Путь домой

— Артемка, — сипло выдавил хозяин и закашлялся.

Тихо матерясь, съехал с печи, постанывая, схватился за голову. Перекрестился на красный угол.

— Господи боженька, прости меня грешного. Сколько ж мы вчера вылакали?

Я не стал отвечать на риторический вопрос. Пустая бутыль под столом и вторая, початая, того же феерического объема на столе говорили сами за себя.

Звезда закрыла глаз. Митрофаныч добрался до ведра с водой, зачерпнул кружкой и выпил все одним долгим глотком. Вторую кружку вылил на голову. Выдохнул. На роже появилась блаженная улыбка, которая тут же и слетела, как только резко забарабанили в дверь.

Каждый удар будто канонадой прогрохотал в больной голове. Немец резко сел, очумело поглядел по сторонам. Звездочка открыла, наконец, оба глаза. Но тут же сморщилась и поспешила смежить веки.

Дверь распахнулась с такой силой, будто ее хотели сорвать с петель.

На пороге стоял Артем. Парень видимо долго и быстро бежал. Он тяжело дышал, пучил глаза.

— Дядь Сереж, там… — Артем задохнулся и махнул рукой куда-то в сторону. — Я там… корову ждал. А оттуда… пришли… мужики с ружьями. Тебя спрашивали, дядь Сереж.

— Чего?

Соображалка с похмелья работала вяло.

— Меня здесь никто не знает.

— Толком говори, — проворчал Митрофаныч.

Артем перевел дух и заговорил спокойнее.

— Я у брода сидел, корову ждал. Вчера ж так и не пришла, только дядь Вольфганг. А коровы не было. Так я ее сегодня караулил. А из света вместо коровы мужики пришли. Много. Восемь. Злые. Один такой хриплый и скалится, как волчара. Он у них за главного.

Хриплый и скалится. Перед глазами мгновенно всплыла физиономия большого человека Гришки Фарафонова. Неужели Фара нас нашел?

— Ружьями помахали, — продолжал тараторить Артем. — Спросили про тебя.

— С чего взял, что про меня?

— Он так и спросил: мол, не приходили из света мужик с бабой, старым фашистом и… — Артем потупил взгляд и добавил совсем смущенно: — узкоглазым пидором… Извините, дядь Сереж.

— А ты чего? — Я пропустил мимо ушей и извинения и их причину.

— Ничего. Сказал, что не знаю. Они мне ружье к носу, говорят: если врешь, башку отстрелим.

— А ты?

— Я сказал, что все равно не знаю. Послал их к Ване-радисту. Сказал, может он знает. Они и ушли. А я к вам побег. Ружья у них. И сами дикие. Как бы беды не было, дядь Сереж.

Осознание рухнуло ледяным водопадом. Мысли запрыгали, как шальные белки.

Фара. Больше некому. Меня здесь никто не знает. И через червоточины с людьми и ружьями за мной в компании бабы, немца и тайца мог пойти только он. Значит, надо бежать.

Вот и решение созрело. Само. Видно, не судьба мне в Белокаменном броде имени всякой живности поселиться.

Значит, ноги в руки, немца с собой и — в Москву.

А Яна?!

Внутри похолодело. Артем отправил Фарафонова и компанию к Ване-радисту. К нему же вчера ушла и Янка. Я рефлекторно вскочил на ноги, дернулся к двери.

— Стой! — рявкнул Митрофаныч.

Я замер. Хозяин выглядел на удивление трезво, даже похмельным его трудно было назвать.

— Кто эти, с ружьями? Ты их знаешь?

— Кажется, знаю. Фара и сопровождение.

— Scheißen! [23]— выругался Штаммбергер.

Митрофаныч смерил немца оценивающим взглядом.

— И он «кажется, знает». Что за Фара?

— Один большой человек из Великого Новгорода.

— Это тот, у которого ты бабу увел? — Митрофаныч нахмурился. — Хреново греют батареи. Ладно, договоримся.

Я помотал головой:

— Не договоримся. Не те там люди, чтобы договариваться. Да еще и обижены. Уходить нам надо, вместе с немцем. Побыстрее, от греха подальше.

— Значит, не останешься, — вздохнул Митрофаныч, будто у меня был выбор, и все сейчас зависело от моего желания. — А обещал.

— Вам же лучше будет, если мы уйдем.

— Может, и так, — задумчиво протянул Митрофаныч.

Двор был бел. Снегу намело выше колена. Он скрипел, проминался под ногами. На ровном, серебрящемся ковре оставались темные провалы следов. Их было немного: мои, немца и Митрофаныча возле крыльца. Да еще смазанная дорожка, убегающая за забор — следы Артема.

Фигово. По следам парня Фара нас в момент найдет. Хотя… Артем их к Ваньке отправил. А там, что бы ни произошло, Фарафонов будет знать, где меня искать.

Снова возникло нерациональное желание дернуть к улыбчивому Ваньке. Предупредить, спасти. Видимо это стремление очень ярко отразилось у меня на физиономии, потому как Митрофаныч сильно сжал мое плечо.

— Даже не думай, — сказал он тихо, так, чтобы слышал только я. — Эти твои, с ружьями, уже там. Предупредить никого не успеешь. Решил уходить, уходи. Если поторопитесь и напрямки через лесок дерните, успеете.

— А ты?

— Разберусь, — отмахнулся хозяин. — Ты это… захочешь, возвращайся, Серега. Тебя здесь всегда ждут.

Митрофаныч коротко обнял меня, хлопнул по спине. Махнул немцу на прощание. Штаммбергер вскинул в прощальном жесте вялую руку. Вольфгангу было паршиво. Не то сказывалось похмелье, не то просто стало плохо. А может, одно наслоилось на другое.

— Ну, с богом, — напутствовал хозяин, и мы пошли.

Не люблю долгих прощаний, топтаний в дверях. Уходя — уходи.

Мягкий снег скрипел под ногами. Проваливаясь по колено, мы с немцем добрались до сарая. У Штаммбергера тут же началась отдышка. Да, погодка не способствует быстрой ходьбе. А похмелье усугубляет. Утешает только одно: наши преследователи тоже сугробы месят.

— Сережа!

Я обернулся. От дома Митрофаныча, утопая в снегу и спотыкаясь, бежала Звездочка. Я почувствовал укол совести. Яну, которая меня использовала и выбросила как одноразовую салфетку, порывался спасти и не один раз. А про Звезду даже не вспомнил.

— Rx dwy! [24]

Мы с Вольфгангом топтались у сарая. Я сердился на себя за невнимательность. Звезда, впрочем, не обиделась. Во всяком случае, когда нагнала нас, вид имела весьма довольный.

— Сережа, — протянула счастливо. — Спасибо.

Я не стал акцентировать внимание на том, за что меня благодарят, только кивнул и отвел взгляд.

— Пошли.

Уже не оглядываясь, мы вышли за останки забора, перемахнули через дорогу и углубились в лес.

Снег забивался везде, где только можно. Ноги мерзли — все же обувка у нас была не зимняя. За спиной на белом ровном полотнище, что насыпалось за ночь и первую половину дня и укрыла Белокаменный, оставались неряшливые провалы следов.

Хреновенько. Тут не то что следопытом быть не надо, с таким шлейфом за спиной нас и слепой найдет.

Звезда споткнулась, не удержала равновесие и рухнула моськой в снег. Поднялась отплевываясь.

— Khīnk, — буркнула обиженно.

Я протянул руку, помог подняться. Звездочка одарила меня благодарным взглядом. Руки у нее были холодными, саму потряхивало. И уже не от похмелья. Мы были не готовы к зиме, и шмоток подходящих на всех у Митрофаныча не нашлось, а искать на стороне времени уже не было.

Особенно к зиме оказалась не готова моя тайская спутница. Для нее такой климат находился за гранью понимания. Они там, в своем Таиланде, снег, поди, только в кино видели.

Немец, напротив, прекрасно знал, что такое русская зима. Но с каждым шагом Вольфгангу становилось все хуже. Из-за всего этого скорость наша значительно падала.

Дом Митрофаныча скрылся за деревьями. Вокруг был лес. Здесь хозяин нас увидеть уже не мог. Идея родилась сама собой.

Я остановился. Звездочка и Штаммбергер смотрели на меня с непониманием.

— Что-то есть случился? — уточнил немец.

— Идите, — покачал головой я. — Все хорошо. Идите прямо, выйдете к стене. Я вас догоню.

Немец покосился на Звезду. Та все поняла. В глазах ее мелькнуло что-то странное, давно забытое. Так смотрела на меня в далекой прошлой жизни мама, когда я сообщил ей, что мы с Боряном едем прыгать с парашютом. Нам тогда было лет по шестнадцать.

23

Дерьмо (нем.).

24

Подожди! (тайск.).