Убить Герострата

- Да нет, - вздохнула я, памятуя, что лучший обман – это полуправда. – Жила в Сочи, развелась с мужем. Выписалась, приехала сюда. Хотела купить жилье, да не вышло. Снимала квартиру.

- Адрес? Ну, съемной квартиры?

Я назвала адрес своей приятельницы Ольги. Она два года назад вышла замуж за финна и жила то в Турку, то в Питере. Так что я вполне могла бы снимать у нее квартиру – проверить это было бы непросто.

- Работаем, значит, в этом гадюшном кафе?

- Да. Правда, всего несколько дней.

- А раньше?

Ой, где же я могла работать-то? Как раз вот это проверить – раз плюнуть.

- Да так, по мелочи. Газеты в электричках продавала, мороженое. Попробуй без документов куда-нибудь устроиться.

И снова ой! Что же это я ляпнула-то?

- Почему без документов?

- Украли.

- Почему не обратилась в милицию?

- Не знаю, - я решила изображать набитую идиотку. – Прописки-то ведь нет.

- Ну ладно, - опер потер красные, наверно, от усталости, глаза. – На этом предварительную часть будем считать оконченной. Что можем сообщить по существу?

- Этот гад пытался меня изнасиловать. Я защищалась. Ну, и ударила его. Чем под руку попало.

- Свидетели этого не подтверждают.

- А вы что, хотите, чтобы он меня при свидетелях насиловал? – возмутилась я.

- Если честно, единственное, чего я хочу – это спать, - опер снова потер глаза. – Вторые сутки на ногах. Ладно, я свое дело сделал, дальше пусть следователь с вами гуторит.

Он нажал на кнопку, и в кабинет ввалился форменный бугай. В смысле, в форме.

- В обезьянник? – спросил он.

Поколебавшись, опер сжалился:

- Нет, в камеру.

В кино камера – это что-то ужасное: темное, грязное, с осклизлыми стенами и набитое арестантами по самую крышу. Здесь же было достаточно светло, вполне чисто, и стены, судя по незначительному количеству наскальной живописи, побелены не так давно. На широком деревянном топчане сидела тетка лет сорока, вполне приличного вида, в деловом костюме,  и сосредоточенно выковыривала длинным наманикюренным ногтем грязь из-под ногтей другой руки.

- Присаживайся! – она подвинулась, освобождая мне место. – Тебя за что?

- Треснула одному козлу по башке. А вас?

- Да так, ерунда. Мужа убила.

Ничего себе! Я на всякий случай отодвинулась подальше. Такая, вроде, приличная дама. На вид проворовавшийся бухгалтер или, на худой конец, мошенница. Да, как обманчива природа, сказал ежик, слезая с кактуса. Хотя… Мужья бывают всякие. Я снова вспомнила про суму и тюрьму.

Как только бесконечные тарелки и кастрюли оказались далеко, в голову немедленно полезли мысли о… главном. Да как остро и больно! Мой тайный мазохизм встрепенулся и начал раскладывать карты-воспоминания в замысловатый пасьянс.

Корнилов. Вот он целует меня на берегу озера – то нежно, то настойчиво. И он же – стремглав убегает в лес.

Динка… Мы сидим в ее кухне и пьем кофе с пенкой.

Валерка… “Ваш родственник сдал вас за три копейки”.

А может, это все-таки неправда?

Может, вообще – все это неправда?!

Как я колебалась, поверить Антону или нет. И что?

Нет, об Антоне вообще думать не хочу. Потому что – приходится это признать – думать о нем еще тяжелее, чем даже о Герострате.

Но… “Лена, я, кажется, русским языком сказал тебе: она останется здесь”. “Я к Маше. Соскучился”.

Когда я училась в четвертом классе, у нас была учительница по математике, помешанная на логических задачах. Те, кто хотел иметь “5”, должны были непременно делать все “дополнительные задания”. Одну такую задачку я помнила до сих пор. В ней говорилось о трех мальчиках и трех девочках, живущих в разных городах. Зловредные дети встретились и начали напропалую врать друг другу, кто где живет. Требовалось определить их происхождение, на основании того, что только один из них говорит правду.

В моем случае все было гораздо сложнее. Я крупно сомневалась, что хотя бы один из всех компании говорил правду.

От мыслей о вранье глобальном я плавно перешла к вранью частному – своему собственному.

Допустим, я не слишком похожа на свою паспортную фотографию. Но запросить Сочи и убедиться, что девичья фамилия Аллы Уваловой Мартынова, - большого ума не надо. И что дальше?

В тех детективах, которые я читала по долгу службы и просто для удовольствия, подробности милицейско-прокурорского делопроизводства обычно опускались. Видимо, авторы сами слабо в этом разбирались. Мои собственные юридические познания состояли из обрывочных воспоминаний о школьном курсе обществоведения и каких-то статей в газетах.

И что же мне светит? Кажется, сначала должны возбудить уголовное дело. Или отказать в возбуждении уголовного дела. В этом случае меня должны отпустить. В противном – мне предстоит встреча со следователем, который либо опустит меня под подписку о невыезде, либо отправит в следственный изолятор. Но поскольку я подозреваюсь в совершении “особо тяжких преступлений”, подписка мне, скорее всего, не грозит. Потом будет бесконечно длинное следствие. Мне предъявят обвинения, дело передадут в суд, которого придется ждать еще лет сто. И только потом я окажусь в колонии. По всей видимости, строгого режима.

Я так живо представила себе, как выхожу на свободу (разумеется, с чистой совестью!), лет так через пятнадцать, а то и через все двадцать пять: потрепанная тетка, почти пенсионного возраста, седая и без единого зуба. Идти мне, разумеется, некуда. И вот я разыскиваю Герострата – солидного, преуспевающего. Царапаюсь в ворота его особняка, чтобы попросить поделиться остатками миллиона, а он проезжает мимо на белом “Роллс-ройсе”, окатывая меня грязью, и приказывает охране спустить на меня собак.

Да уж, чем-чем, а отсутствием воображения я никогда не страдала. “Тебе бы книги писать, - ворчал Мишка, выслушивая мою маниловщину по поводу перестройки дачи или переустройства общества. – Ненаучную фантастику”. Начнем с того, что Корнилов никак не сможет воспользоваться деньгами со счета. По той простой причине, что не знает, где диск.

И потом, извините! С какой это стати мне отправляться в колонию строгого режима? Я, на минуточку, никого не убивала. И если уж в чем и виновата, так только в хроническом воспалении дурости.

Но тут я вспомнила загадочный визит капитана Зотова, которому так и не смогла придумать мало-мальски разумного объяснения. И приуныла. Изначально всё и все против меня. И доказать я ничего не смогу.

Так… Насколько я помню, закон запрещает допросы в ночное время, за исключением экстремальных случаев. Значит, до утра меня никто трогать не будет. Можно наконец сосредоточиться и подумать. В тюрьму не хотелось. Ну просто очень не хотелось. Было бы за что! Но что же делать?

Сосредоточиться не удавалось. По вполне прозаической причине. Я огляделась по сторонам и поинтересовалась:

- А где унитаз?

Соседка, которая назвалась Викторией Григорьевной, дремала, привалившись к стене. На мой вопрос она приоткрыла глаза и хмыкнула:

- Унитаз будет в СИЗО. Он же – параша.

- А здесь как? – настаивала я.

- Постучи в дверь. Может, и выведут. Или до утра терпи.

Без всякой надежды на успех я стала колотить ногой в дверь. Минут через пять окошко лязгнуло и приоткрылось.

- Чего тебе? – спросил Форменный Бугай – так я решила его называть.

- В туалет. Очень надо.

- Перебьешься!

- Тогда придется на пол. Не могу терпеть.

Подумав, Форменный Бугай открыл дверь и осмотрел меня с ног до головы, как племенную скотину. Как надоел мне за последнее время этот раздевающий взгляд, кто бы знал!

- Ладно, отведу. Но придется поработать.

- Как? – глупо спросила я, надеясь, что поняла его неправильно.

- Дура что ли?

Нет, все-таки правильно.

- Не могу.

- Это почему еще? – возмутился он.

- Неужели непонятно? У меня… это самое!

Под “этим самым” можно было понимать что угодно – от критических дней до сифилиса или СПИДа. Не знаю, что подумал он, но, почесав репу, пошел на компромисс: