Страница 38 из 57
— Не слышу музыки, — сказал А.
О, если бы это было так! — вскричал Йерр с недовольной, брезгливой гримасой. — Ее, несомненно, нельзя слушать,но она, увы, слышнатак, что уши хочется заткнуть!
Марта, А. и Коэн заиграли первую часть си-бемоль-мажорного трио Шуберта.
Гроза медлила с приходом. Мы закончили великолепным си-минорным трио 1781 года. Эта вещь нам удалась, хотя и прозвучала слишком взволнованно. Мы нервничали, и это нам мешало. В перерыве между двумя частями А. предположил, что мы, вероятно, опошляем музыку, относясь к ней как к аффекту, к возбуждающему средству.
— Закрытие сезона! — объявил Уинслидейл, когда мы прощались с ним. — Следующий откроется осенью, начиная с четвертого сентября!
В четверг, 5 июля, встретил Йерра на улице Дофины. Он покупал порей с уличного лотка зеленщика. Сообщил мне, что Анриетта чувствует себя превосходно.
Мы сели на террасе кафе. Первым делом он сказал:
— Мне большую чашку шоколада.
Йерр ни словом не помянул вчерашнюю схватку. Только спросил, как там А. Вчера он показался ему растолстевшим и озабоченным. Я ответил, что, по-моему, у него все в порядке и его лицо не выражает никакого уныния. И что он пытается работать, хотя вкладывает в свои усилия излишнее нетерпение и лихорадочную спешку, которые меня слегка пугают, так как он придает этому неоправданно большую значимость, чересчур рьяно стремится уйти с головой в работу, вкалывать вовсю.Йерр вдруг нахмурился и сделал вид, что собрался уйти. Когда я спросил его, чем объясняется такая внезапная перемена настроения, он осведомился, не считаю ли я это словцо — «вкалывать» — сколь чудовищным, столь же и бессмысленным? И неужели нельзя обойтись без этого глагола, употребив вместо него, например, «трудиться усердно, ретиво, ревностно, не щадя сил» и так далее? Я поспешил с ним согласиться, но он начал меня злить всерьез. Я приписал свою ненависть его визгливому голосу, седеющей шевелюре и загару, приобретенному под солнцем Поншартрена.
Суббота, 7 июля.
У Вероники было осунувшееся лицо, сложенные на коленях руки дрожали.
За нами зашел А. Мы отправились ужинать втроем.
Зашла речь о Поле, и А. понес какую-то чепуху:
— Чтобы уступить любви, нужно много силы и отчаяния. Это факт неудержимой ностальгии, которая в принципе безысходна…
— Давай не будем повторять застолье у Уинслидейла! — сказал я с легким раздражением.
Как бы ни были коротки юбки, — продолжал он, мы никогда не доберемся до живота наших матерей!
И добавил, что ему кое-что известно об этом. Что он хотел бы никогда больше не любить. «Быть избавленным от этой старинной ритуальной пытки» — так он выразился.
Потом А. обнял нас: назавтра они, все трое, уезжали. На рассвете. Сюзанна пригласила их пожить на водяной мельнице в предгорьях Пиренеев.
Воскресенье, 8 июля.
Я позвонил как мог рано — около половины седьмого утра, — но на улице Бак никто не отвечал.
Позже я позвонил на Нельскую улицу. Йерр тоже не брал трубку.
В. уехала в полдень.
Понедельник, 9 июля.
Зезон вдруг, мрачно:
— В наше время, когда выходят сотни тысяч книг, единственное, что не издается, — это книги для чтения.
Однако в его злости чувствовалось безропотное смирение. Его публикации свидетельствовали о том, что он не совсем уж не прав. Но я присоединился к общему мнению. А оно оказалось, разумеется, более оптимистичным.
10 июля. Позвонил Марте. Сообщил, что уезжаю 13-го на месяц в Штаты. Не звонила ли она Ульрике? Как она там?
Она не расслышала мой вопрос об Ульрике. Ответила, что у нее есть слабая надежда, что Поль проведет часть лета в Вансе. И что она сама пробудет там все лето.
Четверг, 12 июля.
Зашел к Йерру. Через два дня он собирался в Поншартрен — забрать Анриетту и Глэдис. Они уедут оттуда 16-го. Он снял великолепный дом на Корсике, семь тысяч франков за три недели. Они вернутся — но не сюда, а в Поншартрен — до пятнадцатого дня августа (Йерр произнес это именно так, на старинный манер).
Мы обнялись. Он, так и быть, простил мне поездку в США — поскольку она имела целью заработки.
13 августа. Коэн встретил меня в аэропорту. Мы прошлись по набережной. Потом свернули на улицу Жардине и захватили с собой Р.
Ужин на левом берегу. Говорили о нас, о США и т. д. Рекруа сказал (не помню, по какому поводу, по правде творя, мне трудно было уследить за разговором, я очень устал), что в начале XII века в Париже называли «забвенными» мальчишек — подмастерьев кондитеров, которые с восьми часов вечера бегали по улицам, расхваливая свой товар — вафельные трубочки — и крича во все горло: «Не забудьте купить наши забвенные вафли!»
Коэн не преминул уточнить, что тесто приготовляли из муки, меда и яиц и пекли в складных чугунных вафельницах.
Мне очень понравилась эта фраза — «не забудьте купить забвенные вафли». Р. ответил, что оно удачно именно в силу своего парадоксального характера, ибо отвечает одному из самых устойчивых человеческих упований, чье осуществление — не будь оно невозможным — утолило бы одно из основных желаний людей, касающееся состояния нашего разума.
— Утратить память, — сказал он. — Выпустить из виду. Предать забвению. Сразу вспоминается Кретьен де Труа![89] Владеть чем-то «забвенным» и навязывать его прохожим на улицах.
А Коэн добавил:
— Как некогда знаменитая католическая торговля годами пребывания в раю[90].
Вторник, 14 августа. Вероника вернулась из Бретани.
Она выглядела просто очаровательно. Коричневая юбка, светло-коричневая шелковая блузка с широким вырезом. Маленький золотой кулон.
15 августа. В полдень Вероника уехала обратно в Бретань. Даже не пообедав. Звонил Коэн: он возвращается в Баварию. И еще Бож: чтобы я пришел на ужин 17-го.
Пятница, 17 августа.
Отправился к Божу. Сюзанны там не было.
После ужина (слишком средиземноморского — избыток оливкового масла всех видов, чеснока, перцев, тимьяна и лаврового листа…) мы оба углубились в книги издательства «Минь»[91]:
— Читая одну из книг Бергсона, я подумал об Р. и вынужден был признать, что, в конечном счете, он прав. Составляя предисловие к «Мысли и движению»[92], он пишет — в своей сдержанной, скупой манере, извиняющей все бредовые измышления Р., — следующее: «Никто не обязан писать книги». Иными словами, ни одну мысль на свете нельзя назвать необходимой. Любые события являются такими же случайными — или, как выражается Р., «нечаянными», — как и существование тех, кто существует. Идет ли речь о Библии или о Матильде де ля Моль, о чудеснейших песнях о Мальбруке или о Пьеро, обо всех Отцах Церкви, что греческих, что латинских, — сказал он, указав на ряды книг, закрывших стены, — о Магомете или Мао, обо всем творчестве Мазере, о курьезных трудах Маркса или Фрейда — во всем этом не было — да и не будет — никакой необходимости.
Стояла жара. Я попросил Божа закрыть окно: с улицы Сюже несло вонью. Мы выпили две кружки пива.
— Макиавелли поведал в одном из писем, — объявил Бож (сегодня он был на удивление словоохотлив), — об одной весьма необычной хитрости: когда по наступлении вечера он возвращался домой, то, перед тем как зайти в свой кабинет, скидывал одежду, замаранную воспоминанием о дневных его занятиях куда более, нежели реальной уличной грязью или пылью. Он облекался в придворное платье. И лишь тогда, если я правильно понял, в этом наряде, с головой, свободной от забот благодаря этому переодеванию, — он мог переступить порог своей библиотеки: войти в древние жилища людей минувших времен.Хозяева встречали его с учтивостью, объясняемой веками, их разделявшими, и привычкою к смерти: они говорили на таинственных, неизъяснимых языках, непереводимых на язык живых. Вот когда он наконец вдоволь насыщался — он употреблял именно это слово — пищей, не предназначенной для насыщения желудка.
Прощаясь со мной, Бож сказал, что недавно вышла книга Маргариты Поретанской[93] и что я непременно должен ее приобрести.