Под игом

В первые дни слух, пущенный Хаджи Ровоамой, отталкивал от Огнянова тех, с кем его хотели познакомить друзья. Но его благородный поступок на экзамене, вызванный низостью Стефчова, мгновенно заткнул рты клеветникам и открыл для него все двери и все сердца. Весь городок видел в нем желанного гостя. Огнянов с радостью принял предложение Марко Иванова и Мичо Бейзаде работать в школе учителем — особенно потому, что это объясняло его переселение в город.

Его товарищами по работе были: главный преподаватель Климент Белчев, учителя Франгов и Попов и учитель пения Стефан Мердевенджиев, который преподавал и турецкий язык. Первый получил образование в русской семинарии и, как многие семинаристы, был добродушен, непрактичен и склонен к настороженности; всякий раз, как школу посещали попечители, он декламировал им стихи Хомякова и оду Державина «Бог». Но Марко предпочитал, чтобы Климент Белчев рассказывал ему о величии России и о Бонапарте… Учитель Попов, молодой человек довольно буйного нрава, когда-то был другом Левского и бредил комитетами, революциями, повстанцами. Он с радостью принял нового товарища и страстно к нему привязался… Из всей этой компании только Мердевенджиев был человек неприятный. Он благоговел перед церковным пением и обожал турецкий язык. Первое свидетельствовало о косности и заплесневелости его ума, второе — о преклонении перед бичом: ведь любить турецкий язык мог только тот болгарин, который любил и самих турок или ждал от них благ земных. Не удивительно, что

Мердевенджиев был дружен со Стефчовым, — их связывало сходство вкусов.

Огнянов преподавал и в женской школе, а значит, ежедневно виделся с Радой. С каждой, встречей он открывал новые прекрасные черты в душе этой девушки и, проснувшись однажды утром, понял, что любит ее. Нужно ли говорить, что и она уже любила его втайне? Еще в тот день, когда он так по-рыцарски ее защитил, она почувствовала к нему ту горячую благодарность, которая в первый момент — только благодарность, а во второй — уже любовь. Это бедное сердце, стосковавшееся по нежной ласке и сочувствию, воспылало к Огнянову горячей, чистой и беспредельной любовью. Рада увидела в нем воплощение доселе неясного идеала своих грез и надежд и под влиянием этого животворного чувства похорошела и расцвела, как роза в мае.

Этим двум, беспорочным и честным сердцам не нужно было ни многих месяцев, ни многих слов, чтобы понять друг друга. Каждый день Огнянов расставался с девушкой все более очарованный и счастливый. Любовь к Раде стала цвести и благоухать в его душе рядом с другой любовью — к родине. И одна любовь была как исполинская сосна, ожидающая бурь и метелей, другая — как нежный цветок, жаждущий солнечного света и росы; но обе выросли на одной почве, только под двумя разными солнцами…

И все-таки тревожные мысли часто вонзались, как пули, ему в сердце. Что будет с этой простодушной девушкой, которую он хочет связать со своей судьбой, таящей так много неизвестного? Куда он ведет ее? Куда идут они оба? Борец, которому грозят всевозможные опасности и случайности, он увлекает на свой тернистый путь этого чистого, любящего ребенка, так недавно вступившего в жизнь и лишь теперь согретого благодатными лучами любви. Рада хочет, ждет от него счастливого светлого будущего, радостных и безмятежных дней под новым небом, созданным в ее мечтах. Почему должна эта девушка переносить удары, которые судьба готовит Огнянову?

Нет, он обязан открыть ей все, сорвать пелену с ее глаз, сказать ей, с каким человеком она готова связать свою жизнь. Эти мысли жестоко терзали его честную душу, и он решил поговорить с Радой откровенно, исповедаться ей во всем.

Он отправился к Раде.

Рада переселилась из монастыря в комнату при школе, скромно, даже бедно обставленную. Единственным украшением этой комнаты была сама хозяйка.

Огнянов толкнул дверь и вошел.

Рада встретила его, улыбаясь сквозь слезы.

— Рада, ты плакала? О чем, голубка?

Он нежно обнял девушку и погладил ее по раскрасневшимся щекам. Она отстранилась, вытирая глаза.

— Что с тобой? — спросил Огнянов, растерявшись.

— Здесь только что была госпожа Хаджи Ровоама, — ответила Рада дрожащим голосом.

— Она тебя оскорбила, эта монахиня? Опять мучила тебя? А, мои стихи!.. Смотри-ка, их топтали ногами! Рада, объясни мне, что случилось?

—

Ах, Бойчо, госпожа Хаджи Ровоама увидела их на столе. Закричала: «Крамольные стихи!» Принялась их топтать и наговорила о тебе столько гнусностей… Как же мне не плакать?.

Лицо Огнянова стало серьезным.

— Что она могла сказать обо мне?

— Чего только не говорила! Ты и бунтовщик, и разбойник, и убийца,!.. Боже мой, неужели эта женщина не знает жалости!

Огнянов озабоченно взглянул на Раду и сказал:

— Слушай, Рада, мы с тобой познакомились, но до сих пор не знаем друг друга, или, вернее, ты меня не знаешь… Это моя вина. Скажи, ты могла бы меня полюбить, будь я таким, каким меня хотят изобразить некоторые люди?

— Нет, Бойчо, я хорошо тебя знаю. Ты благородный человек, и потому я тебя люблю.

И она с детской непосредственностью бросилась ему на шею и ласково заглянула в глаза.

Тронутый этой простодушной доверчивостью, Огнянов горько улыбнулся.

— И ты меня знаешь, правда? Иначе мы не полюбили бы друг друга, — шептала Рада, глядя на него большими блестящими глазами.

Огнянов нежно поцеловал их и проговорил:

— Рада, дитя мое, если я благородный человек, как ты сейчас сказала, значит, я должен признаться тебе в том, о чем ты и не подозреваешь. Моя любовь не позволяла мне огорчать тебя, но этого требует совесть. Ты должна знать, с кем связываешь свою жизнь… Я больше не имею права молчать…

— Расскажи мне все, но для меня ты все равно останешься таким, как был, — промолвила она, смутившись.

Огнянов усадил ее и сел рядом с нею.

— Рада, Хаджи Ровоама сказала, что я бунтовщик. Но она не понимает значения этого слова; она называет каждого честного молодого человека бунтовщиком.

— Правда, правда, Бойчо, она очень злая, — быстро проговорила Рада.

— Но я действительно бунтовщик, Рада. Девушка бросила на него удивленный взгляд.

— Да, Рада, и — не только на словах, но и на деле: я веду, подготовку к восстанию.

Он умолк, она тоже не проронила ни слова.

— Весной мы начнем восстание; поэтому я и живу в этом городе, — продолжал он.

Девушка молчала.

— Вот мое будущее; будущее, полное неизвестности, грозящее всякими опасностями.

Рада растерянно посмотрела на него, но ничего не сказала. В этом холодном молчании Огнянов увидел свой приговор. Ему казалось, будто с каждым его словом любовь этой девушки угасает. Сделав над собой усилие, он продолжал свою исповедь:

— Вот мое будущее. А теперь расскажу тебе о своем прошлом.

Глаза Рады, полные тревоги, впились в его лицо.

— Мое прошлое, Рада, было еще более тяжким и бурным. Знай, что я восемь лет пробыл в заключении, в Азии, как политический преступник… и бежал из Диарбекира!

Девушка молчала, пораженная.

— Скажи мне, Рада, монахиня говорила и об этом?

— Не помню, — сухо ответила Рада.

Немного помолчав в мрачной задумчивости, Огнянов продолжал свой рассказ:

— Она меня называет разбойником и убийцей… Сама не знает, что говорит: не так давно обзывала меня шпионом. Но послушай…

Тут Рада почувствовала, что на душе у него есть что-то еще более страшное, и побледнела.

— Послушай, я убил двух человек, и это было совсем недавно.

Девушка невольно отодвинулась от него.