Шепот моего сердца

— Э-эх, — укоризненно вздохнула Кира. — Вот всегда так — сначала поберечь не сумеют, а потом удивляются, что остаются одни.

Йен только головой покачал. Поразительно, насколько на человека действует больничная обстановка. Как ни крути, а сложно проявлять решительность и несгибаемую волю, лежа на койке. Пора это дело прекращать, а то недолго и привыкнуть…

— Привет! Как ты себя чувствуешь? О, Кира, и вы здесь!

На пороге палаты стояла она. Ворот того же черного свитера выглядывает из-под больничного халата, наброшенного на плечи. Кажется, очки сегодня на ней другие. Да, точно, у этих стекла с розоватым оттенком. Ей идет. При свете дня она кажется еще нежнее, чем при электрическом. И не такой болезненно-уставшей.

— Здрасьте! Отошла? — махнула рукой Кира.

— Отошла. А хороша была таблетка, нечего сказать… Куда поставить цветы?

У Карен в руках был самый яркий букет из всех, которые Йену приходилось видеть. Попытался вспомнить название цветов. А, герберы… Оранжевые, красные, розовые, похожие на инопланетные ромашки с темной сердцевиной. Красиво.

— Я подумала, что они поднимут тебе настроение. Но не обижусь, если ты скажешь, что тебе не нравится. — Она повертела букет в руках, будто имела относительно него какие-то сомнения.

— Давайте я сама поставлю, — встряла Кира. — А то неровен час вазу разобьете. На прошлой неделе одна дама вот расколотила…

Кира скрылась за дверью ванной.

— И откуда она узнала, что я имею слабость ко всему, что бьется? — вздохнула Карен. — Прости, я еще раз спрошу: как ты?

— В порядке. Собираюсь ехать домой. Ты присаживайся.

— С ума сошел?

— Нет, а что?

— Тебе будет лучше, если кто-то за тобой присмотрит. Речь ведь идет о твоем мозге! Что будешь делать, если начнутся осложнения?

— Понятия не имею, какие могут быть в моем случае осложнения, но если что — поеду куда-нибудь в Оклахому и займусь креативной юриспруденцией.

— Это что еще такое?

— Ну, судьей в какой-нибудь заштатный городишко меня в любом случае возьмут… Буду рассматривать дела о краже каких-нибудь коров, пьяных драках, покушении на любимых котов и выдумывать всякие гуманные и необычные наказания. А то все тюрьма да штрафы, штрафы и исправительные работы… Как тебе: кто украл корову у соседа, три недели ходит к нему ее доить? Нет, что-то скучно получается. Надо практиковаться.

— Слушай, а тебе еще не пора? — хихикнула Карен. — В Оклахому? Еще вчера ты говорил куда более разумные вещи.

— Я прикидывался умным. Может, мне хотелось произвести на тебя впечатление. А сегодня я показываю тебе свое истинное лицо.

— Боюсь, что даже не лицо, а… — Карен снова хихикнула.

— Пользуешься тем, что я прикован к постели? Так я вовсе не так уж прикован…

— Лежи-лежи! Я молчу. Я внемлю.

— То-то же. Котлетку хочешь?

— А может, это какой-то редкий случай психоэмоционального регресса? Ты уже напоминаешь мне школьника, — не выдержала Карен.

— Похоже на то, — кивнул Йен. — Я себя примерно так же и чувствую. Наслаждаюсь своей временной беззаботностью. Какое счастье, что сегодня суббота и до понедельника никому и в голову не придет меня искать и требовать от меня правосудия!

— Знаешь, у меня похожее чувство. За вчерашний день со мной произошло больше, чем за последний отпуск. А казалось бы — один-единственный дополнительный выходной!

Кира проявила почти невозможную деликатность и удалилась молча, поставив герберы на тумбочку возле койки Йена.

— Спасибо за цветы. Очень жизнерадостно. То, что нужно. В отсутствие солнца вполне могут заменить солнце.

«Хотя в отсутствие тебя вряд ли заменят тебя», — мысленно добавил Йен.

Наверное, Карен не поняла, почему он так внезапно замолчал.

Карен, конечно, не поняла, но ей и без того было о чем подумать. Прежде всего, она думала о том, на каком основании находится там, где находится — в больничной палате судьи Йена Рэндома. Еще она думала о том, правда ли ему понравился букет, о том, что навоображала себе об их отношениях сиделка Кира, о том, заметил ли Йен, что она никоим образом не старалась прихорошиться и заинтересовать его своей внешностью. Контрастный душ, фруктовая маска, два слоя туши на ресницах и новая туалетная вода, разумеется, не в счет. Безусловно, все это она делала единственно для себя, любимой. Все-таки не каждый день случается суббота, когда есть возможность уделить своему самочувствию и облику чуточку внимания.

А еще Карен думала о том, почему он попросил прийти именно ее и не грозит ли ей столкнуться в дверях с какой-нибудь другой женщиной, которая имеет гораздо больше причин находиться рядом с Йеном. Хотя… Если бы она была, другая женщина, разве он позвонил бы сегодня Карен?

— Я как-то не подумала принести тебе что-нибудь почитать. То есть подумала, — Карен говорила исключительно для того, чтобы что-нибудь сказать, — но потом решила, что тебе не стоит напрягать зрение. Но если доктор разрешит, я спущусь вниз, к киоску…

— Боюсь, что доктор убьет в этом случае нас обоих. Хотя нет, доктор Морган не станет марать руки. Скорее всего, он поручит эту грязную работу Кире. А уж Кира с нами церемониться не станет.

Карен хихикнула.

— Не знаю, как ты, а я умирать от ее руки вовсе не намерен, — подытожил Йен. — Но ты можешь мне почитать вслух.

— Что?! — Карен едва не задохнулась от возмущения.

— А почему бы и нет?

— А почему бы и да?

— Ну как хочешь. Я против насилия над личностью.

— Речь не о насилии, а о степени близости. Может быть, для меня читать кому-то вслух — это слишком интимно. Вот когда у меня будут дети… Я что-то не то сказала? — удивилась Карен.

— Нет. Все в порядке.

— У тебя было такое странное выражение лица…

— Поверь мне, это не новость. Ты просто не так давно меня знаешь.

— Наверное.

— Расскажешь мне о себе?

— Я что, телевизор?

— При чем здесь телевизор?

— Я вижу перед твоим носом нетронутый обед. Ты собрался есть салат и слушать истории из моей жизни?

— Хочешь, мы закажем тебе что-нибудь из ресторана и представим, что это у нас дружеский ланч?

— Сюрреализм какой-то…

— То есть других возражений по факту у тебя нет?

Ответить было нечего.

6

Карен пробыла в больнице почти два часа. Приходила Кира, возмущалась, что «мисс мешает мистеру Рэндому отдыхать». Ей не вняли. Пришел доктор Морган, стареющий мужчина с густой шевелюрой и усталым взглядом из-под полуопущенных век. К его словам Карен прислушалась, хотя Йен и настаивал на своем.

— Ну так я позвоню завтра? — спросил он на прощание.

— Звони, — улыбнулась Карен. — И поправляйся.

— И еще раз спасибо за цветы.

Она подарила ему еще одну улыбку и вышла за дверь. Дошла до конца коридора, спряталась в женском туалете и долго-долго умывала лицо холодной водой. Ну и что, что тушь потекла. Как же с ним хорошо!

«Не будь дурой! Это не тот мужчина, в которого можно так вот запросто влюбиться!» — ярился внутренний голос.

«А кто говорит о любви? — философски ответствовала Карен. — Мы просто подружились. К тому же он сам проявляет ко мне интерес. Так что кто в кого влюбится — это еще вопрос».

И если уж совсем откровенно, то Карен была вовсе не против, чтобы его интерес оказался тем самым, каким пуританские мамаши пугают своих маленьких дочерей. С Йеном ей вчера легко было почувствовать себя женщиной. Он галантен, в нем чувствуется внутренняя сила. Сегодня ей легко было с ним чувствовать себя интересным человеком. И она не знала, какое ощущение ей понравилось больше. Между ними проскочила одна-единственная искра — в тот момент, когда его руки задержались у нее на плечах. Но и этого было более чем достаточно. Карен чувствовала себя с ним в безопасности. Абсолютной, почти неестественной и невозможной. И это ощущение безопасности рождало откровенность. Он спрашивал ее. Спрашивал обо всем: о первых воспоминаниях из детства, о родном городке, о друзьях из детского сада, о первом поцелуе, о выпускном, о самой несчастной любви и первой студенческой вечеринке… И ему хотелось отвечать, потому что он спрашивал не просто так. Она чувствовала, что ему нравится ее слушать — какона говорит, чтоона говорит — и сама наслаждалась этим порывом откровенности.