Страница 42 из 50
Были вопросы и были ответы. Разговор вращался все время вокруг этого вопроса. Мы хотели показать падение военных возможностей в отношении воздействия на нас со стороны Британского флота… Это были не агрессивные речи с угрозами, все говорилось со смешком. Они тоже подшучивали, вопросы задавали, иронизировали… Одним словом, беседа была довольно откровенная и непринужденная…»
В Гринвичском морском колледже отец впервые публично объявил об изменении нашей военной доктрины, переходе от массового применения войск на поле боя к ракетно-ядерному противостоянию.
Завершилась встреча, как все подобные мероприятия в Великобритании, тостом за королеву. Поначалу отца коробило: как это его, представителя революционного пролетариата, принуждают пить за коронованную особу. Он ощущал себя не в своей тарелке. Но только в первый раз, от неожиданности. На следующем приеме он с готовностью поднимался со своего места и почтительно следовал церемонии. Только вечером со смешком оправдывался: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят».
С любопытством ожидал отец реакции на свое выступление. Она не заставила себя ждать.
«Назавтра мы опять встретились с Иденом. Иден, как всегда с улыбочкой, говорит:
— Как наши моряки?… Я отвечаю:
— У вас хорошие моряки, известные всему миру.
— Ну а беседа? — и, улыбаясь так, смотрит на меня.
— О беседе, я вижу, вы уже знаете, раз улыбаетесь.
— Да, — говорит, — знаю. Мне докладывали о ваших высказываниях.
— И как же вы относитесь к ним? Как вы их расцениваете?
— Вы знаете, я с вами согласен. Но я как премьер-министр не могу заговорить об этом со своими военными. У нас-то нет другого вооружения, кроме надводного флота и бомбардировщиков. Это наши основные средства ведения войны. Я не могу, — улыбнулся он, — убивать в них веру в это оружие».
В тот вечер я допустил серьезный прокол. Рядом со мной за столом сидел человек в штатском, представившийся как чиновник Форрин Офис. Он дотошно расспрашивал меня о жизни в России, рассказывал смешные истории об английских традициях. По-русски мой собеседник не говорил, и я с гордостью демонстрировал свои не слишком обширные познания в английском. Уже под занавес он невзначай поинтересовался отношением наших людей к недавним разоблачениям Сталина. О докладе отца мой сосед упомянул вскользь, как о само собой разумеющемся. Совсем упустив из виду, что чиновнику британской службы знать об этих делах не положено, я пустился в объяснения. Я, конечно, знал, как положено говорить с иностранцами и освещал вопрос «правильно». Объяснил, что все поддерживают основные положения доклада, но, конечно, многое приходится пересматривать, а подобные повороты всегда болезненны.
Мой собеседник сочувственно кивал, поддакивал, задавал новые вопросы.
На следующее утро перед завтраком я рассказал, а если быть психологически точным, доложил о разговоре отцу. Мне очень хотелось не числиться в делегации просто в положении сына, а хоть чем-то приносить пользу. Я считал, реакция англичанина на столь животрепещущую тему его заинтересует.
К моему удивлению он отреагировал неожиданно пасмурно.
— Зря ты вообще на эти темы разговариваешь, — произнес он, не оборачиваясь, вполголоса, его взгляд упирался в дальний угол огромной роскошной гостиной королевского апартамента и сквозь стену уходил еще дальше. Выглядел он расстроено. Я понял, что совершил ошибку, но никак не мог сообразить какую и стал то ли оправдываться, то ли пояснять: я ничего такого и не сказал, только упомянул, что студенты поддерживают решение съезда. Отец еще больше насупился. Я окончательно растерялся.
Помолчав, отец, все так же не оборачиваясь, напомнил, что мы нигде не упоминали о докладе, не признали его достоверности. А вот-де через меня англичане получили подтверждение.
Я был готов сквозь землю провалиться из-за того, как я теперь считал, что дал облапошить себя британской разведке.
— И что же теперь делать? — совершенно потерянно обратился я к отцу за помощью.
Он уже успокоился и направлялся в туалетную комнату за галстуком. Я последовал за ним.
— Ничего не поделаешь, — отец стал успокаивать меня, — на самом деле никакого секрета в докладе нет. Это просто формальность, но на будущее: веди себя осторожнее.
Его указательный палец, в уже ставшем привычным жесте, указывал на потолок. Отец строго придерживался нехитрого правила: не вести в номере никаких разговоров, содержание которых он не считал полезным довести до сведения британских секретных служб. В том, что все его комнаты прослушиваются, отец не сомневался ни на минуту… Здесь он обладал богатым опытом. В Москве КГБ регулярно докладывало о беседах заезжих дипломатов и аккредитованных послов, перехваченных и расшифрованных телеграммах.
Мне припоминаются настойчивые обращения к отцу американского посла Лоулина Томпсона. Он, бывая у нас на даче, не раз затевал разговор о прилегающих к посольству зданиях, ссылаясь на тесноту, предлагал за них любые деньги.
Отец отказывал. Делал он это с неохотой, через силу. Ему не хотелось огорчать гостя. Но согласиться оказывалось еще сложнее.
Посол разочаровано кивал головой: «Я все понимаю, ведь оттуда вы нас подслушиваете?»
Отец молчал. Говорили о чем-то ином.
Впоследствии вопрос об этих домах вставал не раз, но отец держался твердо. Только иногда, вернувшись домой после приема посла, расстроенно бормотал: «Если он понимает, в чем дело, то зачем настаивает?… Ведь неглупый человек…» Отец замолкал… Он понимал, что посол проявляет упорство не по своей воле, таковы инструкции Вашингтона.
Наконец, уже во времена Брежнева, американцы, как мне помнится, добились своего. Леонид Ильич не смог отказать президенту Никсону.
А вот знаменитая история с гербом США, орлом, подаренным пионерами послу Чарльзу Болену 4 июля 1955 года.
Я помню, как генерал Серов с восторгом рассказывал о своей удаче. Орла изготовили его «специалисты», вмонтировали в него миниатюрный микрофон с антеннкой, даже без блока питания. Его приводили в действие, направляя высокочастотный электромагнитный луч из расположенной рядом с посольством гостиницы «Националь». В те годы американское посольство располагалось на Манежной площади напротив Кремля.
Посол повесил подарок в своем кабинете, и довольно долго шли к Серову новости из первых рук. Чрезмерная информированность Кремля обеспокоила американцев. Советские секреты утекали в Лэнгли примерно в тех же количествах, что и американские на Лубянку.
В Американское посольство в Москве нагрянула комиссия. Профессионалы с чуткими детекторами облазили здание от подвала до чердака, проверили все стены и в результате обнаружили незваного гостя.
Серов не унывал. Таковы правила игры: один прячет, другой ищет, кто кого перехитрит. [14]
Вежливые хозяева не могли не заметить моих вынужденных сидений в гостиничном номере и предложили отдельно от делегации съездить в Оксфорд. Я тогда учился в Энергетическом институте, и англичане предположили, что общение со студентами доставит мне удовольствие.
Мне очень хотелось поехать, но еще больше я боялся даже ненадолго оторваться от своих, остаться один на один с чужим и враждебным миром. Не то чтобы я опасался чего-то конкретного. Нет. Опасность представлялась бесформенной, как туман, вылезающий промозглым вечером из низины. Но от этого становилось еще жутче.
Вечером, перед очередным официальным обедом я, улучив минуту, пошел посоветоваться с отцом. Поначалу он воспринял идею с энтузиазмом:
— Поезжай, посмотришь, как люди живут.
На следующее утро его настроение изменилось.
— Я бы тебе не советовал ехать, — начал он. — Мы в капиталистической стране, хотя и с визитом. Тут всякое бывает. В газетах пишут: людей похищают. Оставайся со всеми, от греха подальше.
Так не состоялась моя поездка в Оксфорд, там мне посчастливилось побывать только в 1989 году. Меня не похитили.
14
Я читал в разных книжках, что орла получил в подарок не Болен, а один из его предшественников сразу после войны. Можно верить или не верить Серову, как и авторам этих рассказов, но и в 1955 году миниатюрный микрофон с радиопередатчиком был на грани технических возможностей, а за десять или даже пять лет до того орла, чтобы он вместил в себя громоздкую ламповую электронику, пришлось бы делать величиной если не со шкаф, так с тумбу письменного стола.