Дэмономания

— А главный? — спросила Роузи.

Она видела Рэя, хотя и не пожелала знакомиться с ним на похоронах Бонн, где он словно бы выставил себя напоказ ей и всему Фонду; с тех пор она просматривала заявки, подаваемые «Чащей» на гранты по целительской программе, и все время натыкалась на его странное имя. Он даже снился ей: она вспомнила об этом только теперь.

— Я знаю Рэя Медоноса, — произнес Бо. — Я знаю его. Он сказал это, как всегда, ровным и ясным голосом, но все ощутили то ли мрачный холодок, то ли жесткую решимость.

— Я хочу знать одно, — спросила Вэл. — Тюрьма нам не светит? Потому что ребенку от этого никакой пользы не будет.

Роузи глубоко вздохнула и обхватила себя за плечи. Алан не стал отвечать, когда она спросила его о возможных последствиях, только помахал рукой возле уха, словно отгоняя ее слова. Верит ли Роузи, что Сэм грозит опасность? Все ли возможности диалога с Майком она исчерпала? Действительно ли в его действиях имелся элемент принуждения? Но Алан не стал слушать ответы, сделал вид, что не слышит ее. Так что она не могла ответить Вэл.

— Майк захочет выдвинуть обвинение, — произнес Споффорд и, подняв брови, оглядел собравшихся: ведь я прав? — Он не станет этого делать, — сказал Бо.

Споффорд остался недоволен. Он снова взял Роузи за руку.

— Подождем до темноты, — сказал Бо. — На это есть забавная причина, которую я вам не скажу. — Он по-прежнему улыбался той самой, прекрасно всем известной улыбкой — смущенной, веселой и одновременно загадочной. — Все равно ждать недолго. Роузи, тут есть комната, где я мог бы посидеть немножко? Просто посидеть.

Она встала, обвела всех глазами, пытаясь понять, понял ли кто-нибудь смысл его слов хоть на чуточку больше, чем она, — увидела, что нет, но спрашивать ничего не стала. Бо, едва войдя в кабинет Бонн, куда его отвела Роузи, рассмеялся, огляделся и покачал головой: нет. Нет, не здесь. Кухня ему понравилась больше, он сел в жесткое кресло за старым деревянным столом и застыл, прежде чем Роузи успела выйти за дверь.

На широте Дальних гор декабрьская ночь падает быстро; дня почти и не было, а в «Чаще» уже давно горел свет. По зданиям, гаражам, сараям и земельному участку молодые люди из «Пауэрхауса» ходили вдвоем-втроем, стараясь не оставаться в одиночестве, хотя и не понимали, чего им тут бояться; под разными предлогами они прекращали перепись имущества и возвращались в главное здание, в гостиную. Там оставался Рэй со товарищи, и не без причины: на оттоманке в центре комнаты сидели Майк с дочерью, а Рэй со своим Евангелием устроился в жестком кресле. Люди входили тихонько, по двое — по трое, и рассаживались.

Рэй объяснил, что он попытается сделать и почему считает это необходимым, и оглядел паству, словно заручался ее согласием. Он попросил всех молиться. Затем не без труда встал и навис над Сэм, которой показалось, что он разросся еще больше.

— Сэм, конечно, не поймет всего, что случится здесь сегодня, — сказал он остальным, не отрывая взгляда от девочки, — но для нее, думаю, многое в жизни изменится, если будет на то воля Божья. — Сказано было в обычной манере взрослых, которые, улыбаясь и глядя ребенку в глаза, говорят то, что малыш, по их мнению, не поймет и даже не воспримет. — Мы должны быть готовы к тому, что случай окажется трудным. Но мы знаем, что вреда ни нам, ни ребенку не будет.

Все ежились, шептались, переминались.

Сэм поняла, что оказалась в центре внимания, и встревожилась.

— Папа.

Майк обнял дочку за плечи и наклонился поцеловать ее. Рэй положил руку на ладонь Майка.

— Папа сейчас ненадолго выйдет, дорогая, — сказал он. — Потому что мы хотим поговорить немного с глазу на глаз. Ты и я.

Майк поднял голову, но не выпустил Сэм.

— Нет, — сказал он. — Конечно, я останусь. — Он сказал это не Рэю, а Сэм. — Конечно.

— Майк, полагаю, тебе лучше не присутствовать. Майк. Мягкое повторение имени укротило его. Он видел: никто, кроме Рэя, на него не смотрит.

— Что, есть причина? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал так же тихо и твердо, как у Рэя, но куда подевалась вся его сила, куда.

— Да, причина есть, — ответил Рэй. — Мы говорили об этом. Майк убрал руки от Сэм.

— Майк, я хочу поработать с тобой над этим, — сказал Рэй. — С твоей души можно снять все, абсолютно все. И я хочу помочь тебе, чтобы ты попросил об этом. Но сейчас ребенок важнее.

Сэм начал бить озноб, в холле было холодно. Майк хотел было снять с себя жилетку, чтобы укутать ее, но не смог.

— Пусть остается, — сказала Сэм. — Я не против.

— Майк, — сказал Рэй.

Все ждали, Майк не смотрел ни на кого; ему хотелось сказать: «Солнышко, я буду здесь, за дверью», — но он не смел сделать и этого; если он причинил ей когда-то столь ужасный вред, значит, не имел права на эти слова, — они прозвучали бы как угроза или предостережение; даже ему самому так показалось, когда он проговорил фразу мысленно. Он не мог прикоснуться к Сэм. Не мог сказать, что любит ее.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Рэй тебя любит. Послушай его.

Он пятился от протянутой дочкиной руки, не в силах освободиться от Рэя, который двинулся к нему с неожиданным проворством и, заключив в свои большие объятья, хохотнул добродушно, мол, какие пустяки, но Майк-то знал, что это не так; потом Рэй выпустил его и повернулся к Сэм.

— Папа?

— Все хорошо, — сказал Майк, полуобернувшись на ходу, но не настолько, чтобы увидеть ее, и помахал рукой в ее сторону. Он вышел через большую сводчатую дверь, прошел по коридору мимо уборной, где у Сэм случился припадок, и подошел к окну, выходящему на поле для гольфа и на холмы. Он слышал голоса в гостиной, но не разбирал слов; должно быть, там молились.

Майку казалось: то, о чем упоминал Рэй («когда бы это ни случилось, может, и не один раз»), являлось на свет, лишь когда он заговаривал об этом; а появившись, становилось как бы личной тайной Майка, не ведомой никому, кроме него. Этого не было, он точно знал, что раньше этого не было, но он чувствовал, что это становится правдой, а значит, тем, что было всегда.

«Это как исполнение желаний, да?» — поддразнила его Роузи, когда Майк попытался рассказать ей о молитве, попытался убедить, что физика — это еще не все и мы можем получать желаемое.

Он думал, но не следил за мыслью; голос принадлежал ему и говорил правду, но в то же время не имел к нему никакого отношения, словно голос диктора на вокзале, объявляющий поезда, когда знаешь, что твой поезд ушел, давным-давно ушел, и ничего тут не поделать.

«Если желаешь попасть в ад, Судного дня ждать не обязательно, — как-то сказал ему Рэй. — Если хочешь, можешь отправляться прямо сейчас». Он простоял так, наверное, долго, как вдруг совсем рядом раздался голос, хотя Майк не слышал, чтобы кто-нибудь подходил.

— Эй, Майк.

Он обернулся. К нему приближался призрак — совершенно белый человек. От ужаса остатки Майковой души чуть не разлетелись на осколки, но касание руки вновь их скрепило.

— Слушай, Майк, давай поговорим? Это очень важно. Что-то померещилось Майку в дальнем конце широкого коридора: то ли мышь пробежала по полу, то ли летучая мышь, разбуженная теплом, пролетела на уровне глаз в гостиную, нет, показалось. Ему почему-то вспомнилась лукавая улыбочка Бо Брахмана.

— О чем? — спросил он.

А собравшиеся в гостиной перестали молиться и вскочили на ноги: они увидели невысокого человека в вязаной пастушьей жилетке, с длинными, как у Иисуса, волосами и таким же, как у Него, лицом (оно являлось им в молитвах, и хотя каждому виделось свое, но лицо всегда оставалось таким же страшно спокойным и красивым; и улыбку ни с какой не спутать); и он о чем-то тихо спросил у Рэя.

— Так зачем я здесь? — спросила Вэл.

Месяц был прибылой, в начале второй четверти, а больше Споффорду и Вэл не на что было смотреть. Бо сказал: Вэл нужна для того, что они с Роузи затеяли, — но не объяснил зачем. На таких условиях она имела дело только с Бо: обычно в это время года Вэл уже не покидала комнаты на верхнем этаже Дальней Заимки, выезжая лишь пополнить запасы еды и сигарет «Кент».