Женевский обман

Джеймс Твайнинг

Женевский обман

Посвящается Джеку, Джилл, Герби и малютке Вегасу

Есть в Новом Орлеане местечко —

«Дом восходящего солнца» зовут,

Жизнь бедных парней вроде меня

Навеки рушится тут.

Отрывок из папируса Амхерста, содержащего достоверные придворные хроники времен Рамзеса IX (1110 г. до н. э.), из книги Дж. Г. Брестеда «Древние хроники Египта». Книга IV (1904).

Мы вскрывали саркофаги и гробы, в которых они лежали. Мы нашли августейшую мумию их царя. Ее гробы были богато изукрашены золотом, серебром и всевозможными драгоценными камнями изнутри и снаружи.

Мы сорвали золото, которое нашли на августейшей мумии этого бога, сняли с ее шеи амулеты и украшения, содрали драгоценности с гробов. (Мы) нашли и тело их царицы и точно так же сорвали с него все украшения. Гробы их предали мы огню, а драгоценную утварь, что была при них — золотые, серебряные и бронзовые вазы, — взяли себе.

Все, что нашли при мумиях этих двух богов, все амулеты и все украшения, разделили мы между собой на восемь частей.

Отрывок из письма, написанного Томасом Брюсом, седьмым графом Эльгинским, Джованни Лузьери в 1801 году.

Я хотел бы иметь подлинные образцы всего, что есть на Акрополе — карнизов, фризов, капителей, колонн, — образчики всех архитектурных ордеров, всех метопов, каких только возможно. Одним словом, все, что касается скульптуры и архитектуры, — все, что может быть изъято из-под земли в ходе усердных и неустанных раскопок.

Пролог

…Лишь битвы я вижу,

Грозные битвы и Тибр,

Что от пролитой пенится крови.

Очнулся он от обжигающе холодного прикосновения. Настырным, издевательским поцелуем ледяное лезвие игриво пощекотало ухо, а потом, уже более нагло, уткнулось в голую шею.

Лука Кавалли замер, зажмурившись и прижавшись щекой к дощатой палубе. Он лежал, окутанный тьмой, стараясь уловить мерное, баюкающее колыхание речной волны, силясь сохранять ровное дыхание. Может, так они не заметят, что он очнулся.

Перед ним в носовой части катера собралась лужица дождевой воды. Он слышал ее плеск в такт судовой качке и ловил запах расплывшегося машинного масла, и запах этот, казавшийся сейчас чуть ли не ароматом экзотических духов, оседал где-то в глотке. И не было сил совладать с собой, поэтому горло само делало глотательные движения — уж очень хотелось ощутить суровую правду момента, пока еще была возможность.

Даже этого легкого сбоя в дыхании оказалось достаточно. Тотчас же злые, тонкие губы ножа, касавшиеся его кожи, ощерились в жестоком оскале и острое зазубренное лезвие впиявилось в плоть. Его грубо поставили на ноги, и он заморгал от обжигающей боли в запястьях, скованных за спиной наручниками.

Их было трое. Один правил катером, здоровенными ручищами сжимая штурвал. Второй сидел напротив — пистолет за поясом джинсов, во рту сигарета. Третий держал Луку за шиворот, приставив нож к его животу.

Они хранили молчание, но внешности своей от него не скрывали. Откровенная наглость — они будто бахвалились перед ним, что полицейские их никогда не поймают. Возможно, именно поэтому чем дольше он смотрел на них, тем более безликими они ему казались: грубые злые лица расплывались черными пятнами, обитавшими в самых темных закоулках, куда боялся заглядывать свет.

Зато его поражала их почти монашеская безмятежность. Взгляды были неподвижно устремлены вдаль, в них читалась непреклонная решимость — словно они, и никто другой, были избраны для осуществления какой-то высшей божественной миссии. Он даже в глубине души завидовал этой торжественной решимости, абсолютной уверенности в своей цели, пусть даже и такой низменной. Эти люди не из тех, чью преданность можно купить, а веру пошатнуть. Их вера была незыблемой. Если бы он разделял ее с ними, то мог бы, наверное, избежать теперешних мучений.

Опустив плечи, Кавалли глянул за борт. Вспученная река стремительно несла свои черные воды, морщась мелкой рябью на отмелях. Вдоль берегов за деревьями мелькали уличные огни. Впереди на пустынной дороге тьму прорезал луч автомобильных фар, всколыхнувший в душе Кавалли надежду на спасение.

Только теперь он заметил, что мотор выключен и все это время их просто бесшумно несло могучим течением. Поэтому их катер, словно адское заколдованное судно, не оставлял следа на воде — только одну-единственную бороздку на черном бархате реки, морщинку, которая тут же разглаживалась.

От мыслей его оторвал висельный скрип деревьев, когда они проплывали под мостом. Это был мост Кавур. Испуганно подняв голову, он увидел впереди цилиндрические очертания замка Святого Ангела и его древние стены в сияющей белизной подсветке. Где-то за этими стенами пролегал Пассетто — коридор, на протяжении многих веков служивший тайным ходом из Ватикана. На мгновение Кавалли даже подумал, что и у него, наверное, есть путь к спасению. Знать бы только какой.

А река все несла их вперед, к мосту Святого Ангела с его точеными фигурами ангелов вдоль парапета, выстроившимися в ряд будто для того, чтобы выслушать его последнее признание. Мысль утешительная, но по мере приближения к ним он понял, что даже в этом безобидном желании ему отказано. Бледные фигуры ангелов, все, как одна, были повернуты спиной к реке. Они даже не знали, что он там плывет.

Вдруг рулевой свистнул, нарушив священную тишину. Впереди с моста дважды мигнул огонек. Кто-то их там поджидал.

Рулевой включил мотор и направил катер к левой арке моста. Двое его спутников тоже оживились — один готовил канат, другой ладил к борту причальные кранцы. Под аркой рулевой дал задний ход и со знанием дела причалил к массивному каменному пирсу. Кранцы протестующе заскрипели, и этот страдальческий стон гулким эхом разнесся под пустынными сводами моста. Рулевой кивнул своим спутникам, и те поспешили закрепить лодку о ржавые железные кольца в стене, оставив небольшой зазор между ней и судном. Тогда рулевой выключил мотор.

Из темноты сверху со свистом упала ярко-оранжевая веревка, свившись на палубе змеиным кольцом. Рулевой подошел к ней, подергал, проверив на прочность, и поднял с пола конец. На нем уже была приготовлена петля.

И вот тут-то, поняв, что к чему, Кавалли по-настоящему испугался. Ему хотелось кричать, слова вертелись в мозгу, но застревали на языке. Он не мог издать ни звука, словно был связан тем же дьявольским обетом молчания, который, казалось, дали его мучители.

Двое подняли его с сиденья, подтащили к рулевому, который наматывал на руку излишки веревки, и поставили на колени. Кавалли смотрел на рулевого с мольбой, ему почему-то захотелось услышать голос этого человека — будто этот простейший акт человеческого общения мог смягчить суровость и неотвратимость приговора. Но голоса он так и не услышал, а вместо этого ему на шею накинули петлю и крепко затянули. Узел больно сдавил затылок. Потом они все так же безмолвно перекинули его за борт и осторожно опустили в ледяную воду.

От резкой смены температуры у него захватило дух. Глядя на плавающие рядом кольца веревки, он никак не мог понять, зачем они оставили ее такой длинной. Все трое стояли у борта и чего-то ждали. Чего именно, он понял, когда его немного отнесло от катера. Они ждали, когда его подхватит течение.

И река подхватила его и понесла, сначала медленно, а потом, когда он выплыл из-под моста, уже более властно и настойчиво. По мере того как его уносило течением, кольца веревки распрямлялись в воде, и вскоре веревка начала натягиваться.

Потом она натянулась до предела, даже выдернула его до пояса из воды. Веревка крепко держала, а река продолжала тянуть.