Страница 9 из 14
«Отдыхайте, положитесь на меня», — говорит он, разворачиваясь на подъездной дороге. Я машу ему рукой на прощанье и замечаю, что Эд остался на террасе. Он ничего не сказал о Нандо, кроме того, что пахнет от него как от парфюмерной лавки, что курить сигареты «голуаз» — манерность и что он не считает целесообразным проводить центральное отопление именно таким способом.
Ян привозит Бенито Кантони, желтоглазого, крепко сбитого коротышку, который удивительно похож на Муссолини. Ему около шестидесяти, так что они, должно быть, ровесники. Я вспоминаю, что Муссолини в своё время назвали в честь мексиканца Бенито Хуареса, который сражался против французских угнетателей. Подумать только, такое революционное имя носил диктатор, а теперь оно досталось этому спокойному человеку с широким непроницаемым лицом и лысой головой, сияющей, как полированный орех. Говорит он немного — и при этом на местном диалекте долины ди Кьяна. Он не понимает ни слова из того, что говорим мы, а мы тем более не понимаем его. Даже Яну трудно. Бенито работал на реставрации часовни в Ле-Челле, ближайшем монастыре, это солидная рекомендация. На нас большое впечатление производит дом, который Бенито реставрирует возле Кастильоне-дель-Лаго; Ян везёт нас и показывает этот фермерский дом с башней, предположительно построенный тамплиерами — рыцарями ордена храмовников. Его работа выглядит аккуратной. Двое его подручных, каменщики, в противоположность ему, широко улыбаются.
Вернувшись в Брамасоль, Бенито проходит по дому и участку, ничего не записывая. Он излучает твёрдую уверенность. Когда мы спрашиваем Бенито о смете, он игнорирует вопрос. Невозможно предугадать заранее, с какими проблемами он столкнётся. Сколько мы намерены потратить? (Ничего себе вопрос!) Он не знает, как поведут себя плитки пола, не знает, что может открыться, когда он снимет кирпич с верхней террасы. Одна из балок на третьем этаже, замечает он, потребует замены.
Смета — понятие, чуждое местным строителям. Они привыкли работать днём, в присутствии кого-либо из хозяев, который всегда в курсе, сколько времени они тут провели. У них не составляют проекты, хотя они иногда могут сказать: «За три дня» или «За пятнадцать дней». Мы выяснили, что «за пятнадцать дней» — это просто такая формулировка и понимать её надо следующим образом: говорящий не имеет представления о том, сколько времени ему потребуется, но предполагает, что рано или поздно дело будет сделано. Что такое «пятнадцать минут», мы поняли, когда опоздали на поезд: надо было сообразить, что речь идёт о нескольких минутах, а не о пятнадцати, как нам сказал сам проводник поезда в ответ на вопрос о времени отбытия. Я думаю, что у большинства итальянцев представление о времени более растяжимое, чем у нас. Зачем спешить? Если дом уже построен, значит, он простоит долго-долго, может, тысячу лет. Две недели или два месяца — невелика разница.
Пробить стены? Он бы не советовал. Он жестикулирует, объясняя, что дом тут же обрушится. Он обещает появиться на этой неделе с конкретными цифрами. Уходя, он наконец-то ослепляет нас улыбкой. Его квадратные жёлтые зубы кажутся достаточно крепкими, чтобы раскусить кирпич. Ян его одобряет, Нандо же он отказывает в доверии как «плейбою западного мира». Эд явно доволен.
Наш землемер рекомендует третьего подрядчика — Примо Бьянки, и тот приезжает в «эйпе» — миниатюрном трехколёсном грузовичке. Примо и сам миниатюрен, едва ли полтора метра ростом, плотный, в спецодежде, на шее повязан красный платок. Он выкатывается из грузовичка и приветствует нас, как положено, обычным «Храни вас Бог, синьоры». Он напоминает человека из команды Санта-Клауса, на нём очки в золотой оправе, у него развевающиеся седые волосы, на ногах высокие сапоги. «Вы позволите?» — спрашивает он перед тем, как мы входим в дом. У каждой двери он останавливается и повторяет: «Вы позволите?», как будто может застать там кого-то раздетого. Он держит в руках кепку так, как её держали рабочие на заводе моего отца, на Юге: он явно привык к роли «крестьянина», разговаривающего с padrone — «хозяином». Вместе с тем в нём чувствуется профессиональная гордость, какую я часто замечаю здесь у официантов, механиков, рассыльных. Он пробует на прочность оконные шпингалеты и дверные петли, тычет кончиком ножа в балки, проверяя, не гнилые ли, раскачивает неплотно прилегающие кирпичи.
Он доходит до какого-то места на полу, опускается на колени и поглаживает два кирпича, отличающиеся по цвету: они чуть светлее остальных. «Я, — говорит он и сияет, тыча рукой себе в грудь, — заменил их много лет назад». Потом рассказывает нам, что он был в бригаде, устанавливавшей главную ванну, и что он приезжал сюда каждый год в декабре, чтобы затащить большие кадки с лимонами на зиму с террасы в лимонарий. Владелец дома был в то время уже вдовцом, в возрасте отца Примо, пять его дочерей выросли и разъехались. После его смерти дочери запустили дом. Они не хотели его продавать, но ни одна не позаботилась о доме за тридцать лет. Ага, я представляю себе этих пятерых сестёр из Перуджи: в своих узких железных кроватях в пяти спальнях все просыпались одновременно и открывали настежь окна. Я не верю в привидения, но с самого начала чувствовала присутствие этих девочек — их тяжёлые чёрные косы, перевитые лентами, их белые ночные рубашки с вышитыми инициалами, их мать, каждый вечер выстраивавшая дочерей перед зеркалом, чтобы провести серебряной щёткой по волосам положенную сотню раз.
На верхней террасе Примо качает головой. Надо поднять кирпичи, потом проложить один слой рубероида и изоляции. У нас такое ощущение, что он знает, о чём говорит. «Центральное отопление? Топите в доме камин, одевайтесь тепло, синьора, устроить его обойдётся вам очень дорого». Две стены? Да, это можно сделать. Нет смысла думать ещё о ком-то: мы оба поняли, что Примо Бьянки — тот человек, которому нужно поручить ремонт.
Если в первой главе упоминается ружьё, висящее над каминной полкой, значит, в конце повествования оно должно выстрелить.
Когда последний владелец убеждал нас в изобилии воды, он даже расчувствовался. Он очень этим гордился. Когда он водил нас по территории Брамасоля, он на всю катушку открыл регулирующий кран в саду, сунул руки в холодную колодезную воду. «Этот источник воды использовали ещё этруски. Эта вода славится как самая чистая. Вся система водоснабжения крепости Медичи, — он жестом указал на стены крепости пятнадцатого века на вершине холма, — проходит через эту землю». Он говорил на безупречном английском, и притом со знанием дела. Он описал водостоки окружающих гор, богатый источник, который течёт с нашей стороны по горе Сант-Эджидио.
Конечно, мы заказали обследование, прежде чем приобрести собственность. Независимый землемер из Умбрии предоставил нам подробные расчёты. Вода, признал он, имеется в изобилии.
Прошло шесть недель после нашего вступления во владение, я принимаю душ, и вдруг поток воды замедляется, потом вода течёт тонкой струйкой, потом капает и... иссякает. С мылом в руках я стою несколько минут, ничего не понимая, потом решаю, что, вероятно, случайно выключился насос или же прекратилась подача электроэнергии. Правда, лампочка над головой горит. Я выхожу, полотенцем стирая с себя мыло.
Синьор Мартини приезжает из своего офиса, у него в руках длинный строп с отмеченными на нём промежутками и гирькой на конце. Мы поднимаем камень с колодца, и он опускает грузило вниз, в колодец.
— Мало воды, — громко заявляет он, когда грузило касается дна. Он вытаскивает грузило вместе с чёрными корнями, вода смочила от силы десять сантиметров стропа.
Колодец — глубиной каких-то двадцать метров, а насос изготовлен разве что в эпоху промышленной революции. Вот тебе и экспертиза незаинтересованного землемера из Умбрии. Как выяснилось, Тоскана уже третий год страдает от сильной засухи, но ведь это не оправдание.
И синьор Мартини ещё громче заявляет: