Страница 3 из 10
На Каховке автобусные остановки уже безлюдны. Напротив одной из них, однако, в неположенном месте припаркован белый «Порше Кайенн». Опустив правое переднее стекло, Анечка Ли молча смотрит на Иванова. Он ведь не думал, что она просто так оставит его в покое.
Пройти мимо было бы как-то совсем уж враждебно и искусственно, так что Боб приближается к открытому окну.
— Садись, — говорит Анечка. — Время еще детское. Зря ты уехал.
Иванов медлит.
— А где Константинов?
— Поехал к жене. После твоего выступления все как-то быстро разошлись.
— Я не хотел испортить вам вечер.
— Перестань уже нести чушь и залезай в машину, а? Что я тебя уговариваю, как маленького?
Иванову становится совсем неловко. Он кладет футляр со скрипкой на заднее сиденье, сам забирается на переднее, и в голове у него то ли Джоан Баэз, то ли группа Fairport Convention начинает тихонько исполнять старинную балладу:
Что там дальше — известно: верный паж сдает любовников лорду Арлену, и вот его ветвистые рога и обнаженный меч нависают над кроватью…
Анечка везет Боба обратно в центр.
— Слушай, а почему не ты первая скрипка, а этот ваш Коля?
— Если коротко, он хочет быть первой скрипкой, а я нет.
— А если длинно? Мы ведь не спешим никуда?
— Обычно в квартетах первая скрипка — это как певец в рок-группе. Ну, фронтмен, лидер. Он принимает решения. Если нет директора, часто он же ведет дела.
— А ты не лидер?
— Нет. Я вторая скрипка.
— Я не очень разбираюсь в музыке, но ты потрясающе играешь. По-моему, Коля тебя испугался.
— Он первая скрипка, для него важно не терять лицо.
— Он все время лижет задницу Алексею.
— По-моему, ему все лижут.
Анечка смеется:
— Даже я? Хотя, конечно, что это я говорю. Даже ты?
— Куда мы едем?
— Ко мне.
— Завтра Константинов все будет знать.
— Может, я хочу, чтобы он знал.
— Я не хочу. Ребята не поймут.
— Если вы останетесь без спонсора?
— Да.
— Тебе сколько лет, Иванов?
— Двадцать шесть.
— И как ты представляешь себе следующие пятьдесят?
Боб в который раз за вечер пожимает плечами. Ему неинтересно отвечать на этот вопрос. Он живет сегодняшним днем, играет на скрипке и не ищет неприятностей на свою задницу. Девушка рядом с ним, придвинувшая кресло к самому рулю, чтобы доставать до педалей, — это шестнадцать тонн неприятностей. Но он не просит ее остановить машину.
— А ты как представляешь себе следующие пятьдесят? — спрашивает он ее.
— У меня столько нет, — отвечает она серьезно. — Такая, как я, живет до тридцати пяти, а потом это уже кто-то другой.
— Типа сейчас ты гусеница, а потом бабочка?
— Скорее баба.
— Тогда тебе тем более есть что терять.
— Ты за меня волнуешься? Это так трогательно…
Иванов не находит что ответить, и следующие десять минут они едут в молчании. Анечка останавливает машину в переулке, уходящем вниз от Маросейки. Заглушив двигатель, она поворачивается к Бобу и, притянув его к себе, влажно целует в губы, не закрывая глаз. От первого же ее прикосновения Иванов забывает про квартет и спонсора, а когда Анечка отстраняется, чтобы выйти из машины, не сразу находит ручку двери, так что она успевает обойти «Порше» с другой стороны. Когда девушка за руку ведет его к подъезду, у Иванова темнеет в глазах от желания: лучший в жизни вечер никак не хочет заканчиваться.
В квартире Анечка, едва сбросив туфли, начинает нетерпеливо, почти раздраженно расстегивать Бобу пуговицы и молнии. Вдруг напрочь утратившими ловкость пальцами он еле успевает ей помогать. Короткое платье в крупных красных цветах она стягивает сама, и, не добравшись до постели, скрипач и содержанка оказываются на тоненьком шелковом ковре в гостиной. Анечкина кожа глаже шелка; чувствуя, как сплетаются ее ноги у него за спиной, Боб почти теряет сознание и избегает подросткового конфуза только потому, что успел-таки изрядно набраться в «Реставрации».
Среди ночи, в четвертом часу, Иванов вспоминает, что скрипка, инкрустированная зубцами из слоновой кости и черного дерева, с этикетом AS 1709, осталась на заднем сиденье «Кайенна». Выбегает на улицу, дрожащими руками натянув брюки и даже не застегнув рубашку. Анечка с балкона щелкает ключом, чтобы открыть машину, но в этом нет уже никакого смысла — «Кайенн» и так стоит незапертый. Иванов еще надеется на чудо, заглядывает под сиденья, зачем-то распахивает багажник (что же, вор ради шутки переложил туда инструмент и удалился, хихикая и насвистывая?). Наконец опустошенно садится на корточки возле «Порше». Когда хлопает дверь подъезда, он поднимает на выбежавшую Анечку глаза, полные такой боли, что она останавливается в нерешительности.
— Я, пожалуй, пойду, — тихо говорит Боб, поднимаясь. И, не оглядываясь, бредет вниз по переулку, в сторону Солянки. Опомнившись, Анечка — в длинном свитере на голое тело и шлепанцах — догоняет его, забегает вперед.
— Боб! Ну постой, погоди, куда же ты, ты же все у меня оставил — и одежду, и кошелек, и вообще, и телефон, ну постой, давай подумаем, что дальше делать!
Иванов обходит ее, будто и не было последних двух часов, будто он не был только что влюблен в нее без памяти, не начинал в полудреме строить планы, как они уедут вместе, а все, что мешает, просто бросят здесь. В голове у него возникает и нарастает шум, похожий на гудение трансформатора, и единственная полуоформленная мысль — про то, что хочется дойти до реки. Не чтобы прыгнуть, а просто чтобы дул ветер, а Боб стоял бы на ветру над рекой.
Хладнокровная Анечка Ли, никогда в жизни не смотревшая ни одному мужчине в спину, делает для Боба исключение и долго провожает его взглядом, прежде чем вернуться к себе на пятый этаж, закутаться в плед и застыть на диване в позе эмбриона.
Добредя до реки, Иванов приходит в себя от холода и наконец застегивает рубашку. За этим занятием его застает полицейский патруль. Человек в расшнурованных туфлях и сползающих из-за отсутствия ремня штанах прямо-таки излучает вызов общественному порядку.
…Из «обезьянника» Боба утром вызволяет Иноземцев, кто же еще? У Иванова ни братьев, ни сестер. Родители круглый год живут за городом на деньги от сдачи старой квартиры возле Зачатьевского монастыря, выделив Бобу оставшуюся от бабушки каморку в каховской пятиэтажке. Давно протрезвевший и проверенный на наркотики с отрицательным, ясное дело, результатом, Боб смущает — даже выводит из себя — полицейского лейтенанта односложными ответами и нежеланием куда-либо звонить. Чтобы от него отстали, Иванов набирает номер Иноземцева: у Боба несовременная привычка запоминать важные телефоны. Встает проблема идентификации: паспорт-то остался дома, и как установить личность гражданина, даже если Иноземцев приедет? Первая скрипка изобретательно предъявляет лейтенанту афишу, на которой квартет выглядит чопорно и празднично одновременно. Неуверенно сличив с победительным изображением живого Боба — желтая щетина, повисшие сосульками волосы, круги под глазами, рубашка вся в пятнах и разводах, — полицейский все же решает отпустить этого, с позволения сказать, скрипача: еще поселится тут, куда его девать?
— Я смотрю, ты вчера продолжил, — выговаривает Иноземцев Бобу, доставая из пластикового пакета свитер. — На вот, не мерзни. — И вдруг спохватывается: — Стой, а где твой инструмент?