Убить Герострата

- Алла Валентиновна, вы есть не хотите? - вежливо поинтересовался шеф. - Тут кафе неплохое будет скоро.

Есть я не хотела, а вот в туалет - ну очень. И, наверно, слишком красноречиво ерзала.

- Хочу! - ответила я.

Через пару километров показалась заправка, а рядом стеклянный павильончик. Петя, описав лихой вираж, затормозил у входа.

- Где тут... руки помыть? - деловито поинтересовалась я.

- Петя проводит. Я вам закажу что-нибудь съедобное.

А может, Петя мне еще и зад подотрет? Страхуют, чтобы не сбежала? Правильно делают. Мелькнула ведь мысль такая, но тут же ушла. Куда бежать-то? Леночке в лапы? Такая зараза из-под земли выроет.

Когда я вернулась в зал, шеф сидел за столиком и жевал кусок хлеба. В этой “стекляшке” он смотрелся каким-то чужеродным пятном. Я еще раз критически осмотрела его – да, как корову на базаре. Обычно это делали мужчины по отношению ко мне, так что теперь моя очередь. Пусть даже без всякой практической надобности.

А что, ничего мужчинка! Волосы густые, расчесаны на косой пробор. Когда я сидела позади него в машине, то разглядела едва заметную, особенно на солнце, седину. Прямой красивый нос, четко очерченный рот. На щеках уже проступила легкая тень вечерней небритости. Глаза большие, карие, теплые. Если присмотреться, в уголках тонкие морщинки, словно иглой процарапанные. Когда он улыбается, морщинки становятся заметнее. Да, улыбка такая же, как у моего киношного предмета. Совершенно невероятная! Фигура... Хорошая фигура. А в детали вдаваться не будем. Легкий серый костюм, дорогой, надо думать, бледно-голубая рубашка без галстука, ворот расстегнут на одну пуговицу.

Алла, чтобы забыть Герострата, ты просто обязана в него влюбиться!

Дура что ли?! Вот только бандюков мне для полного счастья не хватало. Кто еще, спрашивается, больший траблмейкер?

Молчу, матушка, молчу!

- Как вас зовут? - поинтересовалась я, когда молчание стало просто тягостным - заказ все не несли.

- Антон, - ответил он. - Владимирович, если хотите.

- Хочу, пожалуй, - кивнула я. Пусть будет Владимирович. Нечего слушать всякий внутренний бред.

Наконец-то появилась толстомясая официантка в ядовито-синем коротком платьице и дурацкой кружевной наколочке на сахарной вате, заменявшей волосы. Она быстренько составила на стол тарелки с подноса, пожелала нам приятного аппетита и удалилась, неизящно задев Антона... Владимировича пышным бедром. Петя хмыкнул и уткнулся в тарелку с киевской котлетой.

Мне есть совсем не хотелось, и я лениво ковырялась вилкой  в салатнике, выуживая огурцы. Петя быстро управился со своей порцией и посматривал голодным взглядом на мою котлету, до которой я так и не дотронулась.

- На, ешь, - я пододвинула ему тарелку. - Я не хочу. Ты большой, тебе много есть надо.

Петя ломаться не стал и в полминуты уговорил котлетину, только масло брызнуло. Промокнув губы салфеткой, он посмотрел на меня с нежностью. Так смотрят на названного брата, который дал свою кровь для переливания.

Выковыряв из салата все огурцы, я запила их соком и снова отправилась в туалет - про запас. И снова мелькнула мысль о побеге. Но Петя стоял на страже у дверей. Терпеть не могу подобную манеру. Иногда случается такое, что люди, будучи в местной командировке, издают всякие разные звуки. Это, конечно, естественно, но...

Ехали мы еще минут двадцать, а потом свернули. Дорога была хоть и не асфальтированная, но достаточно ровная и укатанная. Она полого поднималась в гору. С одной стороны - только густой лес, а с другой сквозь сосны просвечивали клочки начавшего темнеть неба. На всякий случай я пыталась запомнить местность.

Когда мне было лет десять, мама серьезно заболела и вместо Питера отправила меня на месяц в пионерлагерь под Туапсе. Это был какой-то Бухенвальд! Мы жили в щелястых деревянных бараках, вместе с мышами и тараканами. При малейшем дождике с потолка начинало лить. Нас кормили перловой кашей на воде и жидким овсяным супчиком, заставляли ходить исключительно в шортах и пионерских галстуках. А еще два раза в день при любой погоде строем водили на море, до которого надо было идти минут сорок по чрезвычайно пересеченной местности. Не прошло и пяти дней, как я решила сбежать домой, но метров через двести окончательно и бесповоротно заблудилась. Пришлось колотиться в какой-то домишко и просить отвести обратно. С тех пор я всячески пытаюсь бороться с топографическим кретинизмом.

Вскарабкавшись на вершину холма, дорога круто свернула и начала спускаться вниз. Теперь справа, прямо под нами виднелось небольшое озеро. Там, где в воду смотрелись шатровые ели, она казалась черной, а в середине отливала синим бархатом. За деревьями прятались несколько особняков.

Через несколько минут мы подъехали к воротам одного из них. Петя посигналил, из окна кирпичной сторожки высунулась растрепанная рыжая голова. В два голоса заливались невидимые собаки, судя по тембру, не маленькие. Хотя… таксы тоже лают басом - и очень громко.

Заспанный парень в “городском” камуфляже, отчаянно зевая, открыл ворота, “Ауди” въехала во двор и затормозила у гаража. Мы с Антоном... просто Антоном вышли, а Петя нажал кнопочку на крошечном пульте и аккуратно въехал в поднявшуюся дверь.

Я крутила головой во все стороны, производя рекогносцировку на местности.

Участок, на мой взгляд, был мрачноват. Среди деревьев преобладали почти черные ели, как в сказках Гауфа. Ничего культурного, вроде яблонек или цветочков, не наблюдалось. Короче, дом в лесу. Только перед входом рос куст жасмина и была расчищена лужайка. Видно было, что за газоном тщательно ухаживают - ни мусоринки, травинка к травинке.

Сам дом... Не знаю, чего я, собственно, ожидала, наверно, чего-то роскошно-вульгарного, в стиле Ларисы и Валеры. Но коттедж оказался неожиданно скромным, хотя и немаленьким. Он напоминал жилища немецких бюргеров - солидные, практичные постройки на века. Два этажа, а сверху чердак, у которого на все четыре стороны выходили окна в треугольных фронтонах. Узкая вагонка наверняка скрывала солидную кладку и была выкрашена тем удивительным оттенком, который уже ушел от бледно-розового, но еще не пришел к светло-бежевому. Коричневая черепичная крыша, такая же коричневая каминная труба. А углы дома белые, подчеркивающие его стройность, и от этого он словно устремлялся вверх.

Собаки продолжали заливаться. И конечно, это были не таксы. Вдоль длинной проволоки бегал на цепи огромный кряжистый ротвейлер. Вокруг Антона скакала, приплясывая и улыбаясь, не менее огромная немецкая овчарка, похожая на комиссара Рекса. Антон потрепал псину между ушами, и овчарка упала на спину, задрав все четыре лапы. Но стоило мне сделать шаг поближе, она моментально вскочила и настороженно уставилась на меня, склонив голову набок.

- Спокойно, Лотта, Алла - своя! - сказал Антон, поглаживая ее по голове.

- А как зовут ротвейлера?

- Жутко. Спрайт. Но это не я придумал.

Я не стала уточнять кто. Может, охранники. В конце концов, наверняка у него есть жена, дети, любовницы. Подобные экземпляры редко исповедуют аскетизм. Но я ничего - слышите, Алла Валентиновна? - ничего не хочу знать. Положим, мне это безразлично.

- Пойдемте в дом. Здесь рано темнеет, деревья заслоняют небо. А как только стемнеет, с озера потянет холодом. Петя сейчас затопит камин. Любите сидеть перед камином?

- Люблю, - кивнула я. - Особенно в качалке. А Петя - ваш... бодигард?

- Можно и так сказать. Я выкупил его из чеченского плена. Не буду уточнять, за сколько.

- Как?

- Так. Его бабушка - моя бывшая классная руководительница. Отец - инвалид, мать - воспитательница в детском саду. И еще двое младших. Откуда у них деньги.

- И теперь он отрабатывает?

Антон не ответил, только посмотрел на меня, приподняв брови, и мне стало жутко стыдно. Горячая волна, как лава, стекала из-за ушей на лицо, шею и грудь. Наверно, у меня покраснели даже пятки. Говорят, только рыжие могут так отчаянно заливаться краской.