Страница 14 из 32
Потом появился Тим.
Стоял удивительно дождливый август. В тот вечер он пришел домой раньше обычного, ее не было. За окном уже начали сгущаться сумерки. Он не стал зажигать свет, просто поставил в проигрыватель диск с музыкой Листа — а она научила его наслаждаться музыкой, когда каждая струна души дрожит и звенит вместе с музыкой, играющей вовне, — и лег на диван. Он ждал ее. Она пришла скоро. У нее был мокрый зонт, и на паркет в прихожей с него стекала тонкая струйка воды. Йен навсегда запомнил, как блестели у нее глаза и подрагивали плечи под прохладным, отсыревшим плащом.
— Послушай, — сказала Кэрол, — можно, я нарушу кое-какие правила?
— А с каких пор тебе на это требуется мое разрешение?
— Ну… Мне просто так не терпится сказать тебе, что я не в силах ждать до завтра и готовить ужин при свечах. — Она нервно поправила волосы и так пристально вгляделась в глаза, что, наверное, увидела там его душу. — У нас будет ребенок.
Так просто… Почти на пороге, не успев снять плаща, в разбавленном электрическом свете она сказала ему самое главное. Удивительная Кэрол.
Йен плотно сжал веки. Нет, слез не было, он давно уже не плакал. Просто очень болели глаза.
Тиму было четыре, когда она заболела. Ему едва исполнилось пять, когда она умерла. Какая-то особая, быстро прогрессирующая форма рака легких. С молодыми такое бывает, объяснил доктор, чем крепче организм был изначально, тем скорее развивается болезнь, забирая для этого силы самого тела.
На похоронах было очень много белых лилий. Они стояли и лежали повсюду. И Йен, не в силах смотреть на истонченное, восковое, чужое лицо любимой женщины, которая уже превратилась в хрупкую, недолговечную куклу, смотрел по сторонам. На белые лилии. Как же сильно он их ненавидел…
Долгое время Йену казалось, что он умер вместе с ней. Если умирает один из сиамских близнецов, второй умирает тоже. Человек не может жить, если у него мертва половина тела. Половина сердца. Души. Иногда Йену казалось несправедливым, что любовь к человеку не умирает вместе с ним. Впрочем, отсекать неживую часть своей души он и не хотел. Память о Кэрол стала для него святыней, которую он берег больше, чем себя самого.
Тогда с ним и случилось то, о чем он рассказывал Карен, — он почти перестал есть, много пил, поднимался с постели, только чтобы справить естественные нужды. Видеть сына ему стало больно — слишком сильно он походил на Кэрол. Он отдал его на воспитание своей матери. Проводил дни и ночи в полузабытьи, на грани яви, сна и бреда, и часто ему казалось, что Кэрол где-то рядом, в доме, что он слышит звук ее шагов, слышит, как она напевает что-то себе под нос, шелестит страницами книги, звенит посудой на кухне, включает воду… Вот только вставать и искать ее было нельзя. Потому что тогда она исчезала надолго, а боль, пустота и одиночество оставались. Тогда Йен закрывал глаза и просто прислушивался, наслаждаясь ее близостью. Еще с ней можно было говорить, и он шептал, как сильно ее любит, как она ему нужна и что он очень виноват перед Тимом…
Как чувствует себя человек, у которого в груди вместо сердца — черная дыра? Все его внутренности, всю его душу, все его мысли и чувства засасывает в пустоту, пока не останется ничего, кроме этой самой черной дыры… Полгода ему понадобилось, чтобы опуститься на самое дно, но от этого дна он смог оттолкнуться. Чтобы подняться вновь, потребовалось еще полгода.
Он вернулся к работе, и не просто вернулся, а ушел в нее с головой, вкладывая в нее все силы, мысли, желания, которые у него еще оставались. Он стремительно сделал карьеру, настолько быстро, насколько это удается только везунчикам, которые всегда оказываются в нужное время в нужном месте, и фанатикам. Ясное дело, что везунчиком он не был.
Сил забрать к себе сына Йену не хватило. Он оправдывал это тем, что ему некогда заниматься воспитанием ребенка, а у бабушки Тиму живется спокойно и уютно… насколько может быть уютно и спокойно мальчику, у которого нет матери. За исключением этого все ладилось. Как некоторые после тяжелой травмы или болезни заново учатся ходить, так он учился улыбаться, смеяться, радоваться каким-то успехам, что-то чувствовать. Научился. Загнал боль глубоко-глубоко, настолько глубоко, что даже перестал ее чувствовать и будто бы забыл о том, как сильна она была. У него даже появилась женщина — ненадолго, он теперь с трудом мог вспомнить черты ее лица и запах тела, и все время, что он был с ней, он мучился какой-то неправильностью происходящего. Утешал себя тем, что это естественно, что таков закон природы, что он, в конце концов, здоровый мужчина, и то, что он испытывает физиологическое влечение к женщине, — нормально, нормальнее, чем если бы этого не было. Не помогало. Йена не оставляло ощущение, что жить по-настоящему он так и не начал.
И вот вчера…
И вот вчера в его жизнь ворвалась загадка природы, маленькая девушка с именем созревшей женщины.
Он не солгал ей про принцип принимать неожиданные предложения. Это было давнее-давнее решение. Он, собственно, и на тот ужин с Кэрол пошел именно из-за него — его пригласили за полчаса… Но было что-то еще, что заставило его сказать ей «да». Даже не так. Захотеть сказать «да» и пойти с ней. Возможно, сработал эффект неожиданности, и она просто обезоружила его внезапностью своего появления и непосредственностью манер. Хотя, если бы вчера его остановила на улице не Карен, а какая-то другая девушка… Пошел бы он с ней? Йен не знал точного ответа на этот вопрос, потому что другой девушки там не было, а он привык исходить из фактов. А факт был таков, что с Карен он пошел и ему было хорошо. Просто. Она была удивительно естественной, и хотелось отвечать ей той же естественностью.
Йен усмехнулся. К вопросу о естественности. Друзья, случись им присутствовать во время вчерашнего ужина, его не узнали бы. Впрочем, если бы там присутствовал кто-то из знакомых, Йену не удалось бы быть таким.
Ему казалось, что он начал писать жизнь на новой странице. И жизнь вроде та же самая, и почерк прежний, а все равно — празднично на душе. Как в детстве, когда начинаешь вести новую тетрадь, которая тебе особенно нравится.
И этот ее внезапный приезд в больницу. Что ею двигало? Непомерное чувство ответственности за происходящее в мире? Даже если это происходит с очень малознакомым человеком, который не успел занять никакого места в ее жизни и вероятность новой встречи с которым близка к нулю?
Близка или не близка, а вот ведь состоялась же! И скоро будет другая. И от этого на душе хорошо. Черт, как же давно он ничего не ждал с такой вот радостью!
Йену достало смелости признаться себе в этом чувстве, но оно все же немного его насторожило. Как будто запустился какой-то сложный механизм, ни назначения, ни принципа действия которого он не знает, но и остановить уже не может…
— Мистер Рэндом, ваш обед!
Снова Кира, эта беспардонная особа. С подносом. Ее несложно вообразить в переднике, прислуживающей за столом какому-нибудь сиятельному князю… Нет, вот на роль сиятельного князя Йен никак не годится.
— Спасибо, мисс Принстон. А что это, осмелюсь спросить?
— Салат с протертой морковью, суп из фасоли, картофельное пюре, паровая котлета…
— Спасибо, достаточно. Самый здоровый обед за несколько лет. Жаль, что это не тот случай, когда приятое сочетается с полезным.
Кира уверенным движением приподняла подвижную верхнюю часть его койки, чтобы ему было удобно сидеть, принесла складной столик, деловито установила его и водрузила сверху поднос. Обед в пластиковой посуде выглядел, в лучшем случае, пестренько.
— Голова болит? — осведомилась она.
— Болит, — признался Йен. — Доктор Морган уже…
— А это оттого болит, что много думаете, — перебила его Кира. — А девушка ваша придет?
— Придет, — механически отозвался Йен. — Девушка придет.
— Хорошенькая, только заморенная какая-то, — поделилась Кира своими наблюдениями. — Что ж вы ее так не бережете?
— Да вот как-то так сложилось, — сдерживая смех, развел руками Йен.