Страница 109 из 113
— Не может быть… — прошептала удрученная Фатима и задумчиво, привычно протянула руки к белым прядям, свисавшим с куста.
— Такого вывода никто не ожидал! — удивилась Мухаббат. — А когда будет общее собрание?
— Шашмакул торопится. Настаивал, чтоб собрали дня через два-три. Но дядя Сафар, Юлдашев и многие из коммунистов не согласились. Решили отложить до конца сбора. Устроить собрание после Октябрьских праздников. Дядя Сафар сказал: «Сперва отпразднуем шестнадцатую годовщину Октября и проведем слет ударников хлопковых полей, а тогда рассмотрим твое дело. Мы выполним к тому времени план на сто процентов, а до тех пор надо работать спокойно и не отвлекаться от нашей основной цели».
— Ладно. Я помешала вам. Я пойду! — сказала Мухаббат.
— Да нет, не такой у нас разговор, чтобы вы ему могли помешать. Давно уж Фатима на меня сердита. Я послушал тех двоих и пришел к Фатиме сказать, что ошибся. Пришел прощения просить, а она еще больше рассердилась. Если бы вы не пришли, она изругала б меня еще крепче.
Фатима взволновалась:
— Ты ошибся, если принял мои ответы за брань. У меня нет прав ругать каждого человека.
— Она имеет право сердиться на тебя. Сначала ты причинил ей большую боль. А эта боль не проходит от пустых извинений. Ведь в песне-то, помнишь, как поют?
Сердце легко поранить, да трудно рану лечить.
Чашку разбить недолго, да долго ее чинить.
Но легче исправить разбитую чашку,
Чем снова поймать упорхнувшую пташку.
Когда запоешь, все складней получается. Но слова-то в песне те же, — улыбнулась Мухаббат, уходя.
— Я помню эту песню. Но ведь я-то не с пустыми извинениями пришел, — печально сказал Хасан.
Он постоял еще, но Фатима молчала.
Тогда и он пошел вслед за Мухаббат. И когда они далеко отошли от Фатимы, до них долетела ее песня:
Не смей свою любимую бранить,
она нежна.
Не сдержит всех жемчужин нить, —
она нежна.
В больное сердце камнем не бросай:
Нельзя над чашей камень уронить, —
она нежна.
И, уходя, вслушиваясь в легкий далекий напев Фатимы, Хасан шептал:
От сердца к сердцу протянута эта струна,
И чем туже она, тем звонче поет она.
И крепка, крепче стали, доколе жива любовь,
Не порвется она, хоть и очень нежна.
17
Во дворе правления колхоза оживленно толпились колхозники от мала до велика.
Вдруг, словно вспыхивал, возникал смех. Вдруг, перекрывая все голоса, звенела чья-нибудь веселая шутка.
Завхоз, свалив в угол амбара и еще раз пересмотрев мешки, подошел к весам и долго проверял их.
Все было готово, чтобы на склады ссыпать зерно, а в амбары принять товары.
Но тем, кто ждет, время кажется медленным.
И когда наконец вдали звякнул колоколец каравана, ему даже не сразу поверили, — казалось, караван пришел неожиданно.
Но по улице уже бежали ребята с криками:
— Караван пришел!
Ребята со двора тоже побежали навстречу каравану, а взрослые собрались у колхозных ворот. Караван пришел.
Неторопливой, спокойной поступью вошли во двор тяжело нагруженные верблюды. Их светлую, слегка рыжеватую шерсть украшали красные ковровые седла, красные шлеи свешивались на верблюжьи груди широкой тесьмой с бахромой, красные уздечки охватывали узкие верблюжьи лбы, и на груди заднего верблюда медленно раскачивался медный, почерневший от дальних дорог большой колоколец.
Старый Эргаш, глядя на караван, засмеялся:
— В точности, как, бывало, ходили караваны наших богатейших купцов.
Сафар-Гулам тоже засмеялся:
— Но разница в том, что тогда водили караван, чтоб набивать карманы баев, а эти перевозят сокровища трудящихся, тех, что в прежние времена были рабами.
Кутбийа, стоя рядом с Хасаном, не сводила глаз с Хамдама-формы. Она услышала слова Эргаша и ответ Сафар-Гулама, и сердце ее тоскливо сжалось. Она вздохнула и посмотрела на небо. И снова с надеждой взглянула на Хамдама.
Один из колхозников добавил:
— И сами верблюды другие. У богачей верблюды ходили в плешинах да в ссадинах от непосильной работы, а у нас и скот живет в холе. Ишь как стоят горбы у них, ишь как хорошо они выглядят!
— Много их, бедняг, погибло от кулацкого ножа. И ведь мясо-то у них невкусное, чего резали?
— Чтоб нам поменьше досталось.
Хамдам взглянул на Кутбийю и дважды ребром ладони провел себе поперек груди.
Кутбийа в ответ улыбнулась ему. Верблюды опустились на землю.
Сняли с седел тяжелые мешки с пшеницей и понесли их в амбары.
Взамен принялись вьючить огромные кипы хлопка.
Большая часть верблюдов уже была навьючена и отведена в сторону. Но несколько верблюдов еще лежали, послушно ожидая, пока закрепят на их седлах хлопок, туго набитый в мешки.
В это время во двор въехал, громко гудя, грузовик.
Между колхозниками зашла речь о грузовиках, их значении в колхозном хозяйстве.
— Если бы нам еще один грузовик, намного легче стало бы устраиваться со всеми делами! — сказал Юсуф.
— Приобретем! — ответил Сафар-Гулам. — А может быть, даже получим в премию за перевыполнение плана. Надо только так перевыполнить, чтоб не стыдно было премию получать.
Юлдашев возразил:
— А зачем нам ждать премию, дядя Сафар? Деньги у нас найдутся с избытком, надо купить, да и точка. Это нам не помешает перевыполнить план.
Шашмакул сердито проворчал:
— Сперва надо вредителей убрать, а не то и с грузовиком выйдет, как с сеялкой; а не то и вовсе пропадет, как культиватор.
Хасан отвернулся, словно и не слышал слов Шашмакула, но Кутбийа отлично расслышала и подмигнула Хамдаму.
Грузовик, сгрузив тюки мануфактуры, мешки с сахаром ящики чая и всякие хозяйственные товары, нагрузил высокую груду мешков с хлопком и ушел со двора.
В это время подъехали арбы, гремя колокольчиками, подвешенными к сбруе лошадей. На одних арбах была нагружена пшеница, на других — мануфактура, сахар, чай, керосин, масло и другие товары. Арбы выстроились в ряд перед кооперативом.
— Столько товаров! — сказал Эргаш. — Прежде, бывало, арбы выстраивались только на базаре в Гиждуване перед лавками баев У нас на весь Шафриканский район для товаров даже ни одного склада не было, а теперь в каждом колхозе свои амбары и склады и свой базар. Да какой! Купцы, бывало, торговали по мелочам, а у нас приходи, выбирай, сразу и не выберешь: то хорошо, а это еще лучше.
Юлдашев ответил:
— Так ведь то было в эмирском Шафрикане, дядя Эргаш Ведь там только место прежнее, а город нынче совсем другой.
Кладовщик крикнул, стоя у своих весов в тени амбара: