Страница 135 из 154
Глава 41
Кульминация
Он вздрогнул и уставился на Либби, которая свернулась клубком, подогнув ноги, в углу между ковром и стеной и не подавала признаков сознания. Это была пухленькая, но изящная темноволосая девушка. Юбка ее словно бы сделалась короче, а блузка — шелковистей, чем прежде; нахмурившееся во сне лицо имело вид куда более ребяческий, чем одежда. Открыв глаза, она спросила: «Что?» — выпрямилась и взглянула на наручные часы. Тоном, в котором не слышалось упрека, она произнесла:
— Вы засели там так надолго. На целые часы. Мы пропустили оперу. — Она протянула руку, и Ланарк помог ей подняться. — Он вас покормил?
— Да. Я хотел бы поговорить с Уилкинсом.
— С Уилкинсом?
— Или Монбоддо. Пожалуй, в первую очередь именно с Монбоддо. Это возможно?
Сделав большие глаза, Либби отозвалась:
— Вы что же, совсем не отдыхаете? Неужели вам никогда не хочется удовольствий?
— Я здесь не для того, чтобы отдыхать.
— Простите, что спросила.
Она пошла по коридору. Ланарк поспешил следом.
— Послушайте, я прошу прощения, если был невежлив, но у меня действительно дел по горло. Да и в любом случае, с удовольствиями мне никогда не везло.
— Бедняжка.
— Я не жалуюсь, — подчеркнул Ланарк. — Пусть так, у меня все же были в жизни радости.
— Когда, например?
Ланарк вспомнил день, когда родился Сэнди. Он знал, что тогда точно был счастлив, иначе не звонил бы в соборный колокол, но само ощущение счастья забыл. Прошлое внезапно показалось ему очень обширным и очень мрачным пространством. Он устало отозвался:
— Не так давно.
В холле у двери лифта Либби помедлила, обернулась к Ланарку и сказала твердо:
— Где сейчас Монбоддо и Уилкинс, я не знаю. Думаю, они явятся позже, когда начнется прием, так что я дам вам совет. Ведите игру хладнокровно. Знаю, вам это не нравится, но если взять быка за рога в первый же день, когда все друг к другу присматриваются, вас сочтут навязчивым. Настоящий, мощный лоббист переводит свои требования в наличные не раньше второго дня, в самом его начале. И вот еще что. Исполнительная власть Прована платит мне жалованье независимо от того, сопровождаю я вас или нет. Если хотите, чтобы я испарилась, скажите просто: «Испарись» — и я испарюсь. Но мы ведь можем спокойно посидеть за выпивкой, поговорить о чем-нибудь, кроме этой чертовой Генеральной Ассамблеи. От одного их языка я себя чувствую ничтожным пигмеем.
Глядя на нее, Ланарк сознавал, насколько она привлекательна. От этого ему сделалось больно. Он понимал, что, если она позволит ему поцеловать ее дерзкие губы, он не почувствует ни тепла, ни возбуждения. Внутри себя он находил только холод, бесплодный и неблагодарный, болезненную пустоту, не способную ни давать, ни брать. Он подумал: «Больше чем наполовину я уже мертвец. Как это произошло?» Он пробормотал:
— Пожалуйста, не испаряйтесь.
Ведя его за руку на галерею, она проговорила шутливо:
— Спорю, мне известно кое-что, от чего вы испытываете удовольствие.
— Что же?
— Спорю, вам доставляет удовольствие быть известным человеком.
— Нет, что вы.
— Вы так скромны?
— Не то чтобы скромен, но известным меня тоже не назовешь.
— Думаете, стала бы я ради самого обычного делегата часами томиться под дверью Настлера?
Смутившись, Ланарк промолчал. Он указал на молчаливую толпу охранников в черных костюмах по обе стороны стеклянной двери:
— Что они здесь делают?
— Держатся поодаль, чтобы не перепугать гостей.
В почти пустой галерее пульсировала легкая ритмичная музыка. В ночном небе за окном вырастали из золотых сердцевин среди звезд огромные хризантемы, роняли лепестки с розовыми кончиками на стадион, где в ярком свете толпились на террасах и танцплощадках (по одной в каждом конце центрального поля) крохотные фигурки. Хризантемы блекли, их пронзали алые искры, прочерчивая в небе длинный хвост из ослепительных перьев, белых и зеленых. Вдоль окна на этом этаже были свалены тут и там огромные подушки, заменявшие мебель. На следующем в одном конце имелись места для дюжины оркестрантов, хотя сейчас там находился лишь кларнетист, выдувавший шутливую мелодийку, и ударник, мягко трогавший щетками тарелки. Еще выше были расставлены четыре основательно нагруженных буфета, а на самом верху — множество пустых стульев и столиков; в каждом конце имелось по бару, вдоль одной из стоек сидели на табуретах четыре девушки. Либби подвела Ланарка к ним.
— Марта, Сольвейг, Джой и вторая Джой — сами знаете кто из Унтанка.
Марта проговорила:
— Не может быть.
Сольвейг заметила:
— У вас такой солидный вид.
Джой сказала:
— Позвольте, я положу ваш портфель за бар? Там с ним ничего не случится.
— Моя мать — ваша приятельница, по крайней мере — была, — сказала вторая Джой.
— Ее зовут Нэнси? — хмуро спросил Ланарк, отдавая портфель и садясь. — Если да, то я вас видел, когда вы были младенцем.
— Нет, ее зовут Гэй.
— Не напоминай ему о его возрасте, — вмешалась Либби. — Прояви-ка сама материнскую заботу — смешай нам пару «Белых радуг». «Белые радуги» у нее отлично получаются.
Сольвейг была самой крупной из девушек, а самой маленькой — вторая Джой. Все они были примерно одного возраста и держались непринужденно-дружелюбно. Ланарк едва ли воспринимал их по отдельности, но ему нравилось быть среди них единственным мужчиной. Либби сказала:
— Нам нужно убедить Ланарка, что он известный человек.
Все рассмеялись, и вторая Джой, отмерявшая по каплям какую-то жидкость в серебристую жестянку, протянула:
— Но он это знает. Не может не знать.
— Чем же я известен? — спросил Ланарк.
— Вы тот самый человек, который без всяких на то причин учудил такое… такое… — объяснила Марта. — Вы расколотили у Монбоддо телеэкран, когда он дирижировал струнным квартетом.
— Вы сражались с ним за дракониху и заблокировали в институте все потоки, — добавила Сольвейг.
— Вы сказали ему все, что о нем думаете, и отправились прямо из кулуаров совета в интеркалендарную зону. Пешком! — сказала Джой.
— Нам жутко не терпится увидеть, что вы устроите сегодня, — заключила вторая Джой. — Монбоддо вас как огня боится.
Ланарк принялся было объяснять, как по-настоящему обстояли дела, но уголки его рта невольно поднялись, щеки полезли в стороны и на глаза; удержаться он не мог, глупая широкая ухмылка сковала ему язык, он затряс головой и расхохотался. Вслед за ним расхохоталась Либби. Она налегла на стойку, легонько касаясь бедром его бедра. Марта сказала Ланарку:
— Либби вами пользуется, чтобы заставить своего друга ревновать.
— Ничего подобного. Ну ладно, разве что самую чуточку.
— А кто ваш друг? — улыбнулся Ланарк.
— А вот тот, в очках. Ударник. Просто чудовище. Когда у него не ладится игра, он не в ладах со всем миром.
— Пользуйтесь мной, как вам будет угодно. — Ланарк похлопал Либби по руке.
Вторая Джой протянула ему стакан с прозрачным напитком, и все напряженно смотрели, как он отхлебывал. Первый глоток был мягким и невесомым, потом сделался прохладным, со вкусом молока, защипал нёбо, как мята, приобрел горечь джина, сгустился теплым шоколадом, обжег кислотой лимона, но в смеси со сладостью лимонада. Ланарк хлебнул снова, и язык ему омыл совершенно другой поток вкусов: на кончике ощущалась черная смородина, в середине к ней примешивался приятный оттенок детской микстуры от кашля, в горло явственно лился мясной соус, а слабое послевкусие напомнило копченые устрицы.
— Вкус какой-то невнятный, — сказал Ланарк.
— Вам не понравилось?
— Нет, что вы, очень вкусно.
Все засмеялись, словно бы он удачно сострил. Сольвейг спросила:
— Потанцуете со мной, когда музыка заиграет?
— Конечно.
— А со мной? — пропела Марта.
— Я собираюсь пригласить по разу каждую, вот только вторую Джой — два раза.