Страница 23 из 43
Однако встреча с Мариной расставила все по местам. Анастасию Святополк забыл, будто ее и не было в его жизни. Марина покорила его сердце своей простотой, естественностью, умением быть самой собой в любых случаях жизни. Порой он поражался, как она могла легко сносить все тяготы, быть спокойной и ровной в отношениях с ним и – это очень важно княгине! – для окружающих. Она стала для него не только желанной, но и необходимой, в последнее время он все больше и больше прислушивался к ее советам, следовал ее указаниям, и это ему чрезвычайно нравилось!
Порой ему становилось тяжело от того, что по его вине она оказалась в темнице. Он пытался успокоить себя, что не виноват в ее беде, что коварство отца и его окружения разлучило их и подвергло таким тяжким и унизительным испытаниям, но это мало помогало; иногда чувство вины было настолько сильным, что он не выдерживал и, прислонившись к стене, беззвучно рыдал. В душе он мечтал только об одном: выйти на свободу, встретиться с Мариной, жить с ней и больше не расставаться!
Порой он вспоминал про своего тестя, польского короля Болеслава Храброго, перебирал в памяти совместный поход против германцев и с надеждой думал, что, может, он придет на помощь, ведь и его дочь заключена в темницу. Но потом, при трезвом и здравом размышлении, приходил к выводу, что король далеко, что теперь ему не до него и дочери, он втянут в длительную и тяжелую войну с могущественным противником, и та победа, которую они одержали с ним, это лишь частичка большого противоборства двух соседей, что впереди еще много битв и сражений. Так что нечего ему надеяться на своего тестя.
Больше всего его убивало бессилие. Бессилие что-либо сделать, чтобы оправдать свои поступки, объяснить, что им двигало при принятии решений, доказать, что он имел совсем другие замыслы и намерения, чем ему приписывают в Киеве. В конце концов он готов был отказаться от всякой власти, от стремления к ней, от всяких мыслей о ней, лишь бы вырваться на волю, увидеть голубое небо и яркое солнышко, полежать на зеленой травке, и чтобы свежий ветерок обдувал его лицо… Его убивал затхлый воздух темницы, порой стучало в голове и сердце рвалось из груди из-за спертости воздуха в узком помещении; от земляного пола шел могильный холод, пробирал до костей, наводил мысли о смерти…
Но тягостней всего было одиночество. Сначала он его вроде бы не замечал, ему достаточно было размышлений о прожитом, о том, что сделано и еще не совершено, как надо было поступить, чтобы избежать ошибок, и, конечно, как постараться, чтобы выбраться из поруба. Но потом ему стало не хватать собеседника, мучительно хотелось с кем-то поговорить, высказаться, излить душу. Вскоре он заметил, что стал говорить с самим собой. Сначала он произносил отрывочные фразы, но потом все больше и больше втягивался в беседу, стал вслух рассуждать по какому-то поводу долго и обстоятельно. А вскоре такие разговоры захватили его полностью, он с ними вставал ото сна и ложился спать.
А как-то увидел в темной стене блестящие зеленоватые глаза. Сначала подумал, что это недолгое видение, поэтому не обратил особого внимания, но они стали преследовать его изо дня в день, он чувствовал их на своем затылке, когда намеренно повертывался к ним спиной, они жгли его, внушали беспокойство, тревожили, выводили из равновесия. Откуда они появились? – невольно спрашивал он себя и в какой-то момент вдруг с ужасом догадался, что за ним непрестанно следит Хозяин. Да, тот самый Хозяин, с которым он общался вместе с Чарушей на шабаше ведьм и который оставил ему метку на груди. Его объял ужас.
– Что тебе надо? – спросил он его.
– А ты не знаешь? – блеющим голосом спросил тот.
– Нет, не знаю. Я не хочу тебя видеть.
– Но ты хочешь с кем-нибудь перемолвиться. Побеседуй со мной.
– Мне не о чем с тобой говорить. С тех пор как мы расстались, я ни разу не вспомнил про тебя.
– Это неправда. Всякий раз, когда обнажался, ты видел мою метку на своей груди, и мысли твои невольно возвращались к нашей встрече на лесной поляне.
– При этом меня охватывало чувство омерзения.
– Может быть, может быть… Но я снова тебе пригодился. Если бы ты остался совсем один, то наверняка сошел бы с ума. Одиночка для многих кончается сумасшествием. А теперь ты развлекаешься разговорами со мной.
– Сумасшествие мне не грозит. Я в своем уме.
– Но ты уже начал разговаривать сам с собой. А это один из признаков того, что человек незаметно для себя теряет ум.
– У нас с тобой нет тем для беседы. Что у нас общего, какие вопросы могут заинтересовать?
– Очень многое. Например, что является главным в жизни человека?
– Воля. Я бы все отдал только за один глоток свободы, чтобы вырваться из темницы и зажить так, как живут все люди на земле.
– Хорошо, я могу выпустить тебя из поруба сейчас же. Но что ты будешь делать после этого? Стремиться к новой, еще большей свободе?
– Нет, я тогда сделаю все, чтобы вернуть себе Марину. Здесь, в заключении, я еще яснее осознал, что люблю ее по-настоящему.
– И, встретив ее, ты успокоишься и будешь жить, не помышляя больше ни о чем другом?
– Да, я уеду в какое-нибудь глухое место, как это мы сделали с ней накануне похода в Польшу, и будем жить вдвоем. Больше нам ничего не надо.
– Неправда. У человека есть страсть сильнее, чем любовь.
– Я не знаю такой страсти.
– Знаешь, и ты в полной мере испытал ее в Турове и хотел еще большего и большего.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Власть! Нет ничего более могущественного влечения в жизни, чем стремление к власти. Именно она толкнула тебя к отказу подчиняться отцу, только поэтому ты перестал платить дань Киеву и оказался в темнице. Разве не так?
– Я только хотел противостоять греческой вере и как следует благоустроить Туровское княжество.
– Человек всегда хочет оставаться правым. В любом случае и при любых обстоятельствах. Поэтому он оправдывает свои поступки всевозможными способами и методами. К слову сказать, любое, даже самое грязное, самое жестокое преступление можно оправдать набором веских причин. И чем грамотнее и умнее человек, тем изощреннее у него приемы оправдания своих злодеяний, особенно у тех, кто держит власть в своих руках. Так и ты. Сейчас изо всех сил изощряешься, чтобы доказать мне, будто ты ни при чем, что пострадал невинно, что все беды твои произошли от твоих благих намерений. Но виной всем твоим бедам – стремление к власти, к еще большей власти, к власти неограниченной!
Святополк некоторое время молчал, собираясь с мыслями, как точнее ответить на выдвинутые обвинения, но Хозяин опередил его:
– Ты не одинок в своем стремлении к власти. Вся история человечества наполнена борьбой за власть, когда ради нее приносили в жертву и любовь, и дружбу, и другие великие ценности. Власть всесильна! Оглянись вокруг. Твой дядя, князь Ярополк, в борьбе за великокняжеский престол убил своего брата Олега, а отец твой, нынешний великий князь Руси, тоже убил своего брата Ярополка…
– Не они убивали своих братьев, а их подручные!
– Верно! Но сколько ты найдешь случаев, когда правитель марал руки кровью своих жертв? Волю господина всегда исполняли верные слуги, а их у каждого властелина больше чем достаточно.
– Ты хочешь сказать, что я пойду по их пути? Я старший в роде и после кончины родителя по праву займу киевский престол. Все братья моложе меня, и мне не надо никого убивать, чтобы прокладывать путь к престолу. Разве только ты своей черной волей сумеешь заставить меня пойти на преступление.
– Никто заставлять не будет. Но если так сложатся обстоятельства, что придется бороться за власть, то ни ты, ни другой не откажетесь применить насилие, чтобы стать победителем!
С этими словами Хозяин исчез, чтобы на другой день пожаловать снова и продолжить их спор. Святополк уже не боялся его появления и в душе даже ждал, потому что истомился в одиночестве и рад был какому-нибудь общению.
Счет времени он потерял. Порой ему казалось, что он находится вовсе не в темнице, а глубокой темной ночью плывет по бесконечной и тихой реке и не будет конца-краю этому плаванию… Им все больше и больше овладевало чувство безразличия, даже пища и питье, которое подавали сверху, не волновали его так, как это было вначале. Кормили сносно, клали куски мяса и сыра, порой давалась рыба, перепадали и пироги с блинами, видно, отец отсылал со своего стола. Но есть приходилось только всухомятку, и в последнее время у Святополка стал побаливать желудок. Приступы были несильные, чаще всего по утрам, на голодный желудок. Он скоро к ним привык и не обращал внимания. И вообще он становился все более и более равнодушным к самому себе, переставал задавать вопросы, что ждет его впереди, смирился с заключением и покорно ждал решения своей судьбы.