В Эрмитаж!

Следующая комната. Там Философ встречает своего старинного приятеля, галантного придворного, барона Мельхиора Гримма (барон — международный брокер, его конек — браки между членами императорских фамилий). Лицо его покрыто толстым слоем пудры, на голове — щегольской парик с Невского проспекта. Сияя улыбками, Гримм непринужденно беседует и сплетничает о чем-то в кружке избранных. Гостеприимный хозяин нашего героя, благороднейший князь Лев Нарышкин, тоже тут, лениво интересуется, что сталось с его лучшей медвежьей шубой. Оба живо приветствуют Философа.

— Царица ждет! — говорят ему и подводят к первой фрейлине двора, к темноволосой княгине Дашковой.

Философ вспоминает, что некоторое время назад принимал ее у себя в Париже.

— Дорогой Философ, — говорит Дашкова, — она знает, чего от вас ждать. — И ведет его через толпу.

И вдруг перед ним Она — ожившая статуя собственной персоной. Как бы ни старались портретисты, выглядит точно на свой — вполне зрелый, что-то около пятидесяти — возраст. У нее высокий лоб, удлиненный овал лица, острый подбородок, нарумяненные щеки. Она высокая, полная и держится чрезвычайно величественно. Сейчас на царице очень мужской полувоенный костюм, обтягивающий ее пышные формы. В нем она похожа на оперную примадонну.

Дашкова подталкивает Философа вперед, к ней. Придворные смотрят во все глаза. Вот он, этот момент! Философ поднимает глаза, опускает глаза, кланяется низко, целует появившуюся перед ним пухлую руку.

— Я прибыл из Франции, — говорит он, — Мое имя Дидро.

— А я Екатерина Российская, отшельница из Эрмитажа. И рада приветствовать своего милого библиотекаря в этих стенах, которые однажды дадут приют его книгам и сохранят их для вечности.

— О да, Ваше Императорское Величество, это поистине самый щедрый дар судьбы за всю мою жизнь. Ваше обещание сделало меня счастливым. Пенсион и память Потомков. Теперь даже смерть не страшит меня. Я снял со стены лютню и пел хвалебную песнь Вашему Величеству.

— Для меня это тоже немалая удача, — отвечает Философу Екатерина, Самодержица Российская, Царица Казанская и Владычица Псковская. — Однако я помыслить не могла, что заслужу столько комплиментов. И лишь за то, что куплю несколько пыльных книг и дам владельцу возможность и дальше пользоваться ими. Скажите же, как вы находите мой Зимний дворец?

— Он оправдал мои ожидания, — звучит ответ. — Мне кажется, я уже видел его во сне.

— Вы видели сны, я строила, — возражает Екатерина. — По правде говоря, я строила как безумная.

— Известно Вашему Величеству, что вас теперь называют благодетельницей Европы?

Императрица наклоняет украшенную бриллиантами голову.

— Да, так говорят…

— Никто в целом мире не служит столь ревностно искусствам, гуманизму, никто не делает больше для распространения благодетельного просвещения. В лице Вашего Величества мы имеем неоспоримое доказательство того, что солнце движется с севера на юг.

— Итак, надеюсь, мы будем встречаться и говорить с вами ежедневно в моих личных покоях. Исключая, конечно, выходные дни, дни праздников, дипломатических приемов и прочих государственных или же религиозных событий.

— Разумеется, Ваше…

— После второго завтрака. Я всегда любила это время.

Почему-то ухмыляются столпившиеся вокруг придворные.

— Почту за честь.

— Скажем, между тремя и пятью.

— Передо мной — величайшая из цариц… — изощряется в придворных манерах Философ.

— Самая благодарная ваша ученица, — любезно отвечает ему могущественнейшая женщина планеты.

Часть первая

1 (наши дни)

Итак: что это за место? Стокгольм, столица Швеции, прекрасный город-порт, занимающий несколько островов в центре огромного архипелага. Время дня? Позднее утро. Месяц? Сейчас посмотрю… начало октября 1993 года. Погода? Прохладная, облачная, но с прояснениями, с кратковременными, но проливными дождями. Кто отправляется в путешествие? Пожалуй, пока лучше не отвечать, поглядим — увидим.

Шведское лето — явление, необъяснимое с точки зрения законов физики, суетливое время поездок на острова, лодкостроительства, лангустопоедания, купания-ныряния, гипербезумная фаза годового цикла этой щедрой на безумства нации — достигает высшей точки и клонится к своему промозглому осеннему концу. Юркие белые лодчонки из плексигласа все еще кружат по каналам Старого города, Гамла Стан — как называют его жители Стокгольма. Громкоголосые гиды выкрикивают в свои мегафоны леденящие кровь истории о знаменитой Шведской бойне. Но сезон экскурсий кончается, и зазывал осталось всего ничего. В городских гаванях, покачиваясь на волнах, снуют туда-сюда ялики с разноцветными парусами. Но, судя по всему, погулять им осталось совсем чуть-чуть: через несколько недель, а может и дней, их лебедками поднимут из воды и отправят зимовать в сухие доки.

В чистеньких, но продуваемых ветрами парках у порта осыпаются с деревьев мокрые листья и с грохотом опускаются ставни кафе и сосисочных на открытом воздухе. Тут и там небольшие группки людей — кое-кто в летних спортивных рубашках, но большинство в зимних дутых анораках — играют в шахматы фигурами размером с человеческий рост. Когда черным или белым грозит опасность, вокруг собираются болельщики — дети, праздные зеваки, прогуливающие своих питомцев собачники. На скамейках и за столиками последних оставшихся кафе сидят, задрав подбородки, самые закоренелые оптимисты. Пустыми глазами уставились они в небо с почти мистическим чаянием поймать последние лучи солнца — драгоценнейшего из сокровищ севера. А солнце знает, насколько оно желанно, и то появляется, то прячется снова, подмигивает кокетливо: смотрите, я тут, а вот меня нет. Ослепительно золотые солнечные лучи падают на коричневато-зеленоватые медные крыши и шпили, покрывающие и увенчивающие старинные здания — памятники грандиозной империи: Шведский королевский дворец, собор Сторчюрка, здание парламента. И — чуть дальше — модернистская ратуша, где проходит вручение Нобелевских премий, сопровождаемое оружейным салютом, — так шведы напоминают о своих крупнейших вкладах в копилку человечества: о создании сладостной утопии всеобщего мира и об изобретении динамита.

Летняя эйфория кончилась, зимняя депрессия приходит ей на смену. Надвигается северное скандинавское уныние. Впрочем, что это я? Кругом все так опрятно, все дышит самодовольством, богатством, все так по-бюргерски. Цивильно и цивилизованно — лучше не скажешь. Повсюду чувство собственного достоинства, рассудительность, похвальное уважение к порядку, ясная мораль. Всюду демократизм и дорогостоящая простота, о которых многие могут только мечтать. Все дышит шведским духом. Например, моя спаленка с тщательно продуманной современной обстановкой в симпатичном отельчике на Стургатан. Спальня и ванная снабжены вежливыми инструкциями, светско-религиозными и изложенными свободным слогом. Следуя этим указаниям, ни за что не совершишь безнравственного, недостойного гражданина поступка. «Пожалуйста, помогите сохранить нашу планету! Здесь, в Швеции, мы любим наши озера, наши моря и хотим защитить их. Пользуйтесь только казенным мылом и постарайтесь менять полотенца не чаще чем раз в два дня»; «Презервативы и Священное Писание для удовлетворения потребностей тела и духа вы найдете в тумбочке у кровати. Пожалуйста, воспользуйтесь ими. С любовью и уважением, управляющий отелем».

И на улицах та же картина. Либерализм, простота, порядочность, ни капли иронии. Улицы — чистые, прямые, нигде ни соринки. Еда — свежая, экологически чистая, изобилие рыбных блюд. Кофе — черный, душистый, крепкий, превосходный. Воздух — живительный, бодрящий, безупречно чистый. Высокое качество, но без хвастовства и показухи. Всего как раз в меру. Без помпы и навязчивости, без тупого консерватизма, без вульгарных новшеств. Собственно, шведы и сами про себя говорят: наш девиз — не слишком мало, не слишком много. Живут богато, но как сдержанно это богатство расходуется! По нарядным торговым улицам прогуливаются хорошо одетые покупатели. Проносятся мимо темные «саабы» и «вольво» с кожаными сиденьями. Водители ни за что не забудут включить подфарники и пристегнуть ремни безопасности. Бензина эти автомобили потребляют немало, но бензин неэтилированный, и ездят с умеренной скоростью. А как предупредительны водители! Вот оно — цивилизованное движение с цивилизованной скоростью. Элегантные пешеходы — высокие девицы в кожаных сапогах-чулках, мужчины-здоровяки в пальто защитного цвета, велосипедисты, ужасно театральные в своих шлемах со стрелками и лайкре (в Швеции на каждом шагу что-нибудь напоминает, как здорово быть здоровым) — дружно останавливаются, все с той же предупредительностью, давая машинам проехать. В свою очередь, внезапно, подчиняясь не столько красному сигналу светофора, сколько чувству справедливости, голосу совести и представлениям о порядочности, разом застывают на месте автомобили. И лишь тогда, с безупречной вежливостью, позволяют себе пересечь улицу полные признательности пешеходы и затянутые в лайкру велосипедисты.