Чёрный город

— Эраст, Эраст! — с очаровательной беспомощностью стала озираться Клара. — Господа, я сегодня с мужем. Ах, вот он! Господа, милости прошу: Эраст Петрович Фандорин.

Все уставились на счастливого супруга «этуали», и он, скрипнув зубами, сошел по ступенькам.

— Зачем ты мне к-кланяешься? — раздраженно спросил Фандорин продюктёра.

— Чтобы все видели, какая вы важная персона, — шепотом ответил Симон. — Иначе уважать не будут.

— На что мне их уважение…

Но ворчание пришлось прекратить. К Эрасту Петровичу уже подошла Клара, с трогательной супружеской заботливостью поправила воротнички (без того идеальные), поцеловала в щеку. Роль любящей жены была отыграна в несколько лаконичных штрихов, по Станиславскому.

Встреча киногруппы с благодетелем и спонсором напоминала августейшую аудиенцию. Первым к дяде приблизился Леон. За ним Эраст Петрович с супругой и почтительно приотставший Симон. Потом первый киносъемщик и два актера, которые вчера исполняли роли главного ассасина и главного мамелюка. Все прочие встали сзади, полумесяцем, раскланялись издали.

Оказавшись лицом к лицу с великим Месропом Карапетовичем, Фандорин почувствовал смутное беспокойство и не сразу сообразил, чем оно вызвано. Разумеется, не богатством бакинского Креза. И не пытливым взглядом маленьких, черных, блестящих, как ягоды кишмиша, глазок: они впились в лицо Эраста Петровича, скосились на племянника, на Клару и снова остановились на Фандорине — теперь уже прочно.

Низенький, кругленький, с сочным губастым ртом, с многочисленными перстнями на пухлых пальцах, господин Арташесов смотрелся опереточным персонажем. Типаж «комический толстяк». Откуда же ощущение дискомфорта?

Вдруг Эраст Петрович понял, в чем дело. Вдвоем с промышленником они образовывали до комичного контрастную пару.

Один шарообразен, другой прям, как палка; у одного черные волосы и седые брови, у другого седые волосы и черные усы; один в черном шелковом смокинге и белых брюках; другой, наоборот, в белом смокинге и черных брюках. Позитив и негатив. Пат и Паташон.

Захотелось побыстрей отойти в сторону, пока все вокруг не начали хихикать. Однако сначала полагалось исполнить необходимый ритуал вежливости.

— Левончик-джан! — сказал Арташесов, продолжая глядеть на Фандорина. — Ай, молодец, что привез дорогих гостей.

— Дядя, я просил меня так не называть! — вспыхнул Леон Арт.

— Кларочка-ханум. — Не обращая внимания на племянника, Месроп Карапетович приложился к ручке звезды. — Это праздник для нас! Приезд вашего уважаемого супруга — двойной праздник.

«А ведь ему со мной тоже неспокойно, — понял Эраст Петрович, уловив во взгляде магната тревожный блеск. — Интересно почему? Вряд ли из-за колористической инверсии».

— Какой почет, какое небесное счастье и для Клары-ханум, и для этого дома! Много, много о вас слышал, драгоценный гость!

На цветистое приветствие хозяина Фандорин слегка кивнул. Протянул вялую руку, которую Арташесов сжал двумя мягкими ладошками.

— Мсье Симон мне о вас тоже рассказывал, — милостиво протянул Эраст Петрович, помня о своем обещании помочь молодому человеку. — Собственно, нанести вам визит я решил по его рекомендации.

Сказать это можно было безо всяких опасений — Клара уже упорхнула. Очевидно, ритуальное представление супруга закончилось, муж ей был больше не нужен. Актрису немедленно окружила толпа кавалеров. Леон Арт нервно потряхивал локонами, свирепо озираясь на Клариных поклонников.

Эраст Петрович обнаружил, что остался с нефтепромышленником наедине. Актеры с киносъемщиком деловитой походкой двинулись в сторону буфета. Симон почтительно ретировался, как бы не осмеливаясь участвовать в беседе столь великих людей. Только напоследок послал Фандорину многозначительный взгляд, означавший: «Я на вас надеюсь!»

— Уверен, что у Симона большое будущее, — сказал Эраст Петрович. — Я редко ошибаюсь в подобных вещах.

— Я тоже. — Месроп Карапетович тонко улыбнулся. — Я ни в каких вещах не ошибаюсь. Ваш протеже думает, что Арташесов хочет потрафить любимому племянничку: «На тебе денежки, Левончик-джан, купи себе игрушку». А я не Левончику даю, я мсье Симону даю. Почему не потратить немножко рубликов на хорошее дело? Триста или четыреста тысяч — пустяки. А может выйти интересный гешефт. Я всегда говорю: нельзя ставить только на нефть. Мало ли что. Будет кризис, или упадут цены, или придумают другое топливо, или пролетарии устроят большой пожар, как в пятом году. А кино никуда не денется. Правильно я говорю, дорогой?

Эраст Петрович пожал плечами. В принципе, от хозяина можно было бы уже и отойти. Просьба Клары выполнена, как и просьба Симона. Пора заняться своими делами. И все же Фандорин медлил — хотелось понять, чем объясняются тревожные огоньки в глазах Арташесова.

«Куда это он так нервно посматривает? А, на племянника и Клару. Так вот в чем дело! На востоке ревнивые мужья опасны».

И Эраста Петровича вдруг потянуло на озорство. Наклонившись, он шепнул:

— Не волнуйтесь за племянника. Госпожа Лунная совершенно свободна.

Месроп Карапетович захлопал ресницами, разинул рот. Довольный своей выходкой, Фандорин хотел удалиться, но в это время к ним приблизились двое азиатов и поздоровались так учтиво, что пришлось поклониться в ответ.

Один пожилой, седобородый, в расшитом позументами мундире благотворительного ведомства, при ленте и звезде, со шпагой, однако в восточной шапочке, вроде турецкой фески. Второй молод, пышноус, в идеально сидящем фраке — и тоже в туземном головном уборе: перламутрово-жемчужной папахе. Это несомненно были мусульмане.

Первый поздоровался с Месропом Карапетовичем обеими руками (очевидно, здесь так было принято), второй почтительно поцеловал хозяина в плечо. Эраст Петрович много слышал об армянско-тюркской вражде, однако встреча выглядела в высшей степени сердечной.

— Это почтенный Муса Джабаров, миллион пудов нефти в год, — показал Арташесов на молодого. А про пожилого, прижав ладонь к груди и благоговейно понизив голос, сказал: — Его превосходительство трижды почтеннейший Гаджи-ага Шамсиев, два с половиной миллиона пудов.

Вероятно, в Баку объем добываемой нефти был чем-то вроде аристократического титула. Господин Джабаров ходил просто в «почтенных», то есть состоял, скажем, в ранге нефтебарона, а статус «трижды почтеннейшего» соответствовал званию нефтеграфа или нефтемаркиза. Сам Арташесов, судя по поведению мусульманских феодалов, был не меньше, чем нефтегерцог.

Эраста Петровича хозяин представил тоном значительным и несколько загадочным:

— Господин Фандорин из Москвы. Большой человек, очень мудрый. — И закатил глаза.

Оба нефтелорда низко поклонились.

— Вы, должно быть, щедрый б-благотворитель? — с любопытством спросил Эраст Петрович превосходительного Гаджи-агу. — Я слышал, чтоб получить «Анну» на ленте, надобно пожертвовать не менее ста тысяч?

Нефтемаркиз лукаво улыбнулся и певуче, с мягким, приятным акцентом ответил:

— Если русский — сто тысяч. Если мусульманин, полмиллиона давай, меньше нельзя. Но деньги есть. Почему не дать? Быть «превосходительством» очень удобно.

Старичок-то непрост, подумал Фандорин, и, кажется, очень неглуп. Да и Арташесов хоть толстяк, но совсем не комичный. Пожалуй, Симон не преувеличивал, когда говорил про железных людей.

— Из меня генерал, как из ишака скакун, — продолжил Шамсиев. — Мой папа на базаре цирюльник был. Волос стриг, мозоль резал, вошь керосин травил, но лучше всего кровь пускал. Я маленький был, тазик держал, кровь нюхал. Я про кровь всё знаю. И я вам вот что скажу, четырежды почтеннейший господин Фандорин. Нефть — это кровь Земли. А мы цирюльники, кровь земли качаем. Как сердце Земли бьется — медленно или быстро — от нас зависит.

— Кирасив сказал, муаллим! Ай, кирасив сказал! — восхитился молодой промышленник, у которого говор был еще более пряный и переливчатый. При этом своими черными выпуклыми глазами нефтебарон косил не на Гаджи-агу, а куда-то вбок. — Кьров на месте стоять не любит. Хочешь, чтоб быстрей бежал, — зажми. Потом снова пусти — ай, весело побежит!