Хрущев

Работы несколько затянулись: генерал Плиев (он в то время страдал от болезни почек — возможно, его неприветливость и неуживчивость были связаны с дурным самочувствием) доложил инспекторам Генерального штаба, что размещение ракет отстает от графика. Однако это оказалась еще не самая дурная новость: в день появления Грибкова и его подчиненных над ракетными базами был замечен американский самолет-разведчик У-2 65.

У-2 фотографировали Кубу с начала 1962 года, и СССР было это известно. Однако Хрущев не желал об этом задумываться — притом что видел снимки, сделанные 1 мая 1960 года Фрэнсисом Гэри Пауэрсом и прекрасно представлял себе возможности самолетов-разведчиков. Когда перед самым одобрением посылки ракет на Кубу советский военный представитель в Гаване генерал-майор Алексей Дементьев попытался поднять вопрос о разведке с воздуха, министр обороны Малиновский пнул его ногой под столом, чтобы заставить замолчать 66.

Удивительно не то, что советские ракеты обнаружили буквально через несколько дней после размещения, а скорее то, что Хрущеву удалось так долго удерживать в тайне свой план. Много позже адмирал Николай Амелько утверждал, что сохранение ракет на Кубе в секрете было попросту невозможно: «Ракеты были видны, когда их сплавляли по водным путям в Одессу, чтобы погрузить на суда. В Одессе все только и говорили о том, что мы отправляем ракеты куда-то за море. Ракеты были видны, когда их сгружали с кораблей и везли на базы по кубинским дорогам». Короче говоря, «план был обречен с самого начала» 67.

«Ни один специалист» из тех, с кем разговаривал позднее ветеран-дипломат Георгий Корниенко, «не считал возможным сохранить это в тайне» 68. «Очень важно было, — добавляет генерал Грибков, — чтобы наличие ракет сохранялось в секрете по крайней мере в течение месяца после их прибытия на Кубу» 69. «Не могу понять, — удивляется и Трояновский, — как… можно было серьезно надеяться сохранить все это в тайне — при том, что в секретности заключался весь смысл мероприятия» 70. «Честно говоря, — замечает Добрынин, — у меня нет впечатления, что все было продумано, как в шахматах, от первого до последнего шага. Безусловно, существовала общая концепция, были разработаны основные этапы, но в деталях все отдано на волю импровизации» 71. Согласно свидетельству члена кубинского Политбюро Хорхе Рискета, «мы видели, что товарищ Хрущев не продумал все возможные шаги, которые может предпринять противник, и те возможные шаги, на которые придется пойти в этом случае нам самим…» 72.

Непродуманные действия были для Хрущева типичны, особенно в последние годы его правления. Четкого плана действий у него действительно не было, однако имелись кое-какие предположения: если американцы обнаружат советские ракеты до того, как те будут готовы к бою, Хрущев начнет переговоры и как-нибудь выкрутится. «Из-за своей уверенности, что Кеннеди не осмелится начать войну, — замечает Аджубей, — он считал все предприятие относительно безопасным» 73. Хрущев словно забыл собственное мнение, сложившееся у него об американском президенте: что Кеннеди слаб, не хозяин в собственном правительстве, что он живет в страхе перед реакционерами, для которых размещение на Кубе советских ракет вполне может стать предлогом для полномасштабной интервенции.

Не только Микоян и Трояновский предупреждали Хрущева об опасности. Обеспокоены были и кубинцы. В начале июля две недели в Москве провел Рауль Кастро: он приехал для заключения договора на пять лет, регулирующего положение советских войск на Кубе. Договор, привезенный в Гавану в августе новым советским послом Алексеевым, был пересмотрен и в конце августа возвращен Че Геварой в Москву. В эти два месяца кубинцы настаивали на том, чтобы опубликовать договор (за вычетом статей о количестве и типах вооружения). Когда Рауль отправился в Москву, вспоминает Фидель, «я попросил его задать Хрущеву один-единственный вопрос: что будет, если об операции узнают до ее завершения? Вот все, что я хотел узнать». Перед отъездом Че Гевары Фидель сказал ему: «Если наш договор легален, более того, если он правилен — зачем мы делаем то, что может вызвать скандал? Зачем скрываемся, прячемся, будто совершаем что-то дурное, для того, чтобы сделать хорошее дело?» 74

Возможно, конечно, что открытое размещение ракет также вызвало бы кризис. Однако, по мнению ветеранов администрации Кеннеди, было «очень маловероятно, чтобы правительство США решилось — и смогло — заставить СССР отменить свое решение и предотвратить размещение ракет» 75. Хрущев с легкостью необыкновенной отмел кубинские сомнения. «Вам не о чем беспокоиться, — заявил он Че Геваре. — Большого шума со стороны США не будет. А если все-таки будет — вышлем Балтийский флот».

«Он говорил совершенно серьезно, — вспоминает помощник Че Гевары Эмилио Арагонес. — Когда он это сказал, мы с Че переглянулись, подняв брови. Однако спорить не приходилось: ведь советские товарищи имели куда больше опыта в общении с американцами, да и информации к ним поступало больше, чем к нам» 76.

Даже горячие кубинцы кое-что понимали в геополитике: на Балтийский флот они не полагались, куда больше доверяя воле и решимости Москвы, подкрепленным глобальными ядерными силами. Польский лидер Гомулка, с которым Хрущев поделился своими планами, так же не выразил особой уверенности в успехе, и тогда Хрущев рассказал ему такую историю: в прежние времена бедные крестьяне (как семья самого Хрущева в Калиновке) зимой забирали всю домашнюю живность из хлева к себе в отапливаемую избу. Пахло от скотины ужасно, но крестьянская семья скоро привыкала к вони и уже ее не замечала. Вот так и Кеннеди «придется привыкнуть к запаху наших ракет» 77.

Хотя Карибский кризис лежит в основном на совести Хрущева, Кеннеди мог бы его избежать. 4 сентября президент сделал предупреждение: если появятся данные, свидетельствующие «о появлении на Кубе организованных боевых сил из стран советского блока… или о размещении ракет класса „земля-земля“, или о наличии другого значительного наступательного оружия под кубинским или советским военным командованием… последствия будут самыми серьезными» 78. Скажи он это на несколько месяцев раньше, в апреле — возможно, Хрущев бы отступил.

В середине августа самолеты ЦРУ сделали с воздуха фотографии советских судов, необычно высоко сидящих в воде: создавалось впечатление, что в просторных трюмах этих кораблей перевозятся громоздкие, но довольно легкие грузы. Беглец, приплывший с Кубы в Майами, описал конвой грузовиков перед рассветом 5 августа: «К каждому третьему грузовику была прицеплена плоская платформа, которую тянул механизм на колесах вроде трактора. Над каждым „трактором“ возвышался огромный цилиндр, высокий, как пальма, и покрытый промасленным брезентом». По всей видимости, это были SA-2; Госдепартамент США и высшие военные чины предположили, что они призваны защищать Кубу от вторжения. Только шеф ЦРУ Маккоун, в котором пламенная ненависть к коммунизму сочеталась с трезвым и приземленным умом бизнесмена, предположил, что SA-2 должны защитить нечто куда более ценное — ракеты «земля-земля», способные достичь территории США 79. Именно страхи Маккоуна, вместе с язвительной критикой сенатора Кеннета Китинга, вызвали предупреждение президента от 4 сентября. Однако, как писал Джордж Макбанди: «Мы сделали это [предупреждение] из внутриполитических соображений, никак не предполагая, что СССР в самом деле решится на такой безумный шаг, как размещение на Кубе советского ядерного оружия» 80.

Хрущева, однако, заявление Кеннеди сильно встревожило. Еще в июле он начал опасаться, что его замысел раскроется 81. После предупреждения Кеннеди перспектива разоблачения, казалось, стала еще вероятнее. Теоретически Хрущев мог бы отменить операцию: к 5 сентября ни одна ракета «земля-земля» и ни одна ядерная боеголовка еще не прибыли на Кубу. Но вместо этого он предпринял несколько шагов, сделавших кризис еще более опасным: во-первых, приказал ускорить ход операции; во-вторых, увеличил число перемещаемых на Кубу единиц тактического ядерного оружия; и в-третьих, забросал американцев лживыми уверениями, что ничего подобного не делал, не делает и делать не собирается 82.