Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 40



– Нет, Маечка, вы представляете, каково мне все это теперь сознавать? Ведь я ж ее в дом, эту Свету, как свою пускала… И на дни рождения, и просто в гости… Она все время у нас вертелась! Я еще думала – как хорошо, как крепко дружат эти девочки… Дрянь, дрянь какая!

– Так, может, ваша невестка и не знала ничего… – робко вставила в горестный слезный монолог свое слово Майя. – И даже скорее всего, не знала…

– Ах, Маечка, ну что вы говорите! Да как это – не знала? Хотя она и утверждает, конечно, что не знала… И даже искренне подругу свою проклинает… Но ведь все ж на ее глазах наверняка разворачивалось! Я все время в школе пропадаю, меня часто вечерами дома нет. Да вы и сами знаете, вы же у меня учились… А по выходным еще и репетиторством занимаюсь…

На это Майе возразить было уже нечего. Ирина Алексеевна действительно была учительницей от Бога, отдавалась своему делу полностью и практически бескорыстно. Основы преподаваемого ею предмета застревали в головах учеников практически намертво. А если у кого с первой попытки не застревали, то вдалбливались туда уже после уроков, терпеливо и упорно, без намека на усталое учительское раздражение. Вот взять хотя бы ее, Майю. Уж сколько лет со школьных времен минуло, а разбуди ее ночью да спроси, чему равны разность квадратов иль квадрат разности – отбарабанит, даже глаз не открыв. Другой вопрос, конечно, что и ни к чему ей знать при чисто гуманитарном образовании про эти квадратные разности, и все же… Никто не заставлял Ирину Алексеевну проводить эти дополнительные занятия во внеурочное время, тем более никто их и не оплачивал. Просто она такая была – сверхчестная, сверхобязательная. Рудимент канувшего в Лету социалистического школьного образования. А репетиторство ее было просто насмешкой какой-то над самим этим процессом. Деньги она брала с желающих поступить в престижные вузы чисто символические. Но, надо отдать ей должное, позволяла себе тут и покапризничать. То есть выбирала для репетиторства тех исключительно, к кому душа не только педагогическим, но еще и человеческим боком поворачивалась. Так вот она и с Леней Гофманом в свое время занималась, с ее, Майиным, бывшим мужем…

– Ну вот скажите мне, Маечка, почему они такие теперь? Зачем, зачем ей мой Володя? Что она в нем нашла? Ей еще тридцати нет, а ему скоро на пенсию выходить… Это что, любовь такая неземная, что ли? К моему Володе? Ладно еще, если б он артистом каким был или композитором известным… А так… Или я не понимаю чего?

– Ирина Алексеевна… А вот вы давеча говорили, что у вашего мужа мама недавно умерла…

– Ну да… Умерла Раиса Федотовна… А при чем тут…

– А квартиру свою трехкомнатную в центре города она кому завещала?

– Так Володе! Кому ж еще-то? Он ведь ей сын! Мы хотели, чтоб внукам, но она решила – сыну. А… Вы думаете… Почему вы спросили, Маечка? Вы думаете, что Света из-за квартиры… Ну да, они с Володей уже три дня там живут… Какая же я наивная, господи! Ну конечно же… Ах, какая же она дрянь… Дрянь, дрянь!

Ирина Алексеевна остановилась вдруг посреди тротуара как вкопанная, уставилась вдаль больными сухими глазами. Майя автоматически сделала вперед два шага, потом развернулась к своей несчастной коллеге, осторожно тронула ее за плечо:

– Пойдемте, Ирина Алексеевна… Не надо так горевать, что вы. Не надо, вы же заболеть можете…

– А я уже больна, Маечка. Я уже больна одиночеством и предательством. На всю оставшуюся жизнь больна. Сколько уж мне там осталось…

– Ой, да зачем вы так! Жизнь есть жизнь, она все по местам расставит… Пройдет время, и вы простите, забудете…

– Ах, Маечка, оставьте! – резко вскинула руку перед ее лицом Ирина Алексеевна. – Вы еще слишком молоды, чтобы что-то чувствовать… И не говорите мне таких слов! Не говорите того, чего не понимаете! Все, до свидания, Маечка, я дальше сама пойду. Не провожайте меня больше.

Сбросив Майину руку со своего плеча, она развернулась и быстро пошла вперед, оставив Майю в полной растерянности. Вообще-то она ее и не провожает. Вообще-то им по пути… Еще целый квартал можно вместе идти. Вот уже четыре года как они ходят вместе по этому пути, возвращаясь домой. С тех самых пор, как Майя, вернувшись из Питера, устроилась на работу в свою школу. А куда ей было еще устраиваться с университетским филологическим образованием? Это еще хорошо, что хоть в родную школу взяли… Зарплата маленькая, конечно, ну уж какая есть. Всё вперед, как мама говорит. Ладно, не хочет ее видеть Ирина Алексеевна, и не надо. Ее можно понять. В таком состоянии вообще, наверное, никого видеть не хочется. А только зря она говорит, что Майя ее не понимает. Она ее прекрасно понимает. И отвращение ее к «дряни», решившей пристроиться к чужому мужу и решить тем самым свои какие-то проблемы, тоже понимает. Она, Майя, если правде в глаза посмотреть, та же самая дрянь и есть. И даже не единожды, а дважды дрянь…

Свернув с бульвара в свой переулок, Майя медленно пошла вдоль старых домов монументальной сталинской застройки, мимо знакомой с детства булочной, мимо низкого, некрасиво выщербленного крыльца почты, мимо особняка с мемориальной доской, напоминающей прохожим о том, что в этом особняке жил и творил когда-то известный всему миру бородатый писатель-сказочник… Сентябрьский вечер тихо плыл над городом, приглашая вдоволь насладиться уходящими прелестями бабьего лета. Майя очень любила это время года – яркое, красиво умирающее под собственный тихий шелест желто-багряное буйство, запах костров и особенный, тонкий звон воздуха. Звон, похожий на тихую мелодию, немного грустную, немного возвышенную мелодию прощания. Вот-вот, уже совсем скоро, уже, может быть, завтра прилетит холодный мокрый ветер, принесет с собой в свинцовых, набитых снегом тучах простуду, осеннюю депрессию, авитаминоз…

А вот и ее двор. Кое-где в окнах зажегся свет, бледно-желтый, размытый наступившими сумерками. На скамеечке у подъезда бабушки сидят, улыбаются приветливо. Знакомые все бабушки. Майя их еще моложавыми тетками помнит. Как время быстро летит, как незаметно. Утекает, как песок меж пальцев. Почему-то особенно это чувствуется в такие вот осенние дни – последние теплые.



Дверь ей открыла мама. Заглянула в лицо тревожно, будто пытаясь на нем прочесть что-то для себя важное. Она в последнее время так и глядит на нее, с тревогой и страхом. Просто глядит, ничего не спрашивает. И спасибо ей за это. Чего спрашивать-то. И без того она все про нее знает. Может, и больше даже, чем Майя думает…

– Устала, Маечка? Как ты поздно сегодня…

– Да нормально, мам. Я так всегда прихожу. Темка дома?

– Нет. С Сашкой гулять ушли.

– А куда? Не сказали?

– Да ладно тебе – куда! Хватит уж его опекать-то! Парню твоему четырнадцать уже, а ты все кудахчешь над ним, как клуша… У нас здесь не Ленинград, не заблудится.

– Мам, ну какой Ленинград! Питер уж сто лет как не Ленинград!

– Да ладно, подумаешь… Это для вас он Питер, а для меня нет. Ты чай с нами пить будешь? Иль ужин тебе разогреть?

– С нами – это с кем? У нас гости, что ли?

– Ага. Зина вон пришла меня навестить. Сидим, чаи гоняем. В молодости-то некогда было дружить, теперь вот наверстываем.

– Ну-ну… Давайте…

– Здравствуй, Маечка! Здравствуй, красавица наша! – послышался из кухонных дверей ласковый голосок тети Зины, маминой подруги. Вскоре она и сама выплыла круглым маленьким тельцем в прихожую, стала смотреть на Майю, умильно улыбаясь и сложив руки на пухлом животе.

– Ой, да какая красавица, теть Зин… – шутливо отмахнулась от нее Майя, вытаскивая ноги из туфель. – Я и девчонкой в красавицах не ходила, а уж теперь-то…

– Ну, уж не скажи! – авторитетно заявила тетя Зина и одобрительно прищелкнула языком, продолжая ее разглядывать. – Некоторым бабам спелость очень даже к лицу! В девках гадкими утятами ходят, а потом догонять начинают. У меня вот сватья только к старости, например, на бабу походить стала.

– Вашей сватье, стало быть, старость к лицу пришлась? – весело проговорила Майя, проходя в свою комнату. – Интересная мысль, между прочим… А вы ей об этом сказали уже?