Тишина

Молясь об этом, я подсознательно надеялась, что вот сейчас он скажет, что он — финальная точка в искусном розыгрыше, который начался еще вчера вечером, с Гейбом. В большом розыгрыше, и что шутили надо мной. Но в каждой шутке есть доля правды, которая сейчас ворочалась в том темном месте моей памяти, которое когда-то было нетронутым. В своей голове я пыталась придумать всему какое-то разумное объяснение, но я не могла не чувствоватьэтого. Внутри себя. Жжение в груди. Скотт ничего не выдумывал.

— И я действительно хочу понять, почему ты не можешь ничего вспомнить, — сказал он. — Я думал, амнезия не постоянна. Так какого черта?

— Я не знаю, почему я не могу ничего вспомнить! — огрызнулась я. — Ясно?

Я не знаю.Несколько дней назад я очнулась на кладбище никем. Я не могу даже вспомнить, как я там оказалась. — Я не знала, почему на меня накатило внезапное желание вылить все это на Скотта, но остановиться не могла. Я захлюпала носом и почувствовала, как на глаза навернулись слезы. — Полиция нашла меня и отвезла в больницу. Они сказали, что я исчезла почти на три месяца. Они сказали, у меня амнезия, потому что мой разум блокирует травмы, защищая себя. Но знаешь, что самое смешное? Я начинаю думать, что я ничего не блокирую. Я получила записку. Кто-то ворвался в мой дом и оставил ее на моей подушке. Там было сказано, что хоть я и дома, я не в безопасности. Кто-то за этим стоит. Они знают, что я не в безопасности. Они знают, что со мной случилось.

Именно в эту секунду я поняла, что растрепала слишком много. У меня не было доказательств. Что записка вообще существовала. Более того, логика утверждала, что это не так. Но если записка была плодом моего воображения, то почему же мысль об этом исчезать и не думала? Почему я так и не смогла признать, что я все это придумала, сочинила, или это вообще глюк?

Скотт изучал мое лицо, хмурясь все больше и больше.

— Они?

Я подняла руки, признавая свое поражение.

— Забудь об этом.

— В записке еще что-то было?

— Я сказала, забей. У тебя есть платок? — Я чувствовала, что глаза опухают, а этап, когда просто шмыганье носом помогает поддерживать его сухим, уже миновал. Как будто этого было еще недостаточно, по щекам скатились две слезинки.

— Эй, — сказал Скотт мягко, взяв меня за плечи. — Все будет хорошо. Не плачь, ладно? Я на твоей стороне. Я помогу тебе разрулить этот бардак.

Когда я перестала сопротивляться, он притянул меня к груди и похлопал по спине. Сначала неуклюже, а потом ритм стал успокаивающим.

— В ночь, когда ты пропала, я скрылся. Для меня здесь небезопасно, но когда я увидел в новостях, что ты вернулась и не можешь ничего вспомнить, мне пришлось выйти из укрытия. Я должен был тебя найти. Я многим тебе обязан.

Я знала, что должна отстраниться. Просто потому, что мне хотелось верить Скотту, еще не значит, что я должна ему полностью доверять. Или терять бдительность. Но я устала натыкаться на стены и позволила своей обороне ускользнуть. Я не помню, когда последний раз мне было так хорошо просто от того, что меня кто-то обнимал. В его объятиях я почти заставила себя поверить, что я не один на один со всем этим. Скотт пообещал, что мы вместе пройдем через все, и в это я тоже очень хотела верить. Плюс ко всему, он /знал/ меня. Он был связующим звеном с моим прошлым, и это означало для меня больше, чем я могла выразить словами. После стольких неудачных попыток восстановить хоть какой-то фрагмент, который моя память сочтет нужным мне подкинуть, он появился без всяких усилий с моей стороны. Это было больше, чем я могла просить.

Вытерев глаза тыльной стороной руки, я проговорила:

— Почему для тебя здесь небезопасно?

— Здесь Черная Рука, — как будто вспомнив, что это имя ни о чем мне не говорит, он сказал: — Просто чтобы удостовериться, что мы на одной волне, ты ничего не помнишь об этом? Я имею в виду, ничего в смысле /ничего/?

— Ничего. — С этим словом я как будто очутилась в начале запретного лабиринта, простирающегося до самого горизонта.

— Невезуха, — сказал он, и, несмотря на своеобразную формулировку, я поверила, что он имеет в виду именно то, что говорит — ему искренне жаль. — Черная рука — это прозвище сильного Нефилима. Он создает подпольную армию, и я был одним из его солдат, ну, за неимением лучшего слова. Теперь я дезертир, и если он поймает меня, ни к чему хорошему это не приведет.

— Задний ход. Кто такой Нефилим?

Уголок рта Скотта приподнялся в усмешке.

— Готовься к тому, что у тебя сейчас сорвет крышу, Грей. Нефилим, — начал он терпеливо объяснять, — это бессмертный. — Уголок его губ приподнялся еще выше в ответ на мое сомнение. — Я не могу умереть. Никто из нас не может.

— В чем подвох? — спросила я. «Бессмертный» ну никак на самом деле не могло означать бессмертный.

Он указал на океан, бьющийся о скалы далеко внизу.

— Если я прыгну, то выживу.

Ладно, может быть, он настолько глуп, что действительно прыгал. И выжил.

Это еще ничего не доказывает. Он не бессмертный. Он просто верит, что он бессмертный, потому что он типичный подросток, который совершил несколько безрассудных поступков, трепался об этом на каждом углу, и теперь полагает, что неуязвим.

Скотт изогнул брови в притворном обвинении.

— Ты мне не веришь. Прошлой ночью я провел добрых два часа в океане, ныряя за рыбой, и даже не замерз. Я могу задерживать дыхание под водой на восемь-девять минут. Иногда я отключаюсь, но когда прихожу в себя, я всегда всплываю на поверхность, и все признаки жизнедеятельности в норме.

Я, было, открыла рот, но у меня заняло минуту, чтобы сформулировать мысль.

— Это невозможно.

— Это возможно, если я бессмертен.

Прежде чем я успела его остановить, Скотт выхватил швейцарский армейский нож и вонзил его в бедро. Я издала сдавленный крик и подскочила к нему, не зная, надо ли вытащить нож или наоборот зафиксировать его. Пока я решала, он уже выдернул его из себя. Он чертыхнулся от боли, а сквозь джинсы начала просачиваться кровь.

— Скотт! — вскрикнула я.

— Приходи завтра, — сказал он мягче. — Выглядеть будет так, как будто ничего не было.

— Да ну? — отрезала я, все еще на взводе. Он совсем сошел с ума? За каким чертом он сделал такую глупость?

— Я делаю это не в первый раз. Я пытался сжечь себя живьем. Моя кожа так обгорела, что вся слезла. А пару дней спустя я уже был как новенький.

Уже сейчас я видела, как подсыхает кровь на его джинсах. Рана перестала кровоточить. Он… исцелялся. В течение нескольких секунд, а не недель.

Я не могла поверить своим глазам, но, видя это, /верила/.

Вдруг я вспомнила Гейба. Более четко, чем я хотела, я вызвала в памяти картинку монтировки, торчавшей из его спины. Джев поклялся, что рана не убьет Гейба…

Точно так же, как Скотт обещал, что от раны останется максимум царапина.

— Хорошо, — прошептала я, хотя мне было совсем не хорошо.

— Пытаешься заставить меня поверить, что я тебя убедил? Я всегда могу броситься под машину, если тебе нужны еще доказательства.

— Думаю, я тебе верю, — сказала я, стараясь, чтобы в моем голосе не звучало ошеломленное замешательство.

Я заставила себя стряхнуть ступор. Ладно, буду плыть по течению, пока есть такая возможность. /Сосредоточься на чем-то одном/, сказала я себе.

Скотт бессмертен. Ладно. Дальше что?

— Знаем ли мы, кто такой Черная Рука? — спросила я, неожиданно почувствовав себя голодной до информации, которую мог дать Скотт. Что еще я пропустила? Сколько еще вопросов он оставил без ответа? И наивысший приоритет: Мог ли он помочь мне вернуть память?

— Когда мы с тобой общались в последний раз, мы оба хотели это знать. Я провел лето, следуя за ним по пятам, что было нелегко, учитывая, что я постоянно в бегах, без гроша в кармане, работаю в одиночку, а Черная Рука — совсем не тот человек, которого ты бы окрестила небрежным. Но я сузил поиск до одного человека. — Его взгляд полностью приковал мой. — Ты готова? Черная рука — это Хэнк Миллар.