Страница 25 из 40
Проклятие моей семьи.
Стекло! Мне нужно это гадское стекло!!!
Размазывая слезы по лицу, я подтащил Леську еще ближе к берегу, чтобы не дай Бог не упала в море. А теперь опять на колени. Вставай, изобретатель хренов, и ищи, ищи это сволочное стекло!
– Андрей, это ты?
Чьи-то шаги рядом – торопливые, спешащие, – руки, пытающиеся меня приподнять.
Ритка.
– Андрюш, ты что… ты без коляски?., я вот встала пораньше, а ты тут…Ой, Олесечка! Андрюш, что такое?! А я ведь так и знала, нет, так и знала, ни свет ни заря вскочила… чувствовала…
– Стекло, – прохрипел я. – Ищи стекло!
Она взглянула на меня. Так, наверное, смотрят на умалишенных. Но что еще я мог сказать? Сейчас вся моя жизнь отражалась в маленьком стеклышке. Маленьком голубом стеклышке неправильной формы.
Потому что у меня еще есть шанс найти его и вернуть все, как было. И я найду. А потом пускай море подавится своими подарками. Пускай подавится. Оно больше никого у меня не отберет. Я не отдам.
Я ползал по камням у самой пенистой кромки воды. Ритка пыталась поднять то меня, то Олеську, порывалась бежать в дом и вызвать «скорую помощь», почти не слушала моих злых, отрывистых объяснений, потом расплакалась. Я искал. Внутри был огонь, а снаружи вода.
– Андрей.
Я поднял глаза.
Ритка стояла у пирса. В руках – небольшой квадратик стекла. Отражение неба в волне, васильковый лепесток, крыло голубянки, несбыточная мечта…
– Ты это ищешь? – В ее голосе одновременно смешались испуг, недоверие, раздражение и сочувствие к сумасшедшему.
Я оперся на ладони, поднимаясь с колен на ноги, неуклюже, тяжело. Штаны были порваны, иголки пронзали ступни по-прежнему. Я стоял.
– Андрюша…
Еще до того как она кинулась ко мне, еще до того как я доковылял до Фиговины, оставленной рядом с Леськой, до того как вставил стекло и направил Прибор на дельфина в море, до того как племяшка вздрогнула, открывая глаза, – до всего этого. Я увидел его.
Прямо под моими ногами. Оно лежало тихо и спокойно, словно было тут вечно. Словно не вырвалось только что из белесоватой пены на пустом пляже. Точно такое же, как топазный осколок, который сейчас ловил искорки поднявшегося из-за горизонта солнца в Риткиных пальцах.
Семь.
Что-то неизведанное, что-то потрясающе новое, что-то невозможное – у меня в руках.
Я наклонился, сгребая его всей пятерней вместе с песком и мелкой рыжей галькой. Секунду постоял, глядя на волны и слушая шуршание утреннего прибоя. Затем размахнулся и изо всех сил швырнул в море.
Я уже сказал, мне от него ничего не нужно.
ОЛЕГ КОЖИН
Сученыш
Рассказ
Осенний ноябрьский лес походил на неопытного диверсанта, неумело кутающегося в рваный маскхалат цвета сырого промозглого тумана. Сердитая щетина нахохлившихся елок, не спросясь, рвала маскировочную накидку в клочья. Высоченные сосны беззастенчиво выпирали в самых неожиданных местах. И только скрюченные артритом березки да обтрепанные ветром бороды кустов старательно натягивали на себя серую дымчатую кисею.
Еще вчера на радость горожанам, уставшим от мелкой мороси, поливающей мостовые не слишком обильно, но исправно и часто, выпал первый снег. А уже сегодня отравленный выхлопами ТЭЦ, одуревший от паров бензина, он растаял, превратившись в липкую и грязную «мочмалу». Но это в городе. А лес по-прежнему приятно хрустел под ногами схваченной первыми настоящими морозами травой, предательски поблескивал снегом из-под туманного маскхалата.
Из всех времен года Серебров ценил именно переходные периоды. Кто-то любит лето – за жару и буйную, неукротимо растущую зелень. Кто-то любит зиму – за снег, за чистую белизну, за Новый год, в конце концов. Поэты воспевают осеннюю тоску и «пышное природы увяданье». А Сереброву больше всего нравилось находиться на стыке. Очень уж нравились ему смешанные в одной палитре осенние рыжие, желтые, красные краски – присыпанные снегом, схваченные морозцем, до конца не облетевшие листья. Недозима.
Сосед Кузьма Федорович, в прошлом отличный охотник, ныне, в силу преклонного возраста, полностью пересевший на рыбалку, частенько ворчал на Сереброва:
– Вечно ты, Михал Степаныч, не в сезон лезешь. То ли дело по «пухляку» дичь скрадывать, так нет же! Выползешь, когда под ногами даже трава хрустит… Как ты вообще с добычей возвращаешься, ума не приложу?!
Прав, кругом прав был пенсионер. Захваченный первыми заморозками лес словно спешит извиниться перед мерзнущим зверьем, загодя извещая о каждом передвижении опасных пришельцев с ружьями. В такое время, как ни старайся передвигаться осторожно, под ногами обязательно громко хрустнет если не сбитая ветром ветка, так смерзшаяся в ледяную корку листва.
Впрочем, Михаил Степанович не особо-то и таился. Широкоплечий и рослый, он мерно вышагивал по еле заметной звериной тропке, практически не глядя под ноги. Под тяжелой поступью его обутых в подкатанные болотники ног, треща, разбегались изломанной сеткой маленькие лужицы, крошилась в труху ломкая заиндевевшая трава, лопались тонкие ветки. Перепуганное шумом с дороги исполина торопилось убраться все окрестное зверье, и даже вездесущая пернатая мелочь, стайками срываясь с верхушек деревьев, стремительно улетала прочь, на своих писклявых птичьих языках кроя двуногое чудовище по матери. Серебров их не слышал, равно как не слышал он, какую сумятицу вносят в застывший мир замерзшего леса его тяжелые шаги.
Узнай кто из коллег, как Михаил Степанович ходит на охоту, подняли бы на смех, а то и вовсе сочли бы ненормальным. Нет, со снаряжением у Сереброва был полный порядок. Толстые зимние портянки плотно укутывали спрятанные в сапоги ноги. На спине висел вместительный, видавший виды рюкзачище на девяносто литров, купленный около десяти лет назад и все еще верой и правдой служащий своему хозяину. Охотничий костюм – полукомбинезон, дополненный теплой курткой, легко выдерживал температуру до минус двадцати градусов, так что при нынешних минус восьми Михаилу Степановичу было вполне комфортно. И даже камуфляжная расцветка с поэтическим названием «Зимний кедр» была подобрана как раз по сезону.
Вот только оружия у охотника не было. Нет, конечно, болтался на поясе скрытый полами куртки и плотными кожаными ножнами тяжелый нож с широким лезвием, да в одном из боковых карманов рюкзака валялась давно не вынимавшаяся швейцарская «раскладушка». Но вот ни ружья, ни патронов Серебров с собой не брал уже два года. Зато брал вещь абсолютно не нужную, и даже, по мнению подавляющего большинства охотников, вредную. Ну кто, скажите на милость, идя в лес бить зверя, берет с собой плеер? А между тем, тонкие проводки наушников привычно выползали из-под ворота зимней куртки и, извиваясь черными змеями, терялись в густой бороде Михаила Степановича.
– Поброжу по болотам, проверю грибные местаааааа.
Отпущу свою душу погреться на звезды…
…задушевно выводил в динамиках глубокий бас Полковника. Плеер, миниатюрную четырехгигабайтную китайскую подделку под «Айпод», Серебров приобрел в прошлом году, удачно сменяв на выделанную волчью шкуру заезжим толкиенистам, устроившим в окрестных лесах какой-то свой шабаш. Тощий длинноволосый паренек, одетый в кольчугу поверх грязной косоворотки, сам того не понимая, за одну ночь привил угрюмому охотнику любовь к музыке. Изначально Серебров собирался толкнуть игрушку кому-нибудь из городских барыг, не слишком жалующих волчьи шкуры, зато ценящих мобильные телефоны и прочий электронный хлам. Но среди мешанины незнакомых и зачастую непонятных песен одна зацепила старого охотника за живое, как рыболовный крючок, вырывающий внутренности глупому окуню. Именно она сейчас играла в ушах Михаила Степановича, тонкой стенкой из гитарного перебора и писклявых клавиш гармони отсекая его от многообразия лесных звуков.
Запутанная тропка внезапно прекратила юлить и вывела охотника к маленькой почти обмелевшей речке, чье имя знали, вероятно, лишь географические карты. Ведущий к ней пологий склон густо порос кустарником и низенькими кривыми березками. Аккуратно привалив рюкзак к стволу самого большого дерева, корневища которого изгибались удачным и крайне удобным для многочасовой засады образом, Серебров неторопливо спустился к воде. Встав на колени, осторожно, чтобы не пораниться, кулаком разломал тонкое ледяное стекло и долго смотрел на свое бородатое отражение. Простое широкое лицо, из тех, что принято называть «русскими», за последнее время с виду совсем не постарело. Даже пучок длинных рыжих волос, стянутых на затылке резинкой, по-прежнему успешно сопротивлялся седине. Разве что лапки морщин, обосновавшихся возле глаз, тех самых морщин, что придают улыбке добродушную лукавость, стали заметно шире и ветвистее.