Страница 110 из 133
— Ты кормишь его.
— Он страдает, если я этого не делаю. Накормленный, он иногда отдыхает. Я убивал его. Я пробовал наркотики. Я изучил магию Друидов. Я думал Глас, сможет усыпить или даже умертвит его. Казалось, это загипнотизировало его на какое-то время. Но он быстро адаптируется. Универсальная машина для убийства. Я учился. Я собирал реликвии силы. Я вколачивал твое копье ему в сердце две тысячи лет назад, когда впервые услышал о нем. Я просил даже принцессу Фейри сделать это. Ничего не сработало. Его не существует. Или если он где-то и есть, то он находится в постоянной, вечной агонии. Это никогда не закончится для него. Его вера в меня была безосновательна. Я никогда не смогу…
Спасти его, он не говорит это, и я не говорю тоже, потому что если я не буду осторожна, то начну рыдать, и я знаю, что ему от этого станет только хуже. Его слезам уже тысячи лет. Он хочет только освобождения. Хочет, чтобы его сын отдохнул. Подоткнуть одеяло и сказать спокойной ночи — навсегда, в последний раз.
— Ты хочешь его уничтожить.
— Да.
— Как долго это длится?
Он ничего не сказал.
Он никогда мне не скажет. И я понимаю, что число действительно не имеет значения. Горе, испытанное им в пустыне, никогда не утихнет. Теперь мне понятно, почему они убили бы меня. Это не только его тайна. Это их общая тайна.
— Вы все возвращаетесь на место, где умерли в первый раз, когда погибаете.
Он мгновенно взбесился. Я понимала причину.
Они убьют любого, чтобы уберечь себя оттого, что произошло с его сыном. Только там они уязвимы: куда они возвращаются на рассвете следующего дня. Враг может сидеть там, ждать и убивать их снова и снова.
— Я не хочу знать, где это место. Никогда, — я уверяю его в этом и это правда. — Иерихон, мы достанем Книгу. Мы найдем заклинание уничтожения. Я обещаю. Мы упокоим твоего сына. — Я вдруг чувствую злость. Кто сделал это с ними? Почему? — Я клянусь в этом, — даю я обет, — Так или иначе, мы сделаем это.
Он кивает, кладет руки за голову, растягивается на подушках и закрывает глаза.
Проходит немного времени, прежде чем я вижу, как расслабляется его лицо. Я знаю, он в том месте, где он медитирует, где он держит все под контролем. Какая завидная дисциплина.
Сколько тысячелетий он заботится о сыне, кормит его, пытается его убить, чтобы облегчить страдания, даже если всего на несколько минут?
Я возвращаюсь снова в пустыню, но не потому, что он ведет меня туда, а потому, что я не могу посмотреть на лицо его сына вне моей головы.
Его глаза говорят: я знаю, что ты заставишь боль остановиться.
Бэрронс никогда не был способен на это. Не бесконечную боль. Для них обоих.
Ребенок, смерть которого разъедала его, разрушала его с тех пор каждый день. Пожизненно.
Умирать, говорил Бэрронс легко. Умирая, человек сбегает, ясно и просто.
Неожиданно, я вдруг обрадовалась смерти Алины. Если свет появляется для каждого, он появился и для нее. Она отдыхает сейчас где-нибудь.
Но не для его сына. И не для этого мужчины.
Я прижалась щекой к его груди, чтобы послушать, как бьется его сердце.
И впервые с тех пор как я знаю его, я понимаю, что это не так. Разве раньше я никогда не слышала, как бежит его кровь? Как стучит его сердце? Как я могла это не заметить?
Я смотрю на него вверх, чтобы поймать его взгляд, смотрящий вниз на меня, лежащую на его груди, с непостижимым выражением его глаз:
— Я не ел в последнее время.
— И твое сердце перестает биться?
— Иначе становится болезненно. Со временем я изменюсь.
— Чем ты питаешься? — спросила я осторожно.
— Не твое гребанное дело, — мягко ответил он.
Я киваю. Я могу с этим жить.
Здесь он движется по-другому. Не пытаясь что-то скрыть. Он ведет себя естественно, перемещаясь так, что кажется размытой полосой, словно гладкий шелк, бесшумно текущий по комнате. Если я забываю обратить внимание на то, где он находится, то теряю его из вида. Я обнаружила его прислонившимся к колонне — хотя думала, что он был за ней — со скрещенными руками, наблюдающего за мной.
Я изучаю его подземное логово. Не знаю, сколько он прожил, но явно, жил он всегда с шиком. Однажды он был наемником, в другое время, в другом месте, кто знает как давно. Ему нравились шикарные вещи тогда, и на сегодня его вкус остался неизменным.
Я обнаружила его кухню. Это мечта всех шеф-поваров гурманов — все из нержавеющей супер стали. Множество красивых шкафов из мрамора. До отказа заполненный холодильник и морозилка. За винный погреб не жалко и душу отдать. Пока я пожираю тарелку с сыром и хлебцами, я думаю, что он проводил здесь все те ночи, когда я тащилась вверх, в свою на четвертом-пятом этаже спальню и спала в одиночестве. Расхаживал ли он на этих этажах, готовил ли себе ужин или съедал все сырым, практиковался в темных искусствах, делал татуировки, катался ли в одной из своих машин? Он был так близко все это время. Здесь внизу, обнаженный на шелковых простынях. Это свело бы меня с ума, если бы я знала то, что знаю сейчас.
Он очищает манго, а я удивляюсь, как ему удалось достать фрукты в Дублине после падения стен. Он настолько спелый, что сок стекает по его пальцам и рукам. Я слизываю сок с его рук. Я толкаю его на спину и ем мякоть с его живота и ниже, после чего, в конечном счете, моя голая задница оказывается на холодной мраморной столешнице и он снова во мне, мои ноги обхватывают его бедра. Он смотрит вниз на меня, как будто запоминает мое лицо, смотрит, будто не может до конца поверить, что я здесь.
Я сижу на столешнице, пока он готовит мне омлет. Я голодна, и душой, и телом. Сжигаю калорий больше, чем съедаю.
Он готовит обнаженным. Я восхищаюсь его спиной, плечами и ногами. — Я нашла второе пророчество, — говорю я ему.
Он смеется. — Почему ты всегда так затягиваешь с рассказом о важных вещах?
— Можно подумать, ты разговорчив, — отвечаю я сухо.
Он ставит передо мной тарелку и вручает мне вилку. — Ешь.
Когда с едой покончено, я спрашиваю: — У тебя амулет, не так ли?
Он прикусывает язык зубами и улыбается мне во весь рот. Говоря этим: Я самый большой и крутейший сукин сын и все игрушки мои.
Мы возвращаемся в его спальню, и я достаю страницу из дневника Безумной Морри и карту Таро из моего кармана.
Он посмотрел на карту. — Где, ты говоришь ее получила?
— В Честере. Мне дал ее парень с мечтательными глазами.
— Кто?
— Красивый парень студенческого возраста, который бармен.
Он смешно задвигал головой, подобно змее, готовящейся к нападению. — Насколько красивый?
Я смотрю на него. Его взгляд холодный. Если вы хотите так жить, идите к черту из моего дома прямо сейчас, говорят его глаза.
— С тобой ему не сравниться, Бэрронс.
Он расслабляется. — Так кто он такой? Я видел его?
Я рассказываю, когда и где, описывая его, он выглядит озадаченным.
— Я никогда не видел этого юношу. Я видел пожилого мужчину с сильным ирландским акцентом разливающего напитки, когда приходил за тобой, но никого попадающего под эти приметы.
Я пожала плечами. — На данный момент слишком поздно для того, чтобы первое предсказание сработало. — Я протянула ему страницу. — Дэррок был убежден, что он единственный, кто может использовать амулет. Но я прочла его перевод, и он звучит так, как будто воспользоваться им можешь и ты и Дэйгис. Или вообще кто угодно.
Бэрронс забирает у меня пергамент и изучает его. — Почему он думал, что это именно он?
— Потому что сказано, он который не тот, кем он был. И что он раньше был Фэйри.
Он переворачивает пергамент, смотрит на перевод Дэррока, затем переворачивает обратно к пророчеству Безумной Морри.
— Дэррок не говорил на старо-ирландском, когда я обучал его и если, даже он и освоил его с тех пор, то выучил его не достаточно хорошо. Его перевод неверен. Это редкий диалект и нейтрален к полу. Тут говорится, один который обладал… или обитал.