Путь домой

Я никогда не считал себя трусом, но и на рожон особенно не лез. Бывали ситуации, в которых предпочитал стоять в стороне. Но не зря говорят, что раз в год и палка стреляет. Случались в жизни и такие моменты, когда внутри — раньше мысли, помимо воли — возникало что-то толкающее на необдуманные поступки. Иногда я о них жалел, иногда — нет.

Сейчас не было времени даже на осмысление.

Мелькали ветки, качались перед носом сугробы.

Меня мотало из стороны в сторону. Я тонул в снегу, спотыкался, падал, поднимался и бежал дальше. В голове невесть из каких глубин памяти всплыла хрипатая песенка Высоцкого: «Рвусь из сил я, из всех сухожилий, но сегодня опять, как вчера, обложили меня, обложили, гонят весело на номера».

Дыхание сбилось. Я промок до нитки. Зато ушел холод. Временно, конечно, но хоть так.

Григорий и его люди гнали меня, как зверя. Азартно, весело, предвкушая расплату за все. За бегство, за уведенных Яну и немца, за то, что скакали за мной столько времени, бросив общину и все дела.

Я снова кувырнулся в снег, поднялся на ноги и бросился, пригибаясь и ежась, через лес. Чувствовал я себя при этом загнанным волком, на которого открыли охоту. А чего еще было ждать?

Дурак решил поиграть в героя. Похвально, но только умнее он от этого не стал. Как дураком был, так и остался.

На мой доблестный выход из кустов Фарафонов среагировал мгновенно. С реакцией у большого человека все оказалось в порядке: обернулся на окрик, увидел, узнал, скомандовал. На все это у него ушли считанные секунды.

По счастью, у меня реакция тоже сработала как надо. А может не она, а инстинкт самосохранения. Во всяком случае, с места я рванул раньше, чем люди Фары успели сократить расстояние между нами.

Послышались крики, захлопали беспорядочные выстрелы. Я пригнулся и ломанулся сквозь лес, не разбирая дороги, а только чувствуя направление.

Сзади орали. Стрелять перестали почти сразу, а вот крики не смолкали до сих пор ни на минуту. Все, что мне пока удавалось, это сохранить отрыв. Увеличить его не получалось. А ведь у них Яна — явный балласт.

Видимо, преследователи разделились. Значит, надо сохранить разрыв и успеть нырнуть в червоточину прежде, чем догонят. Вряд ли Фара станет рисковать и лезть в червоточину группами. Если он возглавляет преследование, а Яна осталась с кем-то в арьергарде, то побоится потерять Яну. Если же остался с Яной, а меня гонит Толян сотоварищи, то не захочет оставаться без людей. Нет, в червоточину они пойдут только вместе. Значит, будут ждать.

Так что, если я успею, балласт сыграет свою роль, и фора у меня будет, пусть и небольшая. Оставалось надеяться, что немец со Звездой успели добраться до червоточины. А вот дальше у меня будет свой балласт, и скорость снизится критично. С Штаммбергером по лесам не побегаешь. Он и без этого вот-вот помрет.

Я зацепился ногой за что-то невидное под снегом и полетел вперед. На этот раз все вышло настолько неожиданно, что я растянулся по полной программе, смачно ткнувшись харей в сугроб.

Снег набился в рот и нос, залепил глаза. Я поднялся, провел ладонью по лицу.

Сзади свистели и перекрикивались. Меня заметили. Хлопнули два выстрела.

Я припустил быстрее. Но расстояние уже все равно сократилось.

Не зря писал хрестоматийный классик, что все беды от ума. Не хрена было думать. Бежать надо было. Задумался, и вот результат. Еще бы подумал, как долго буду умирать, если меня поймают.

От этой мысли по спине пробежал озноб, и я невольно задвигался быстрее, хотя сил, казалось, уже не осталось.

У преследователей явно прибавилось азарта. Они гнали меня и улюлюкали. «Обложили меня, обложили, гонят весело на номера».

За деревьями впереди стало светло. Слава богу!

Невероятным усилием я прибавил ходу. Веселья позади меня поубавилось. Снова грохнул выстрел. За ним другой. В паре шагов от меня ствол сосны вспух золотистой розочкой. Сменившийся ветер, что теперь дул в спину, подгоняя меня, помогая бежать, принес запах пороховой гари.

Ничего, охотнички, мы еще покувыркаемся.

Свет был уже рядом, слепил сквозь сосновые стволы.

Выстрелы загрохали чаще, один за другим. Люди Фарафонова почуяли, что упускают меня. Я рванул вперед, выскочил за кромку леса, на край овражка. Не рассчитав, полетел под откос, прямо к реке.

Кувырнулся пару раз, поднялся не останавливаясь, не сбавляя скорости. При другом раскладе подивился бы собственной прыти и акробатическим кульбитам, сейчас — даже не обратил на это внимания.

— Сережа!

Я повернулся на голос. Немец и Звездочка стояли возле света, в полусотне метров вверх по течению Пышмы.

— Сюда! — замахала руками Звезда, сообразив, что я их заметил.

Сил на ответ не было. Я мотнул головой, резко выбросил руку в указующем жесте. Вперед! В червоточину! И бросился в свет.

Вода в реке обожгла холодом. Ноги промокли окончательно. Свет слепил. Сзади палили из ружей и орали.

Воды было уже выше пояса, сияние жгло глаза. Я смежил веки.

Что-то резко дернуло за рукав. В груди похолодело от страха.

Схватили! Нет, не могли меня догнать. Я ушел. Ушел!

Я резко дернул руку, пытаясь вырвать рукав из чужой хватки. Удалось. Почувствовав свободу, кинулся в воду и поплыл.

Одежда намокла, стала тяжелой и холодной. Свет терял силу. Отступал. Крики и выстрелы остались с той стороны.

Ушел.

Что-то шкрябнуло по груди. Мгновение испуга сменилось пониманием: дно.

Я уткнулся в пахнущий водорослями берег и замер, приходя в себя. Какое-то время так и лежал в воде с закрытыми глазами, уткнувшись лицом в раскисшую землю.

— Зачем залезайт в вода, когда ест мел?

— Какой мел? — не понял я.

— Мел. Брод, — пощелкав пальцами, вспомнил слово Вольфганг.

— Времени не было мел искать, — пробормотал я, поднимаясь и открывая глаза.

Вокруг было лето. Зеленели деревья, трава. Светило солнце. Не просто светило, грело. И Пышма, что текла точно так же, как и по ту сторону света, была теплой. Я это заметил только теперь. Сил осталось только на усталую радость. Невероятное везение. Все-таки сегодня мой день.

— Хорошо, — вымученно улыбнулся я, встав на ноги.

— Плохо, — покачал головой Штаммбергер. — Это тепло не есть постоянно. Искажение только на этот слой. Другой слой снова станет зима. Вы не успеть сохнуть. Очен плохо.

Я поглядел на немца, похоже он был уверен в своих словах. Не самая приятная новость, ну хоть сколько-нибудь погреюсь.

И немного времени у нас есть. Пока Фара со своими головотяпами соберется, пока они брод найдут. В воду-то вряд ли полезут.

Я стянул с себя мокрую куртку. Предплечье пронзило болью. По рукаву расползалось темное пятно. Кровь. Никто меня, выходит, не догонял и не хватал за рукав, просто пуля зацепила.

Боль была не сильной, но противной. Тянущей.

Звезда смотрела на окровавленную руку выпученными глазами.

— Сережа…

Отвечать на незаданный вопрос я не стал. Расстегнул рубаху, стянул рукав с больной руки. Несмотря на обилие крови, рана оказалась пустяшной. Просто глубокая царапина. И опять повезло.

Я сбросил рубаху полностью.

Штаммбергер окинул царапину оценивающим взглядом.

— Перевязыват надо.

— Не надо, — отмахнулся от немца.

— Надо-надо, — поддержала Вольфганга Звездочка.

— Идти надо. Остальное — потом.

Я подхватил куртку, протянул тайской спутнице.

— Держи крепко.

Звезда, не разгадав моей затеи, вцепилась в край куртки. Я ухватился за противоположный конец здоровой рукой.

— Крути, — попросил я Звезду.

Та, наконец, сообразила, поспешно принялась выкручивать куртку, отжимая воду. Вольфганг тем временем выудил откуда-то раскладной швейцарский нож и без зазрения совести шинковал на длинные лоскуты мою рубаху.

Все-таки решил меня перевязывать. Упрямый, зараза.

Штаммбергер перехватил мой взгляд, пояснил:

— Время ест. Тут и там время идти по-другой. Иначе. Не одинаков. Аномалия. Поэтому здесь тепло, лето. Поэтому у нас ест время. Не надо торопится. Надо перевязыват.