Навеки

– Найду ли я мужа? – я накрыла руку Генри своей.

– Ты же знаешь, что дело в тебе, не так ли? Не в твоем муже, а именно в тебе.

Я отдернула ладонь и отодвинулась, больше не соприкасаясь с Генри аурами.

– Пожалуйста, не говори, что та ведьма из Коннектикута выжила и похитила моего мужа. Не говори, что ее дух по-прежнему здесь, и она пытается заполучить меня, чтобы обрести бессмертие.

– О нет, та ведьма мертва, – улыбнулся Генри. – Она была нужна только для того, чтобы ты проявила свою силу. Не могла же ты всю жизнь укрываться в том маленьком городке в Кентукки и счастливо латать рушащиеся браки, ведь так? Тебе по плечу более важные задачи.

Я даже испугалась, что Генри знает обо мне так много, ведь я ему почти ничего не рассказала о той поре. Появилось искушение заявить: «Я лишь хочу заботиться о муже и детях», а потом эффектно удалиться, но я не смогла. Если бы у меня не забрали Адама, я бы довольствовалась тем, что всю оставшуюся жизнь помогала бы ФБР и ездила бы туда-сюда, изгоняя злых духов. Неужели кто-то требует от меня большего?

Я подтянула колени к груди и обхватила их руками, по максимуму отдалившись от ауры Генри.

– Если весь тот кошмар с ведьмой случился из-за меня, тогда и заморочка с ребенком Линка тоже связана со мной?

– Да, – тихо произнес Генри.

– Испытание, – ненавистное слово. Отвратительно быть причиной всяких гадостей, происходящих с хорошими людьми. Если кто-то желает заполучить мою силу, пусть забирает. Лишь бы мне позволили воссоединить мою семью.

Генри снял темные очки и повернулся ко мне. Эти слепые глаза видели все.

– Дарси, мы не выбираем, что нам дано. Никто не хотел бы иметь врожденный дефект или потерять конечность. Это выбирается за нас и происходит с нами по определенной причине.

У меня по спине побежали мурашки, когда я посмотрела в незрячие глаза. Все тело покрылось гусиной кожей. Старик не сказал ничего, что бы я не слышала раньше и о чем бы не думала множество раз. Меня огорчило понимание того, что он добровольно пожертвовал зрением. Его слепота не являлась следствием болезни или несчастного случая. Он сам выбрал для себя такую участь.

– Почему? – прошептала я, зная, что Генри поймет, о чем я спрашиваю.

– Каждый из нас старается делать, что должен, – туманно ответил он. Отвернулся, надел свои темные очки и замолчал.

«Чем бы согласилась пожертвовать ты?» – словно спрашивал он.

Я была готова завопить, что не желаю ничего отдавать. Что хочу оставить себе все: мужа, отца, золовку, двоих детей, уютный дом в Виргинии, всю свою красивую жизнь с любимыми.

– Нам не дано выбирать, – глухо произнес Генри. Его слова подобно ключу открыли что-то во мне. Я начала, захлебываясь рассказывать ему, какой ужас поглотил меня с тех пор, как пропал Адам.

– Что-то пожирает тебя изнутри, – нахмурился он, – вгрызается в твою душу. И ты стремишься спрятаться от этого. Почему?

– Потому… – я не желала вспоминать обо всех несправедливых обвинениях и издевках в мой адрес.

– Вы когда-нибудь слышали о Малютке-деревенщине? – прошептала я, чуть не поперхнувшись.

– Расскажи мне.

И я рассказала. Сначала запиналась, но постепенно слова полились потоком. Я говорила о том, как надо мной смеялись во всем мире, потом о гнусных намеках, будто я причастна к исчезновению мужа. О том, как оказалась пленницей в собственном доме, и даже детей пришлось отправить прочь. В «Тринадцати Вязах» мне приходилось внушать окружающим, чтобы меня не узнавали.

– Почему ты так стремишься отыскать мужа? – задал вопрос Генри.

Я чуть не съязвила в ответ, но поняла, что Генри спрашивал о чем-то глубинном.

– О, вы имеете в виду, хочу ли я вернуть Адама, чтобы спрятаться за ним?

Генри кивнул, и я задумалась над этой мыслью. После исчезновения мужа я на год сделалась затворницей. Друг Адама из ФБР приносил мне нераскрытые дела, но я тратила на них совсем немного энергии. Отец уговаривал поискать дома с привидениями, но я не могла собраться с духом для борьбы с репортерами и докучливыми людьми, поэтому пряталась в своем убежище и не трогалась с места.

– Ты никогда ничего не достигнешь, пока в твоем сердце ненависть, – заметил Генри.

Я собралась было спорить, что мое сердце вовсе не полно ненависти, но ведь старик прав. Смотрясь в зеркало, я видела собственную ауру и черные пятнышки на ней, которых становилось все больше. Как будто кто-то разрядил дробовик в мою ауру, и в ней остались ядовитые свинцовые ядрышки, породившие растущие язвы.

– Генри, расскажи мне о моем будущем, – глубоко вздохнув, я крепче прижала колени к груди.

Прошло немало времени, прежде чем он ответил:

– Большинство людей, которые приходят ко мне, дают пять долларов, и я говорю им то, что они хотят услышать. Женщина не хочет знать, что муж ей изменяет, что через полтора года она будет вкалывать на двух работах, в одиночку воспитывая троих детей, пока ее бывший шикарно расслабляется в другом штате. Мужчина не хочет знать, что двое из его детей и не его вовсе.

– Секс, – пробормотала я. – Кажется, все на свете сводится к сексу.

– Дарси, милая, – протянул Генри, – насколько я могу судить, сексом занимаются все, кроме нас с тобой.

Я расхохоталась и позабыла все свои болезненные мысли, и поняла, что Генри не собирается мне ничего рассказывать. И совсем не факт, что он способен увидеть мое будущее. Я всегда была странной для так называемых «нормальных» людей, так может и для прозорливца я темная лошадка.

Очевидно, Генри устал – его прекрасная аура начала бледнеть. Пора уходить.

– Вы можете хотя бы подсказать мне время и место встреч Амелии и Мартина? – вставая, спросила я.

– Сумерки, – улыбнулся Генри. Пока что он не ответил толком ни на один из моих вопросов и знал, что я это понимаю. – Больше сотни лет каждый вечер после наступления сумерек дух Амелии отправляется к раздвоенному вязу у реки и ждет Мартина. Это то самое дерево, на котором повесили Мартина и под которым погребено его тело.

– И там его дух встречается с ее?

– Нет, никогда. После смерти Мартин оставался с их сыном. Увидев, что мальчик очутился под защитой своего белокожего деда, Мартин покинул землю.

– Несчастная женщина, – отозвалась я. – Столько лет ждала мужчину, с которым встретиться не суждено.

– Да. Обстоятельства сделали из Амелии узницу, но смерть разбила ее оковы. Она должна была стать свободной, но предпочла остаться пленницей.

– В деликатных намеках вы не сильны, Просто Генри, – хмыкнула я. Он уподобил меня Амелии: я тоже добровольно лишала себя свободы и долго-долго ждала мужчину, который, возможно, никогда не вернется.

В ответ Генри широко улыбнулся.

– Можно вас поцеловать? – попросила я.

– А я могу выбрать, куда? – мигом парировал Генри.

– Ах вы, пошлый старикашка, – вздохнула я и поцеловала его в лоб.

Генри коснулся руками моих щек и задержал мое лицо в ладонях.

– Дарси, тебе ниспослан великий дар, но ты не используешь его. Ненависть и гнев внутри тебя становятся сильнее твоего дара. Я видел, что ты способна убивать людей силой мысли. А сейчас ты направляешь свои силы вовнутрь и губишь сама себя.

Да, он говорил правду, более того, я и сама уже думала о том же – в более мягкой форме, конечно, – но не хотела этого слышать. Я не знала, как приглушить тоску по мужу, не знала, как превозмочь злость на своих обидчиков. Если бы СМИ не осыпали меня такими ужасными – и несправедливыми – обвинениями, у меня сохранилась бы поддержка дочери и племянницы, когда Адама не было рядом.

– Ненависть разъедает тебя, – Генри убрал руки от моего лица. – Я сочувствую любой нечисти, которой не повезет оказаться сейчас рядом с тобой.

– Хотела бы я заключить Девлина в какую-нибудь клетку, чтобы заставить ответить на мои вопросы.

– А меня ты посадила бы ту же клетку или все же в отдельную?

– В отдельную, – нашлась я.

Ах, если бы изобрести способ принудить Генри рассказать мне все, что ему известно. Понимая бесполезность такой попытки, я попрощалась и зашагала назад к церкви. Кладбищенские духи по-прежнему призывали меня подойти и поговорить с ними, но я прошла мимо. Священника нигде не было видно, так что я, не прощаясь, села в арендованную машину и выехала на главную дорогу.