Мистификация

Я немного продвинулся. Что хорошего могла принести эта записка, я не знал, но вряд ли она сильно помешала бы – я и так завяз в этом деле по уши.

Письмо я отправил из аэропорта в Мадриде – слабая, нелепая попытка ухватиться за соломинку.

Я все еще был в седле, изо всех сил стараясь удержаться, но игры уже закончились. Персонажи покинули сцену, оставив меня в одиночестве, слепого и беспомощного. Но самое ужасное, что, когда я вновь вступлю в игру, правила уже изменятся и станут такими, которые нам раньше даже не снились.

Глава 18

Кошмар в раю

Первый звоночек прозвучал во время перелета из Мадрида на Ибицу – со всей деликатностью прямого удара под дых. Я втиснулся в неудобное кресло, усталый как собака, сна ни в одном глазу, и тут невысокий человек с приятным лицом подошел по проходу ко мне и хлопнул по плечу:

– Мистер Ирвинг?

– Да?

Он удовлетворенно улыбнулся:

– Я боялся, что вы не ответите, и даже не был уверен, вы ли это. Я – Дик Эдер из "Нью-Йорк таймс".

Он уселся в кресло напротив меня. Все, что можно было сказать о споре по поводу Хьюза, я уже сказал в Нью-Йорке и больше никаких официальных заявлений делать не хотел. Я летел домой в надежде на вожделенный отдых, и меньше всего на свете мне хотелось вступать в дебаты о Ховарде Хьюзе.

– Как так вышло, что вы летите на Ибицу? – спросил я.

Выражение изумления скользнуло по лицу Дика Эдера. Он неуверенно улыбнулся, словно я застрял в прошлом:

– А разве вы не слышали новости?

– Нет, – рассмеялся я. – Я поклялся держаться подальше от газет. За прошлую неделю прочел столько всякого вздора, что теперь...

– Ну, мне бы не хотелось вас беспокоить, – сказал он, – но будет лучше, если вы подготовитесь. Швейцарская полиция опознала в Х.-Р. Хьюзе женщину. Они получили ордер на ее арест, и у них есть ее словесный портрет. Очевидно, это блондинка, говорящая по-немецки, в возрасте слегка за тридцать.

– Блондинка, говорящая по-немецки, в возрасте слегка за тридцать? – Эдер кивнул. – Этого не может быть, – выдохнул я. – Это невозможно.

– Ваша жена подходит под это описание. Я встретил ее на прошлой неделе на Ибице.

– Именно поэтому это невозможно, и даже хуже чем невозможно.

– Ходят слухи, – спокойно продолжил Эдер, – что здесь, в Испании, местной полицией уже произведены два ареста.

– О боже мой... Где именно в Испании?

– Я не знаю. Это только слухи, но источник весьма надежный. А где сейчас Эдит?

– Ждет меня в аэропорту на Ибице. Вместе с детьми.

– Надеюсь, что так оно и есть, – произнес Эдер, – очень на это надеюсь.

На рассвете самолет пролетел над пляжем Салинас и приземлился на взлетной полосе на Ибице, остановившись в сотне ярдов от белого здания аэропорта. Немного прихрамывавший Эдер отстал, когда я почти бегом пронесся мимо стюардессы к выходу. На полпути, полумертвый от страха, я увидел меховое пальто и две кудрявые светлые головки, то и дело выныривавшие из-за меха. Эдит усмехнулась издалека. Я повернулся, счастливо помахал Эдеру и снова направился к воротам.

– Ни слова человеку, который был со мной в самолете, – шепнул я, обняв детей и прижав Эдит к груди. – Он репортер.

– Всего один репортер? – рассмеялась Эдит, – А что, по-твоему, происходит здесь на острове? Да их здесь целые полчища! Они толпятся вокруг дома день и ночь, шляются по городу, заходят ко мне в Монтесоль и говорят: "Что вы думаете об этом, миссис Ирвинг? Что вы думаете о том?" Я все время повторяю, что этот человек, Хьюз, – просто сумасшедший, разве они не в курсе? Радости мало, все слишком нелепо и утомительно.

– Даже не представляешь, как я рад видеть тебя здесь, – признался я. – Давай вернемся домой и потом прогуляемся. – Я боялся, что машина, дом, студия – все прослушивается.

– Разве ты не хочешь немного поспать? – удивилась Эдит. – Ты, должно быть, совсем вымотался.

– Попозже. Сначала мне нужно с тобой поговорить. Нужно что-то решить с Хельгой до того, как репортеры устроят мне ловушку. Они думают, что это ты. Швейцарцы всем все раззвонили, и у них есть твой словесный портрет.

Часом позже, оставив Недски и Барни с Рафаэлой в песочнице, мы остановили "мерседес" на обочине, в том месте, где открывался вид на гавань Ибицы. День выдался серым и тусклым, с юга, из Северной Африки, непрерывно дул неприкаянный сырой ветер. Хорошее настроение Эдит улетучилось.

– Как они смогли вычислить, что я блондинка? Я же всегда появлялась в черном парике!

– Не знаю. Может быть, тот, кто сообщал это со стороны банка, ошибся.

– Нет. – Голос Эдит слегка подрагивал. – Это – как вы это называете по-английски? – Eine Verschworung... Провокация! Провокация, самая бесчестная вещь в мире! – Она засмеялась. – Люди Хьюза приехали в Цюрих, в банки. Они пытаются поймать меня не на том, чего я не делала, а на том, что сделала. Это самая безумная вещь во всей этой истории!

– Давай вернемся обратно в дом. Мы должны просто ждать и смотреть, как сложатся обстоятельства.

Но они поджидали нас дома: Эдер, Боб Кирш, человек из "Ньюсуик", корреспондент Юнайтед Пресс из Мадрида и молодой репортер из какого-то швейцарского журнала. Избавиться от них не представлялось возможным, оставалось только подчиниться нашествию. Мы слишком устали, чтобы сопротивляться, и Эдит открыла бутылку вина и сварила кофе, в то время как я свалился в мягкое кресло. Преимуществом всей этой беседы и постоянных вопросов было то, что мы получили гораздо больше информации, чем предоставили. Кирш приехал как преданный друг, ничего не знал и только хотел помочь, хоть немного снять напряжение. Остальные, включая тех, кто прибыл позднее, – Роджер Бидвуд из "Тайм" и Руди Челмински из парижского бюро "Лайф" – постоянно поддерживали связь со своими головными офисами и подкармливали нас репортажами и слухами, как только появлялись свежие новости. Хьюз письменно заявил, что никогда со мной не встречался и никогда не получал чеков от "Макгро-Хилл". Адвокаты "Роузмонт" сразу подшили записку к делу. Заявление было заверено одним из членов внутреннего круга мормонов, Ховардом Эккерсли, и предоставляло, как позднее выяснилось, полный набор отпечатков пальцев Хьюза – неопровержимое доказательство подлинности.

Но описания Хельги Хьюз, приходившие из Цюриха, постоянством не отличались. Сначала Хельга была тридцатипятилетней блондинкой, затем сорокадвухлетней брюнеткой, потом черноволосой девушкой лет двадцати семи – двадцати девяти, потом опять блондинкой. У нее были тонкие, ухоженные руки, а потом она носила перчатки. Сначала она говорила по-немецки плохо, потом свободно, затем не говорила вовсе. Весила сто фунтов, а через час чудесным образом превратилась в толстушку. Такой же несуразностью отличались и все репортажи из Нью-Йорка. "Макгро-Хилл" отложило публикацию книги, вовсе отменило ее и в то же время решило выпустить ее на следующей неделе.

Все это постепенно стало утомлять, и мы отправили гостей по домам, оставив только швейцарского репортера Руди Рора. Он лучше всех был осведомлен о происходящем в Цюрихе, а нас интересовало именно это. Эдит говорила с ним по-немецки. Я уже собирался заснуть прямо в кресле, когда она меня растолкала.

– Скажи Клиффу то, что сказал мне, – попросила она Руди.

Этот симпатичный румяный полицейский репортер из Schweizer Illustrierte был лично знаком со швейцарскими полисменами и уже имел немалый опыт и связи.

– В Цюрихе происходит нечто очень забавное, – сказал он. – Я на самом деле даже не могу объяснить, в чем дело. Обычно полиция всегда ждет, пока не получит всю необходимую информацию, и только потом делает официальное заявление. А в этом случае они говорят постоянно и сами себе противоречат. И еще эти американцы в Цюрихе, которые пытаются давить на полицию и суют всюду нос. Человек по фамилии Пелоквин, вы его знаете?