Страница 19 из 63
— Но зачем? — удивляется Элай.
Я начинаю смеяться. Запускаю руку внутрь и отцепляю голубые провода от диска, осторожно переплетая их с красными. Не хочу повредить согревающий механизм. Сам по себе он весьма полезен. — Затем, — отвечаю я Элаю, — что им плевать на нас, но они очень любят собирать данные.
Освободив серебристый диск, показываю его остальным. — Держу пари, это записывающее устройство, которое регистрирует пульс, биохимические процессы в организме, момент нашей смерти. И, кроме всего прочего, им пришло в голову, что они должны знать о том, чем мы занимаемся в поселениях. Они не используют диски, чтобы следить за нами непрерывно. Но, когда мы умрем, они соберут наши данные.
— Пальто не всегда сгорают, — говорит Вик.
— И даже если сгорят, то диски все равно огнестойкие, — отвечаю я. А потом усмехаюсь. — Мы усложнили им задачу, — говорю я Вику. — Все те люди, которых мы похоронили. — Но усмешка тает, когда я думаю, что офицеры будут выкапывать тела из земли, только чтобы раздеть их.
— Тот первый парень в реке, — вспоминает Вик. — Они заставили нас снять с него пальто, прежде чем избавиться от тела.
— Но, если мы не волнуем их, тогда почему их беспокоят наши данные? — спрашивает Элай.
— Смерть, — говорю я. — Это единственная вещь, которую они до сих пор не могут победить. И хотят знать о ней больше.
— Мы умираем, а они изучают, как это избежать, — голос Элая звучит сдержанно, как будто он думает не только о пальто, но еще о чем-то.
— Мне интересно, почему они не остановили нас, — продолжает Вик. — Ведь мы хоронили в течение нескольких недель.
— Не знаю, — говорю я, — может, им было интересно, как долго мы сможем продолжать.
Мгновение мы все молчим. Я откручиваю синие провода и прячу их, эти внутренности Общества, под камень. — Хотите, я и ваши исправлю тоже? — спрашиваю их, — Это не займет много времени.
Вик снимает свое пальто. Теперь, когда я знаю, где находятся синие провода, я могу сделать разрезы аккуратнее. Мне хватает всего нескольких небольших отверстий, чтобы вытащить их. Одно из отверстий располагается как раз в месте над сердцем, и я вынимаю диск.
— Как ты собираешься привести свое пальто в порядок? — одеваясь, интересуется Вик.
— Придется пока носить, как есть, придумаю что-нибудь попозже, — отвечаю я. Среди деревьев рядом с нами стоит сосна, источающая сок. Я зачерпываю немного и склеиваю в некоторых местах отрезанные куски материи. Запах соснового сока, резкий и землистый, напоминает мне другие, более высокие, сосны на Холме. — Мне, скорее всего, по-прежнему, будет тепло, если буду аккуратен с красными проводами.
Я тянусь к пальто Элая, но он удерживает его. — Нет, — говорит он. — Все нормально. Мне это не мешает.
— Как скажешь, — удивляюсь я, а потом, кажется, понимаю его. Крошечный диск — самая ценная вещь, которая, может быть, подарит нам бессмертие. Хоть это и не такой хороший способ, как сохранение образцов ткани, доступное для идеальных Граждан — их шанс снова вернуться к жизни, как только Общество изобретет нужную технологию.
Я вовсе не уверен, что они когда-нибудь найдут способ делать подобное. Даже Обществу не подвластно оживить человека. Правда только в том, что наши данные будут хранить вечно и превращать их в любые числа, необходимые Обществу. Это похоже на то, что Восстание сотворило с легендой о Лоцмане.
Я знаю о повстанцах и их лидере, сколько себя помню.
Но никогда не говорил об этом Кассии.
Ближе всего к этому я был тогда, когда мы находились на Холме, и я рассказывал ей историю о Сизифе. Не ту версию, которую изменили для Восстания, но другую, которая нравится мне больше всего. Мы с Кассией стояли в том густом зеленом лесу. У каждого из нас были в руках флажки. Я закончил рассказывать историю и собирался сказать что-то еще. Но она спросила меня о цвете моих глаз. В тот момент я осознал, что любить друг друга очень опасно — это почти, как участвовать в мятеже — и даже больше.
Я слышал отрывки из стихотворения Теннисона всю свою жизнь. Но в Ории, после того, как прочитал слова Теннисона по губам Кассии, я понял, что этот стих не принадлежалВосстанию. Поэт написал его не для них — он был сочинен задолго до начала правления Общества. То же самое случилось с историей о Сизифе. Она существовала еще до Восстания, до Общества или моего отца: все они утверждали, что она принадлежит им.
Когда я жил в Городке, занимаясь постоянно одними и теми же вещами, то тоже изменил историю. Я решил, что мысли в собственной голове значат гораздо больше, чем все остальное.
Я так и не сказал ей ни о том, что слышал тот стих раньше, ни о мятеже. Почему? Мы видели, что Общество пытается влезть в наши отношения. И, конечно же, нам не нужен был никто другой. Те стихи и истории, которыми мы делились друг с другом, могли означать только то, что мы хотели видеть в них. Мы могли выбирать наш собственный путь вместе.
Наконец-то мы замечаем знак Аномалий: то место, которое они использовали для восхождений. Земля у основания утеса усеяна голубыми частицами. Я склоняюсь, чтобы разглядеть ближе. На мгновение мне кажется, что это сломанные панцири каких-то чудесных насекомых. Голубые и темно-фиолетовые снизу. Раздавленные и смешанные с красной глиной.
А потом до меня доходит, что это ягоды можжевельника, растущего у стены. Они упали на землю и были растоптаны чьим-то сапогом, потом дождь размыл отпечатки, и сейчас их едва возможно разглядеть. Я обшариваю трещины в скале и металлические перекладины, по которым Аномалии взбирались вверх. Но веревки исчезли.
Глава 12
Кассия
Пока мы идем, я выискиваю какие-нибудь признаки того, что Кай проходил через это место. Но ничего не нахожу. Мы не видим ни отпечатков ботинок, ни признаков человеческой деятельности. Даже деревья здесь маленькие и чахлые, а одно из них имеет четкий темный рубец, как от удара молнией, проходящий прямо по центру ствола. Я чувствую себя такой же пораженной. Не смотря на то, что парень, сбежавший с нами в Каньон, говорил о недавно прошедших дождях, я, по-прежнему, надеялась обнаружить следы Кая.
И даже надеюсь найти доказательства того, что Восстание существует. Я уже было открыла рот, чтобы спросить Инди об этом, но что-то останавливает меня, и я отступаю. Я даже не знаю, как должен выглядеть знак мятежа, и что вообще ожидаю увидеть.
Вот и крохотный ручей, такой мелкий, что почти исчезает, когда мы с Инди одновременно наполняем наши фляжки из него. Он или пересыхает, или полностью впитывается в грунт, когда достигает края Каньона. Нетвердо ступая в темноте, я не заметила, где начался поток, он просто неожиданно появился перед глазами. На узких песчаных берегах валяются обломки леса, совершенно сухие, постепенно дрейфующие в другую, более крупную реку. Я не перестаю спрашивать себя, как бы все это могло выглядеть сверху, с высоты птичьего полета: сверкающая серебристая нить, словно выдернутая из материи одного из Ста Платьев, извивающаяся вдоль необъятных красных скал, известных как Каньон.
Сверху, мы с Инди смотрелись бы такими маленькими, что нас невозможно было бы разглядеть.
— Мне кажется, мы спустились совсем не в то ущелье, — говорю я Инди.
Сначала она ничего не отвечает — наклоняется, чтобы поднять с земли что-то хрупкое и серое. Показывает мне, осторожно держа в руках.
— Старое осиное гнездо, — говорю я, глядя на тонкие, как паутина, витки, густо переплетенные друг с другом.
— Выглядит, как морская ракушка, — открыв сумку, Инди аккуратно кладет туда заброшенное гнездо. — Ты хочешь попробовать выйти отсюда и начать сначала? — спрашивает она. — Пойти в другое ущелье?
Я раздумываю. Мы двигаемся уже почти сутки, запасы еды закончились. Мы съели большую часть нашего пайка, чтобы восполнить силы, потраченные на бег к Каньону. Я не хочу расходовать таблетки на обратный путь к началу ущелья. Особенно, если даже не знаю, что может преследовать или поджидать нас.