашют?
Я пожал плечами:
– Нет…
– Дают новый!
– Смешно.
Чтобы сбить у него волнение, я начал расспрашивать про феромоны.
– Для одного грамма феромона капустницы британцам потребовалось сто тысяч самок!
Он раздраженно посмотрел на меня:
– Что с того?..
– Как что?.. Сто тыы-сяя-ач живых бабочек!
– Вновь говорю: ну и что! Или мозгов было мало – или бабочек много!
– У вас гром и молнии в голове. Непрерывно.
– А вы, дорогой мой, никак не составите себе труд изредка думать. Я пять лет не могу поймать один-единственный экземпляр, а вы исторгаете печальную радость про целых сто тысяч. Подсказку желаете?..
– Ваша подсказка, господин Сандуляк, потребует две других!
– Я взял за основу предыдущее звено.