Женевский обман

— Ну, знаете ли, сэр Джон, мы с вами могли бы тут сколько угодно спорить… — возмущенно начала Верити, поглядывая на директора и ища в его лице поддержки, но директор благоразумно ретировался.

— На самом деле, сэр Джон, я бы употребила здесь другое слово, — вмешалась в разговор Вивьен Фойл, профессор из Института изящных искусств при Нью-Йоркском университете. И, помолчав, убедившись, что ее слушают все, прибавила: — Свежак.

Слово прозвучало как приговор. Фойл без всяких намеков практически в открытую утверждала, что перед ними подделка, скорее всего выуженная из какой-нибудь захолустной мастерской. В душе у Верити все кипело, но она поняла, что спорить в данном случае бесполезно.

А собравшиеся продолжали забрасывать ее вопросами. Почему у постамента такой странный срез? Возможно ли предположить, что камень искусственно состарен при помощи щавелевой кислоты? И как это получилось, что такой исключительный образец обнаружен только сейчас? И должным ли образом было исследовано происхождение статуи?

Верити почти не слышала их — только шум ярости в ушах. С побелевшим как мрамор лицом она только кивала, улыбалась и пожимала плечами в тех местах, где это казалось ей уместным, и боялась открыть рот, чтобы не выругаться. Пытке этой минут через десять положил конец директор — видимо, заметил, что Верити того и гляди взорвется. Он объявил мероприятие законченным.

— Свежак? Я тебе покажу свежак, старая развалина! — злобно бормотала себе под нос Верити, ворвавшись в кабинет. — Соня!

— Я Синтия, — невозмутимо проворковала пиар-девочка.

— Да какая разница! Срочно свяжи меня по телефону с Фолксом!

— С кем?

— С Фолксом. Эрл Фолкс. Понятно? И мне плевать, где он сейчас находится! Мне плевать, что он сейчас делает! Просто свяжи меня с ним, и все! Достань мне его как хочешь! На самом деле я даже не хочу с ним говорить. Я хочу видеть его. Видеть здесь! Завтра!

Глава 6

Жирных китов прочными сетями игорного бизнеса Кицман отлавливал не впустую — его личный самолет был красноречивым тому подтверждением: белоснежные кожаные сиденья с позолоченной буковкой А на спинках; коврики из леопардовых шкур; полированная обшивка из красного дерева по всей длине салона, напоминавшая интерьер довоенных пароходов, и маленький стеклянный бар, светящийся изнутри голубым неоновым светом. Над дверью в кабину пилота висел фотопортрет самого Кидмана — белоснежная улыбка, роскошный загар, — смотрел он оттуда на всех свысока, снисходительно, словно африканский диктатор, прочно угнездившийся на нефтяной трубе.

Глубоко погруженный в мысли, Том сразу же плюхнулся на сиденье, отказавшись от выпивки, предложенной услужливой стюардессой, у которой подол мини-юбочки заканчивался примерно там же, где и нижняя линия груди. Отвернувшись к иллюминатору, он смотрел вдаль и даже не заметил ни как взлетел самолет, ни как Дженнифер перебралась к нему и села напротив.

— До сих пор носишь? Ну надо же! — сказала она, тряхнув черными кудрями.

Он посмотрел на запястье, где красовался бранкардовский водонепроницаемый «ролекс» 1934 года выпуска. Часы эти он получил как памятный подарок от ФБР в награду за помощь в их самом первом деле с Дженнифер, хотя подозревал, что и выбор часов, и даже сама идея подарка целиком принадлежали не ФБР, а его напарнице.

— А что? Хочешь получить обратно? — спросил он с улыбкой.

Пять футов девять дюймов, стройная и гибкая, матовая смуглая кожа, светло-карие глаза с неизменным живым блеском и неизменный офисный «прикид» — черный брючный костюм и кремовая шелковая блузка. Сама она называла эту одежду «антиблудной»; «блудной» же у нее считалась одежда других женщин-спецагентов, которые предпочитали носить откровенно вызывающие шмотки и потом удивлялись, почему их только используют направо-налево, а по службе не продвигают. На самом деле у женщин в ФБР, не говоря уж о женщинах чернокожих, не было широких возможностей для карьерного роста. Приходилось цепляться за каждое задание. И все-таки Дженнифер сумела пробиться — проделала путь от мелкой сошки из отделения ФБР в Атланте до одной из руководящих должностей в отделе по расследованию преступлений, связанных С искусством. И это не было случайностью.

— Вообще-то нет. Если ты, конечно, не передумал.

— А что, должен?

— Нет, простоты какой-то… рассеянный, что ли.

— Да какое там «рассеянный»! Просто думал о сегодняшнем дне. — Том опять уставился в иллюминатор.

— О дедушке думал?

— О людях, которые были на похоронах. О своей семье. Вернее, о том, что от нее осталось. О том, как мало я, оказывается, знаю о них, а они обо мне.

— Ну, тебя-то, Том, трудно узнать хорошо, — осторожно заметила она.

— Даже тебе трудно? — Он повернулся к ней и улыбнулся с какой-то затаенной надеждой.

— Мне, наверное, труднее, чем другим. — В ее голосе прозвучал оттенок досады.

Том понимал, о чем она, хотя в последние годы они все-таки сблизились. А поначалу их связывала только работа, весьма хрупкие отношения и сплошное недовольство друг другом. И вот из такого малообещающего начала очень медленно и постепенно все-таки развились набирающие силу ростки доверия и дружбы. А уж из той дружбы, из того набухшего бутона, расцвело нечто большее, и эта взаимная симпатия не преминула проявить себя в один незапланированный, случившийся стихийно вечер.

А дальше были годы, были совместные расследования и множество возможностей вернуть к жизни те чувства. Но по какой-то неведомой причине (вы сами-то не пробовали влезть в его шкуру!) Том не проявлял инициативы, а Дженнифер чувствовала себя уязвленной. И все же пережитое оставило отпечаток в сердцах обоих — оно, как осколок боевого снаряда, глубоко засевший под кожей, ворочалось там всякий раз, когда они прикасались к кому-нибудь другому.

— Ну, как поживаешь? — спросил Том, нарочно уводя разговор от своей персоны.

Дженнифер обернулась, взглядом давая Тому понять, чтобы он тоже обернулся. Стоукс дрых, вытянув и раскинув ноги; на столике перед ним стояли две маленькие опустошенные бутылочки из-под виски. Стюардесса с косметичкой в руках удалилась в туалетную кабину.

— Ты разозлился, что я приехала? — вместо ответа спросила Дженнифер.

— Меня расстроило, что ты приехала не одна, — признался он, поражаясь собственной честности.

— Это дело ведет Стоукс, — объяснила она, виновато пожимая плечами. — Как я могла приехать без него?

— Я не об этом. — Он помолчал.

— Тебе надо было предупредить меня о своем приезде.

— Да я сам не знал, пока не сел в самолет, — попытался оправдаться он.

— Позвонить все-таки мог, — настаивала она.

— А ты бы мне позвонила, если б тебе не нужна была моя помощь?

Снова пауза, на этот раз более долгая.

— Может, и не позвонила бы, — призналась она.

Как странно, подумал Том, они не встречались, не назначали свиданий, не виделись почти год, а теперь вот почему-то случился этот неловкий разговор, когда каждый из них предпочитает ходить вокруг да около и боится сказать то, что думает, боится показаться смешным.

Они долго молчали, потом Дженнифер, глядя ему прямо в глаза, спросила:

— Почему ты согласился поехать?

— Ты же сказала, что тебе нужна моя помощь, — ответил он, пожимая плечами.

— Но ты сначала не соглашался, а потом что-то изменилось.

— Почему не соглашался? Я…

— Ты это сделал, потому что я сказала, что сама поеду на сделку, если ты откажешься?

Том добродушно усмехнулся — вспомнил, какой тошнотворно проницательной она иногда бывает.

— Что тебе известно об этом полотне? — Он взял со столика фотографию и стал разглядывать ее через целлофановую пленку.

— Это одно из четырех полотен, которые Караваджо дописывал на Сицилии в тысяча шестьсот девятом году, когда скрывался там от властей, разыскивавших его за убийство, — сообщила Дженнифер. — У нас оно оценено в двадцать миллионов долларов, но могло бы уйти и за большую сумму, даже при сегодняшних ценах.