Пограничник

Иван не помнил, сколько он так просидел на полу в тишине храма. В себя он пришел, когда дозиметр начал потрескивать — это счетчик Гейгера реагировал на единичные радиоактивные частицы. Это означало только одно — что дозиметр был рабочим. Иван услышал характерный треск не сразу, а услышав, удивился. Он-то считал, что все приборы вышли из строя навсегда, на веки вечные. Но оказалось не так.

Иван вытер слезы и поднялся. Надо было найти Марию.

Он взял рюкзак, огляделся и толкнул было маленькую, почерневшую от времени дверку, но она распахнулась ему навстречу сама, и тихий старческий голос произнес:

— Ну здравствуй, Иван! Долго же ты сюда добирался…

Иван поднял глаза и встретился с тихим взглядом необыкновенно ясных, чистых карих глаз. И удивился — точно такие же глаза смотрели на него с икон.

— Прошу в трапезную, чадо, стол накрыт. Не обессудь, пища скудная, но и это, по концу наших времен, — праздник…

Тело старика скрывала длинная черная ряса. На груди висело серебряное распятие. Росту старец был богатырского, и, наверное, в молодости он и в самом деле был богатырем, но время истончило его мышцы и убелило волосы сединой. Лицо у него было будто с иконы — темное, как мореное дерево, с таким же удлиненным овалом и тонкими чертами, как лики на стенах вокруг. Он пошатнулся и оперся ладонью о плечо Марии, стоявшей рядом. Мария взглянула на Ивана и неожиданно для него радостно улыбнулась.

— Это отец Евлампий, я рассказывала тебе о нем! Помнишь?

Иван неуверенно кивнул.

Старик перекрестился на иконы и, держась рукой за стену, медленно двинулся вглубь неосвещенного коридора. Он шел и разговаривал.

— Страшные времена настали, дети мои, страшные. Думал я, что еще три дня назад призовет меня Господь к себе, как и положено было. Я уж и рад был, потому что уже тяжко ноги носить, но, видать, у Господа на меня свои планы. Теперь вот вас дождался, теперь скоро. Господь милостив, приберет… — он задохнулся, остановился отдышаться, отмахнулся от Марии, которая торопливо сбегала куда-то и вернулась со стаканом воды, повернулся к Ивану. — Ты, Ваня, в Бога веришь?

Иван заколебался. С одной стороны, выходило, что, раз есть Хурмага, значит, есть и Бог, с другой — Хурмагу он видел, а Бога?.. Да и убили Хурмагу не святой водой и не молитвами, убили взрывчаткой… Впрочем, убили ли?

— Не говори, ничего не говори, — махнул рукой отец Евлампий. — Понял. Еще будет время у тебя убедиться в Его силе и в Его любви… Разум не поможет, сердцем надо смотреть… Как сейчас, в храме.

Иван насторожился.

— Ты, Ванюш, не напрягайся!.. — совсем по-свойски усмехнулся священник. — Тут ведь со многими так. Сила-то какая!.. И ты, друг мой, силу эту почувствовал. А значит, не потерян ты для Бога, нет, не потерян. Ну да у Него для каждого из нас свое уготовано… Сюда.

Они вошли через низенькую дощатую дверку в довольно просторную трапезную, освещаемую свечами. В углах притаилась темнота. Посередине трапезной стояли простые деревянные столы. Иван прикинул, что одновременно за ними могло обедать человек двадцать — двадцать пять, не больше. На крайнем столе стояли простые металлические миски и кружки, кастрюля. И на глиняной тарелке — крупные ржаные сухари. Иван, стараясь не шуметь, поставил рюкзак на скамью, расстегнул клапан, достал банку тушенки, хлеб…

— Ты, Иван, сильно не старайся, — ласково сказал священник, — тебе еда еще пригодится. Путь у тебя будет далекий. Лучше давайте поблагодарим Господа за то, что мы живы и что мы здесь собрались… Пусть защитит нас, детей своих, в эти последние времена, — предложил он.

Иван отодвинул в сторону рюкзак, ожидая, что ему надо будет что-то делать, но старик повернулся к едва видимым в полумраке образам и начал молитву.

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него… Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна; плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща и тма одесную тебе; к тебе же не приближится; обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши…

Иван внимательно слушал незнакомые, но странным образом все же понятные слова. «Наверное, в детстве так молилась мама, — решил он, — вот я и запомнил».

— На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою; на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое…

После того, как тихий голос отца Евлампия замолк, в трапезной на несколько секунд воцарилась тишина.

— Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго… — так же тихо повторил Иван эти странные слова. — А кто такой бес полуденный? — спросил он.

И где-то, казалось, совсем рядом, за каменной стеной взревел кто-то громадный. Страшный рев раскатами грома прокатился по коридорам обители, по трапезной… Иван почувствовал, как дрогнула под ним скамья и качнулся стол. Мария вздрогнула, подняла голову, прислушалась. Иван, ожидая нападения, рефлекторно нащупал дробовик, поставленный возле правой ноги, но секунды шли, а рев больше не повторялся.

— Не тревожьтесь, сюда они не придут, тут безопасно, — сказал отец Евлампий, и Иван сразу догадался, что священник скорее успокаивал Марию, чем Ивана.

Но отец Евлампий обернулся к нему:

— Святитель Афанасий Великий, живший в начале четвертого века от Рождества Христова в известном всем городе Александрии, полагал, что это — злой дух лени и беспечности, иные же считали, что это дух уныния. Предаваться ему ни в коем случае нельзя, ибо ведет это к ослаблению души и к отпадению от Бога.

— Ну, Мария, ты тут похозяйничай немного, приберись, а мы с Иваном пока поговорим, — сказал отец Евлампий, вставая из-за стола, и кивнул Ивану в сторону двери: — Пойдем, Ваня, у тебя наверняка есть вопросы. На что смогу — отвечу, а чего не знаю, о том не обессудь…

Вдвоем они вернулись в храм. Отец Евлампий с поклонами трижды осенил себя крестным знамением, подошел к праздничной иконе, приложился к ней, немного постоял в тишине, по-видимому, молился. Потом, тяжело ступая, прошел в притвор, махнул рукой Ивану, чтобы тот помог. Вдвоем они отодвинули от стены две резные деревянные скамьи, потемневшие от времени. Сели напротив друг друга. Старик помолчал, глядя в пол, потом поднял голову, посмотрел на Ивана прямо и ясно.

— Ну, спрашивай, Иван-воин…

Иван помолчал. Вопросов было все равно больше, чем ответов.

— Что случилось? — спросил он. — Куда все подевались? И если это Конец света, то почему центр Москвы полностью уничтожен? И почему я, и вы, и Мария все еще здесь? Ведь все мы должны быть мертвы… И все должно быть завалено мертвыми телами? Или я вообще ничего не понимаю? Скажите мне, отче?

Отец Евлампий улыбнулся.

— А я думал, ты спросишь, есть ли Бог на самом деле? Прости, я не смеюсь, но обычно все спрашивают об этом. Но ты, конечно, знаешь ответ, ибо лично столкнулся с нечистым в облике… в теле офицера. Да?

— Да.

— И все-таки это Конец света, друг мой Иван, Конец света. Его столько ждали, а когда он наступил, оставшиеся в живых не поняли, что случилось. Так и в первый раз было с Мессией — не узнали, не приняли. А тела? Что тела? Главное, что души теперь стоят перед Создателем и отвечают за все, что совершили. А совершили и натворили много… То, что происходит сейчас, — это конец истории, конец времен. Ты же видел, что день не сменяется ночью, а вслед за ночью не приходит утро. Мгла пала на землю, и нет больше времени в нашем понимании. Твои часы не идут, выбрось их, они тебе никогда не понадобятся…

Иван недоуменно глянул на циферблат часов, но снимать их с запястья не стал.