Страница 18 из 127
Случилось так, что г-жа Жюпийон заболела: у нее вскочил на ноге карбункул, и года полтора она не выходила на улицу. Жермини стала бывать в училище св. Николая одна, и так как она легко и быстро привязывалась к людям, то начала заботиться о мальчике, словно о родном. Она не пропускала ни одного четверга и всегда приносила остатки вкусных блюд, собранные за неделю, покупала ему пирожки, фрукты, конфеты. Она целовала мальчика, расспрашивала о здоровье, проверяла, надет ли у него вязаный жилет под блузой, выговаривала за то, что он слишком быстро бежал и вспотел, вытирала ему лоб своим носовым платком, проверяла, целы ли его носки. Она допытывалась, довольны ли им, прилежно ли он готовит уроки, хорошие ли у него отметки. Она рассказывала ему о здоровье матери, старалась внушить любовь к доброму боженьке. Пока бой колокола не возвещал, что уже два часа, она гуляла с мальчиком по двору; он держал ее за руку, страшно гордясь тем, что идет с женщиной, одетой наряднее, чем большинство посетительниц училища, — с женщиной в шелках. Ему хотелось учиться играть на флейте. Обучение стоило всего пять франков, и, так как г-жа Жюпийон отказывала ему в них, Жермини тайком ежемесячно приносила эти франки. Он очень стеснялся своей форменной блузы, когда выходил на прогулку или два-три раза в год бывал у матери. Как-то, в день его рождения, Жермини развернула перед ним большой пакет: она заказала ему мундирчик. Во всем училище не больше двадцати человек могло позволить себе такую роскошь.
В течение нескольких лет Жермини баловала мальчика, исполняла все его желания, поощряя в этом маленьком бедняке капризы и кичливость, которые были бы впору маленькому богачу, смягчала лишения и суровость режима ремесленного училища, где детей готовили к трудовой жизни, одевали в блузы, кормили из грубой фаянсовой посуды и закаляли для нелегкой судьбы рабочего. Тем временем мальчик рос. Жермини этого не замечала: он по-прежнему казался ей ребенком. По привычке она всегда наклонялась и целовала его. Однажды ее вызвал к себе аббат, возглавлявший училище. Он сказал ей, что стоит вопрос об исключении молодого Жюпийона, — его застали за чтением дурных книг. Жермини пришла в ужас при мысли о колотушках, которые ждали мальчика дома, и начала просить, уговаривать, умолять аббата. Добившись наконец прощения виновному, она спустилась к нему с намерением выбранить его, как следует отчитать, но не успела открыть рот, как мальчик наградил ее таким взглядом и улыбкой, в которых уже не было ничего детского. Жермини опустила глаза, и румянец вспыхнул не на его, а на ее щеках. После этого случая она две недели не появлялась в училище.
IX
В тот год, когда молодой Жюпийон окончил училище, к мамаше Жюпийон стала захаживать по вечерам вместе с Жермини служанка лоретки, снимавшей квартиру этажом ниже мадемуазель де Варандейль. К этой девице, уроженке великого герцогства Люксембургского, поставляющего в Париж кучеров двухместных карет и служанок продажных женщин, очень подходило словечко кобыла: во всем ее облике было что-то лошадиное. Глаза у нее блестели шальным блеском, сросшиеся на переносице брови лохматились, как у грузчика. Вскоре она начала приходить в молочную каждый вечер, всех угощала вином и пирожными, откровенно заигрывала и вольничала с Жюпийоном, садилась к нему на колени, говорила, что он — красавчик, обращалась с ним, как с ребенком, недвусмысленно дразнила тем, что он еще не мужчина. Юноша, счастливый и гордый вниманием первой проявившей к нему интерес женщины, вскоре принялся ухаживать за Аделью, — так звали новую клиентку мамаши Жюпийон.
Жермини была неукротимо ревнива. Ревность составляла основу ее натуры, была горьким осадком в чаше ее нежности.
Если она любила кого-нибудь, то хотела владеть этим человеком целиком и безраздельно, требовала, чтобы он любил только ее. Она не желала мириться с мыслью о том, что хоть малейшая доля привязанности будет оторвана от нее и отдана другому: раз она, Жермини, заслужила эту привязанность, то и распоряжаться ею вольна только она, и больше никто. Она терпеть не могла людей, которых ее хозяйка принимала особенно ласково и дружелюбно. Своим хмурым, неприветливым видом она умудрилась отдалить, почти отвадить от дома нескольких старинных приятельниц мадемуазель, чьи визиты заставляли Жермини так страдать, точно эти старухи что-то похищали из квартиры, уносили всякий раз кусочек ее госпожи. Люди, некогда любимые, становились невыносимы Жермини именно из-за того, что, по ее мнению, отвечали ей недостаточно пылким чувством: она ненавидела их за ту любовь, которой от них не получала. Короче говоря, у нее было требовательное и властное сердце. Полностью отдавая себя, оно взамен хотело той же полноты. При малейшем признаке охлаждения, при ничтожном проблеске симпатии к кому-нибудь другому со стороны тех, кто был ей дорог, Жермини приходила в ярость, терзалась, плакала ночи напролет, начинала проклинать весь мир.
Стоило Адели обосноваться в молочной и подружиться с Жюпийоном, как в Жермини заговорила, взбунтовалась ревность. Ее переполняла, душила ненависть, смешанная с отвращением к этой развязной, бесстыжей твари, которая по воскресеньям торчала на бульварах, окруженная солдатами, а наутро появлялась с синевой под глазами. Жермини пустила в ход все свое искусство, чтобы настроить г-жу Жюпийон против Адели, но та была одной из лучших клиенток молочной, и толстуха мягко, но решительно отказалась ссориться с ней. Тогда Жермини попыталась воздействовать на самого Жюпийона, объяснить ему, что Адель — потаскушка. Но это лишь повысило интерес юноши к распутной служанке, дурная слава которой ему льстила. К тому же он, подобно многим молодым людям, любил жестокие шутки и готов был удвоить внимание к Адели хотя бы для того только, чтобы посмотреть, какую рожу скорчит Жермини, и потом посмеяться над ее отчаяньем. Вскоре Жермини заметила, что у Адели куда более серьезные намерения, чем она предполагала вначале: она поняла, чего именно эта распутница добивается от мальчика, — семнадцатилетний верзила все еще казался ей мальчиком. С этой минуты она начала ходить за ними по пятам, ни на шаг не отступая, никогда не оставляла вдвоем, упрямо, навязчиво сопровождала их, когда они отправлялись на прогулки, в театр, за город, принимала участие во всех их развлечениях, время от времени пытаясь обуздать Адель, усовестить ее. «Ведь он совсем ребенок! Как тебе не стыдно!» — шепотом говорила она. Адель так и покатывалась со смеху, словно в ответ на веселую шутку. Когда они возвращались домой из театра, взвинченные, лихорадочно возбужденные пьесой и всей обстановкой зрительной залы, когда шли домой после целого дня, проведенного за городом, опаленные зноем, опьяневшие от неба и свежего воздуха, подстегнутые вином, выпитым за обедом, и вольными забавами, на которые отваживается с наступлением ночи разгоряченная чувственность простолюдинки, буйное веселье и хмельная жажда наслаждений, Жермини все время старалась находиться между Аделью и Жюпийоном. Она ежеминутно разлучала идущих под ручку влюбленных, отделяла, отгоняла их друг от друга. Не зная устали, она одергивала их, мешала им. Ее тело становилось между их полными желания телами, руки перехватывали тянущиеся одна к другой руки, губы не позволяли трепещущим, отдающимся губам слиться в поцелуе. Но все, чему она препятствовала, невольно затрагивало и волновало ее самое. К ней прикасались разлученные ею руки, на нее обращались прерванные ею ласки. Она ощущала на своих щеках горячее дыхание неосуществленного поцелуя. Сама того не желая, охваченная непонятным ужасом, она тем не менее принимала участие в объятиях, заражалась страстью, борясь с чужим вожделением, и с каждым днем все больше подтачивала почтительное уважение, которое до сих пор питал к ней Жюпийон.
Однажды, владея собой хуже, чем обычно, она чуть помедлила, прежде чем отстранить ласку. Жюпийон понял, что Жермини начинает сдаваться; сама она поняла это еще лучше, но силы ее иссякли, она уже была не в состоянии страдать и терзаться. Отклоняя от Жюпийона любовь другой женщины, она медленно и неуклонно пересаживала ее в свое собственное сердце. В конце концов эта любовь пустила там корни, и Жермини, кровоточа от ревности, ослабевшая и беззащитная, чувствовала, что готова пасть, как падает, узнав о неожиданном счастье, смертельно раненный человек.