Страница 24 из 113
Вот почему в Силистре и окружавших ее деревнях теперь проживало множество выходцев из Бяла-Черквы; в этих новых местах они стали «пионерами цивилизации», — помимо всего прочего, они дали этому краю человек десять священников и двадцать два учителя. Итак, для бяло-черковцев самая прямая дорога в Силистру пролегала здесь.
Хотя Силистра-Йолу сыграла роковую роль в судьбах многих людей, но слава ее не меркла по сей день и привлекала охотников кутить и пировать. А их было много. Чужеземное иго, при всех своих дурных сторонах, имеет и одно достоинство: делает народы веселыми. Там, где арена политической и духовной деятельности заперта на ключ, где ничто не возбуждает жажды быстрого обогащения, а честолюбивым натурам негде развернуться, — там общество растрачивает свои силы на узко местные распри и личные ссоры, а утешения и развлечения ищет и находит в мелких жизненных благах. Кувшин вина, выпитый в прохладной тени верб близ шумливой кристально чистой реки, помогает забыть о рабстве; кусок мяса, тушеного с алыми помидорами, ароматной петрушкой и забористым перцем, съеденный на траве под нависшими над головой ветвями, сквозь которые синеет высокое небо, делает жизнь царской, а если еще захватить с собой скрипачей, покажется, будто все это — верх земного блаженства. Чтобы хоть как-нибудь мириться с жизнью, порабощенные народы создают свою философию. Безвыходно запутавшийся человек пускает себе пулю в лоб или лезет в петлю. Но ни один порабощенный народ, как ни безнадежно его положение, не кончает с собой. Он ест, пьет и рожает детей. Он веселится. Вспомните народную поэзию, в которой так ярко отражены народная душа, жизнь и мировоззрение простого человека. В этой поэзии тяжкие муки, длинные цепи, темные темницы и гнойные раны перемежаются с жирными жареными барашками, красным пенистым вином, крепкой водкой, шумными свадьбами, веселыми хороводами, зелеными лесами и густой тенью; и все это претворилось в целое море песен.
Когда Соколов и Огнянов пришли на Силистра-Йолу, там уже было шумно от криков веселой компании. Среди других пировали Николай Недкович, развитой и просвещенный юноша; Кандов, студент одного русского университета, приехавший сюда поправить здоровье, человек начитанный, крайне левых убеждений, увлекающийся социализмом; господин Фратю; учитель Франгов — горячая голова; Попов — восторженный патриот; поп Димчо, тоже патриот, но пьяница, и Колчо-слепец. Колчо, молодой человек невысокого роста, с испитым, страдальческим и одухотворенным лицом, был совершенно слеп. Он прекрасно играл на флейте, с которой бродил по всей Болгарии, был остроумным рассказчиком, шутником и непременным участником всех веселых сборищ.
На пестрой скатерти, разостланной по траве, уже лежала еда. Две больших бутыли, одна с белым, другая с красным вином, охлаждались в мельничной запруде, примыкавшей к лужайке. Музыканты-цыгане играли на гадулках, громко распевая турецкие песни. Один кларнет и два бубна с жестяными колокольчиками дополняли этот шумный оркестр. Обед проходил очень весело. Тосты следовали один за другим и, по тогдашним обычаям, произносились сидя.
Первый тост предложил Илийчо Любопытный:
— Будьте здоровы, друзья! Кто чего хочет, подай ему, боже; кто нам зла желает, того бог накажет, кто нас ненавидит, пусть добра не видит!
Все громко чокнулись.
— Да здравствует честная компания! — крикнул Франтов.
— Я пью за Силистра-Йолу и ее завсегдатаев! — провозгласил поп Димчо.
Попов поднял стакан и крикнул:
— Братья, пью за балканского льва! [41]
Оркестр, делавший передышку, заиграл опять и прервал тосты; однако господин Фратю, еще не успевший произнести своего тоста, махнул музыкантам, чтобы они умолкли, встал, осмотрелся и, подняв стакан, восторженно крикнул:
— Господа, предлагаю тост за болгарскую
liberte [42]
.
V
і
vat
! [43]— и выпил до дна.
Остальные, не поняв толком его слов и глядя на его возбужденное лицо, держали в руках полные стаканы, полагая, что он еще не кончил говорить. Господин Фратю, немало удивленный тем, что никто не откликнулся на его призыв, смутился и сел.
— Что вы хотели сказать, господин Фратю? — холодно спросил Кандов, сидевший против него.
Фратю насупился.
— Мне кажется, я выразился довольно ясно, милостивый государь: я поднял бокал за свободу Болгарии.
Два последних слова Фратю произнес совсем тихо и бросил опасливый взгляд на цыган.
— Что вы понимаете под словом «свобода»? — не отставал от него студент.
— А по-моему, тебе лучше выпить за болгарское рабство, — вмешался доктор Соколов, — никакой «свободы Болгарии» не существует.
— Пока нет, но мы ее добудем, дорогой мой. — Каким образом?
— Наливая вино, — вставил кто-то иронически.
— Нет, проливая кровь! — сказал Фратю с жаром.
— Фратю, не забывай: вола привязывают за рога, а человека — за язык! — насмешливо сказал Илийчо Любопытный.
—Да, мы добудем ее мечом, господа! — кипятился господин Фратю, поднимая кулак.
— Раз так, я пью за божество рабов — за меч! — провозгласил Огнянов, поднимая стакан.
Эти слова воодушевили всю компанию.
— Музыканты! — крикнул кто-то. — Сыграйте «Захотел гордый Никифор». [44]
В те времена эта песня была болгарской марсельезой.
Оркестр заиграл, и все подхватили песню. Когда дошли до стиха «Руби, коли, чтоб родину освободить!», воодушевление дошло до своей высшей точки, и над головами замелькали ножи и вилки.
Господин Фратю схватил большой нож и принялся яростно рассекать им воздух. Размахнувшись, он сгоряча ударил по бутыли с красным вином, которую нес мальчик. Вино пролилось и залило летний пиджак и брюки господина Фратю.
— Осел! — заорал пострадавший.
— Господин Фратю, не сердись, — проговорил поп Димчо, — уж если рубить и колоть, так без крови не обойдешься!
Все громко кричали, но не слышали друг друга, так как оркестр заиграл какой-то турецкий марш и бубен заглушал все другие звуки.
Огнянов и Кандов отделились от остальных и, сидя под деревом, горячо спорили о чем-то. К ним подошел Николай Недкович.
— Вы мне говорите, что нужно начать борьбу, — продолжал разговор Кандов, — потому что борьбой мы добудем свободу. Но что это за свобода? У нас опять будет князь, а это все равно что султан, только мелкий; чиновники по-прежнему будут грабить, монахи и попы — жиреть за наш счет, а армия — высасывать все жизненные соки из народа! И это, по-вашему, свобода? За такую свободу я не отдам и капли крови из своего мизинца.
— Позвольте, господин Кандов, — возразил ему Недкович, — ваши взгляды уважаю и я, но здесь они неприменимы. Нам прежде всего нужна политическая свобода, иначе говоря, мы сначала должны стать хозяевами своей земли и своей судьбы.
Кандов отрицательно покачал головой.
— Однако вы сейчас толковали мне другое. Вы просто ищете новых властителей, чтобы заменить ими старых; вы не хотите шейх-уль-ислама [45]и потому бросаетесь в объятия другого владыки, который носит титул экзарха [46], иными словами, меняете деспота на тирана. Вы навязываете народу начальников и вконец уничтожаете идеи равенства; вы освящаете право эксплуатации слабых сильными, труда — капиталом. Ведите свою борьбу ради достижения более современной, более человечной цели; боритесь не только против турецкого ига, но и за торжество современных принципов, то есть за уничтожение таких нелепых явлений, как трон, религия, право собственности и право сильного, — явлений, освященных вековыми предрассудками и возведенных в степень нерушимых принципов отсталостью людей. Читайте, господа, Герцена, Бакунина, Лассаля… Откажитесь от этого узкого обывательского патриотизма и поднимите знамя современного разумного человечества и трезвой науки… Тогда я буду с вами…
41
Балканский лев — лев, как деталь болгарского герба, служил символом болгарской государственности.
42
Свободу (франц.)
43
Да здравствует! (лат.)
44
«Захотел гордый Никифор» — одна из наиболее популярных народных песен в Болгарии в 50—70-е годы, в которой говорится о поражении и гибели византийского императора Никифора I в войне с болгарами в 811 г.
45
Шейх-уль-ислам (арабск.) — буквально «вождь ислама», глава мусульманского духовенства.
46
Экзарх (греч.) — владыка, глава болгарской православной церкви.