Квартира 302

С зеркала на него смотрел человек с тёмно-каштановыми волосами, усталым лицом и проступающей на щеках колючей щетиной. Бывали времена, когда он выглядел и хуже, но всё-таки… Генри не понравилось то, что он увидел. Что-то болезненно безнадёжное сквозило в картине. Кто ты, Генри Таунсенд? В какую историю ты влип? Что ты сможешь рассказать?

Ничего. Ничего он не мог рассказать. Мог только задавать вопросы. Генри отвернулся от зеркала и вытерся полотенцем.

Пять дней назад… Или сколько? Он уже потерял счёт. В-общем, началось это около пяти дней назад. История, которая могла бы быть смешной, если бы не была такой жуткой. В ту ночь ему впервые приснился кошмар.

Генри снилось, что он в тюремной камере. Это выдавали ржавые решётки, отгораживающие каморку от коридора. До неприличия реально он видел унитаз, покрытый налётом, и узкую койку в углу. Больше в камере ничего не было. Чем дольше Генри всматривался в скудный интерьер, тем больше в нём крепла уверенность – что-то не так, не хватает чего-то жизненно необходимого. Посмотрев на решётку, он вдруг понял. В камере не было двери. Тот, кто заточил Генри, не собирался выпускать его на свободу.

Далее всё шло урывками. Кажется, он бился лбом о стальные прутья и вопил во всё горло.

(Красный дьявол! Он здесь! Он хочет забрать меня!)

Грязно-жёлтый свет лампы распылял в мозг шероховатую пустоту. Мелькнула ложка, сжатая в руке. Обычная столовая ложка – только кончик рукоятки был остро наточен и нездорово блестел глянцем алюминия. Свет искрился на импровизированном лезвии, и ложка неумолимо приближалась к горлу. Только Генри понял в невыразимом ужасе, к чему всё идёт – его выбросило из сна, как пробку. Он проснулся на кровати, задыхающийся, исходящий литрами пота. Стояла жаркая августовская ночь. Подушка прилипла к щекам. Генри понадобилось долгое время, чтобы прийти в себя. Никогда раньше с ним не было ничего близко похожего на это. Он снисходительно относился к людям, которые с непонятной гордостью заявляли, что им регулярно снятся гадости. А тут…

Всего лишь сон, думал он, изучая бесконечное путешествие лопастей. Встану – и забуду. Но стоило закрыть глаза, и во внутреннем взоре опять представала замызганная камера. Генри с проклятиями поплёлся в ванную – принять холодный душ. Ему это было необходимо.

Но настоящий сюрприз ждал его поутру…

Сейчас, по прошествии пяти дней, Генри повесил полотенце на крюк и прикрыл веки. Всё утро он оттягивал этот момент, но теперь… время пришло.

Боже, сделай так, чтобы всё вернулось на место. Если я опять увижу эти цепи, то сойду с ума. Я не шучу.

Он вышел из ванной. Кухня была совмещена с гостиной – на более шикарное обиталище не хватало средств. Впрочем, Генри не жаловался. Кресло, лакированный столик, торшер с оранжевым абажуром уютно примостился на шкафчике. Намозолившая глаз картина, которую он лицезрел каждое утро. Под таким ракурсом квартира выглядела совершенно нормальной.

Но стоит сделать один шаг…

Сжав губы, Генри сделал его.

Теперь слева в поле зрения попала дверь. Генри смотрел на неё, не мигая, не смея вдохнуть. Сердце замерло на одну долгую секунду… и разочарованно вернулось в прежний ритм.

Ничего не изменилось. Дверь квартиры 302 по-прежнему была завешана толстыми стальными цепями. Цепи опутывали проём, сплетаясь друг с другом, прогибаясь под собственной тяжестью. Они не давали шанса никому – никому, – ни войти в квартиру, ни выйти из неё. Таунсенд по-прежнему был отрезан от всего мира.

5

Он прикоснулся к цепи, словно желая убедиться в её реальности. Стальное звено с готовностью клацнуло, подтверждая неоспоримость своего существования. Изгиб цепи выгнулся дугой, как самодовольная ухмылка.

Эту же картину Генри увидел в то проклятое утро. Ещё не отойдя от кошмара, он пошёл в кухню с мечтой разбить несколько яиц и соорудить омлет – классический холостяцкий завтрак. Не то чтобы ему сильно хотелось набить брюхо, но сон выбил его из колеи, и Генри нужно было вернуться в нормальный ритм жизни. Привычный завтрак сослужил бы тому хорошую службу.

Но яйцам суждено было в то утро остаться целыми. По пути Генри отвлёкся на нечто куда как важное… то, что стало символом беспардонного конца его размеренной жизни. Дверь квартиры была облачена в самую фантасмагоричную декорацию, какую только можно придумать.

Он с усилием провёл ладонью по глазам в попытке смести вздорное видение. Цепи не пропали. Осторожно ущипнул себя за щёку. Цепи не пропали. Впился ногтями в подбородок, раздирая кожу. Цепи не пропали. Они нагло висели на двери, и на каждую был прикреплён огромный чугунный замок.

Что можно было предпринять в такой ситуации? Пожалуй, только одно… Следующие полтора часа Генри провёл в исступлённой попытке разорвать цепи. Сначала хотел голыми руками выдрать их из косяка, потом, более-менее вразумившись, подключил к делу молоток, завалявшийся в кладовке. В результате на металлических лицах цепей не появилось ни трещинки, а сам он оказался совершенно измотан. Тогда Генри вооружился стержнем от шариковой ручки и стал ковыряться в замках. Давеча в университете умение взламывать замки было обязанностью де-факто каждого студента. Но когда пальцы начало сводить от напряжения, Генри был вынужден признать своё поражение.

Потом пришла по-настоящему хорошая идея – позвонить. Управляющему. В полицию. В службу спасения. Хоть кому-нибудь.

Всё правильно – телефон не работал. Провод тогда был исправен, но толку… Может, думал Генри, смахивая пот со лба, провод оборвали снаружи, в блоке коммутации. Если кто-то смог навешать эти здоровенные цепи ему на дверь – с внутренней стороны, заметьте! – то испортить телефонную линию пара пустяков.

К полудню Генри решился заорать. До этого кое-как ухитрялся давить в себе ростки паники, но самообладание утекало с каждой минутой. Он постучал по стене гостиной – сначала робко, костяшками пальцев. Никто не отвечал. Он забарабанил сильнее, кулаками. Стена притворялась глухонемой.

– Вы слышите меня? – громко спросил он. – Вы меня слышите?

Обитательница соседней квартиры (девушку звали Айлин) не подавала признаков жизни. Скоро Генри уже кричал во всю мощь лёгких, но ответа не дождался. Сорвав голос, он кинулся к противоположной стене. Промучился до хрипоты, прежде чем понял – что-то не так. Что-то определённо не так. Его истошные вопли должны были привлечь внимание если не соседей, то кого-нибудь другого.

Он посмотрел на окна. Стекло, такое гладкое и прозрачное, легко бьющееся. Генри попытался открыть окно, но рама не продвигались ни на дюйм, словно пустила корни в колоду. Терпение Генри было на пределе. Он не стал долго думать – зажал правую руку в кулак и шандарахнул прямо по центру. Раздался мягкий стук. Костяшки пальцев полыхнули болью. Стекло осталось цело.

Генри не верил глазам. Стекло было тонкое, силы удара должно было хватить, чтобы превратить его в груду осколков… ну или хотя бы пустить трещину. Но гладкая поверхность была девственно-целой. Генри ударил второй раз. Из-за волнения удар получился не ахти каким. Третий удар… Кожа на основании среднего пальца разошлась, на подоконник закапала кровь. Стекло замалевалось багряными потёками. Чувствуя, как вокруг шатаются стены, Генри опустился на подвернувшийся стул.

Не может быть, тупо думал он. Это противоречит законам физики.

До вечера было ещё далеко. Когда Генри лёг на кровать и забылся беспокойным сном, на его счету были: горящее от раздражения горло, растёртый в кровь правый кулак и молоток, соскочивший с рукоятки. Спал он в ту ночь из рук вон плохо. Снилось что-то нечёткое и страшное, про длинную лестницу, которая вела на крышу.

Утро пришло, как божье благословение. Солнце игриво заглядывало в спальню и пускало на стены армию янтарных зайчиков. Один из них прыгнул Таунсенду на лицо, защекотал ноздри. Страшный сон, понял он, принимая сидячее положение. Приснится же такое. Улыбаясь бредовости ночной фантазии, он вышел из спальни, и улыбка застыла на губах многотонным гранитом. Сердце с треском ухнуло на дно тёмного колодца. Генри увидел цепи, опоясовывающие дверь квартиры. Колени подогнулись, и он упал, как подкошенный, там, где стоял – посредине гостиной. Имей он привычку плакать, это было бы самое время.