Чёрный город

Законы прибыли неумолимы. Зачем платить больше, зачем вкладывать деньги в улучшение условий труда, если кто-то считает за счастье любую работу? Сколько в империи заводов, шахт, рудников, где картина точно такая же или немногим лучше? Государство, которое должно было бы заставлять владельцев обращаться с работниками по-человечески, этой миссией пренебрегает, а при конфликте встает всей своей мощью на сторону капиталиста. Всё это добром не кончится…

В смрадной атмосфере Черного Города зной сделался еще тягостней.

— Довольно странно устраивать раут в середине дня, если живешь в жарком к-климате, — недовольно заметил Эраст Петрович. — Вечером, по крайней мере, не палило бы солнце.

Симон улыбнулся:

— Не беспокойтесь. На вилле у Месропа Арташесова будет прохладно.

— Как это в-возможно? От холода можно спастись при помощи отопления, а от жары спасения нет. Разве что тень. Но здесь и деревьев-то нет. На этой земле, пропитанной нефтью и солью, ничего не растет!

— Увидите Мардакяны — удивитесь. Это паради! Там научились побеждать жару. Знаете, что придумала компания Нобеля? Они устроили для служащих поселок, где летом в домах всегда 20 градусов. Завозят зимой с гор сотни тонн льда, складывают в специальные погреба и гоняют по трубам компрессором холодный воздух. А у Арташесова штука еще того лучше. Думаю, нигде в мире такого нет.

Кавалькада выехала на равнину. Фабрик и заводов здесь не было, но нефтяные вышки по-прежнему торчали с обеих сторон, хоть и не так густо. Еще через четверть часа на горизонте появилась темно-зеленая полоса.

— А вон и Мардакяны. Нефти там нет, зато сплошные деревья. И бриз, потому что с другой стороны море. Все солидные бакинцы имеют здесь шале или шато.

Можно было подумать, что автомобиль уехал от города не на два десятка верст, а переместился из одного климатического пояса в другой — из зоны пустынь в субтропики. Улицы тенисты, воздух благоухает свежестью и цветочными ароматами, даже солнце будто помягчело и разнежилось — оно больше не жгло и не слепило, а ласкало и подмигивало через густую листву.

Караван остановился у роскошных золоченых ворот — такие сделали бы честь и Букингемскому дворцу. Вдоль решетчатой ограды, сколько хватало глаз, выстроилась вереница дорогих машин и лаковых ландо. Где-то неподалеку первоклассный оркестр исполнял венский вальс. На ветвях акаций горели разноцветные лампочки, что при свете дня было, пожалуй, излишним.

— Вот как живет Месроп Арташесов, — объявил Симон с такой гордостью, словно всё это великолепие он сотворил собственными руками.

— П-похоже на сбор ополчения. — Фандорин с интересом оглядел людей, стоявших кучками возле автомобилей. Это были грозного вида молодцы: одни в черных каракулевых шапках и бархатных жилетах с серебряными пуговицами, другие в черкесках и серых папахах, третьи в белых бешметах — и все вооружены до зубов. — Что это за абреки?

— Телохранители. Здесь, Эраст Петрович, без этого никак. Видели, как во время съемки в Старом городе нас охраняли? Это Месроп Карапетович своих людей прислал, на всякий случай.

Фандорин надушенным платком стер с лица пыль, осмотрел себя в дорожное зеркальце.

— А почему они такие с-свирепые? Будто вот-вот устроят перестрелку.

— Се тужур ком са, я уже привык. Которые с деревянными кобурами — это охранники армянских миллионщиков. А которые с кожаными — это охранники мусульманских нефтепромышленников. Армяне любят «маузеры». Тюрки любят револьверы. И те, и другие жуткие бандиты, друг дружку терпеть не могут. Но резни не сделают. Во всяком случае, пока хозяева ладят между собой.

По красной песчаной дорожке, вслед за остальными, гости направились к большому дому тосканской архитектуры, но, не дойдя до него, все повернули вправо — вглубь парка.

— П-почему мы не идем в дом?

— Это вечером, когда наступит прохлада. Там будет банкет и бал. А пока солнце, всё общество внизу.

— В каком смысле?

Симон загадочно ухмыльнулся.

— Такого вы еще не видали. Жамэ.

Теперь стало понятно, что оркестр играет где-то за густой шеренгой плотно сросшихся туй. Звук был странный, словно идущий из земного чрева. И еще слышался плеск воды. Эраст Петрович предположил, что за живой изгородью пруд или фонтан.

— Я буду ждать вас здесь, господзин, — чопорно поклонился Маса.

Фандорин привык к причудам своего помощника и спорить не стал. Хочет — пускай остается. С точки зрения японца вассал обязан сопроводить господина к месту возвышенного празднества, а сам остаться снаружи. Это не уничижение, а совсем наоборот — самая что ни на есть спесивая гордыня. Нет более заносчивых и знающих себе цену слуг, чем японцы и англичане. С их точки зрения, всякий человек должен гордиться положением, которое занимает. Один британский батлер как-то признался Эрасту Петровичу, что ни в коем случае не поменялся бы судьбой со своим лордом. В Японии многие самураи наверняка сказали бы то же самое.

— Смотри, будь вежлив со здешними г-головорезами, а то знаю я тебя, — погрозил пальцем Фандорин. — И не трогай служанок. Здесь восток, с этим строго.

Маса с достоинством отвернулся.

Дорожка сделала поворот и вывела к арке, увитой благоухающими розами.

Эраст Петрович шагнул внутрь — и замер. Перед ним зияла пустота, из которой неслись звуки музыки, смех, голоса, журчание воды.

По внутреннему периметру живой изгороди шла узенькая дорожка, обрамленная перилами, а всю середину занимал котлован глубиной метров в тридцать или сорок. С верхней площадки лестницы открывался фантасмагорический вид: в большом бассейне размером с пять или шесть теннисных кортов бил подсвеченный фонтан, вокруг плавало несколько белоснежных лодок, похожих на лебедей. Края водоема тонули в густой тени, где прогуливались или стояли группками многочисленные гости. Симон был прав: столь кардинального способа борьбы со зноем Фандорин никогда еще не видывал, хоть объехал весь божий свет. Невозможно было даже приблизительно вообразить, в какую сумму обошлась хозяину эта причуда.

Спуститься можно было и на лифте, похожем на золоченую бонбоньерку, но у кабины выстроилась очередь из киноартистов, и Эраст Петрович предпочел воспользоваться лестницей.

Внизу, по углам эспланады, выложенной разноцветными мраморными плитами, располагались площадки: на одной играл оркестр, на другой буфет, на третьей столы для игры в карты, на четвертой диванная с кальянами. С каждым лестничным пролетом (их было восемь) жара ощущалась всё меньше, а внизу стало даже прохладно. Высокие стены котлована были оштукатурены и разрисованы фресками с изображением райских кущ. За тремя бархатными драпировками, кажется, находились гроты, вырезанные в каменной породе. На левой портьере была изображена дама в кринолине, на правой — джентльмен в цилиндре (а, понятно); на центральном занавесе красовался герб с геральдическими зверями и маленькой нефтяной вышечкой посередине.

На самой нижней площадке Фандорин остановился. Глаза привыкли к полумраку, и теперь можно было как следует рассмотреть собравшихся.

Публика была пестрая, наполовину европейская, наполовину восточная. Мундиры и смокинги перемежались черкесками; блеск эполет — сверканием золотых газырей и кинжальных рукояток. Дамы тоже выглядели по-разному: кто-то был в открытом платье, с обнаженными плечами, но попадались и женщины в азиатских нарядах, некоторые даже с прикрытыми лицами.

Вдруг по толпе будто прошла волна. Все повернулись к кабине лифта, откуда с обворожительной улыбкой вышла Клара в сопровождении Леона Арта. Она была в узком серебристом платье, подчеркивавшем хрупкость фигуры; режиссер в черном фраке, с рассыпанными по плечам волосами и орхидеей в петлице тоже смотрелся картинкой.

«Красивая пара, — подумал Фандорин. — Зачем им третий лишний? Скорей бы уж…»

Навстречу почетной гостье, кланяясь на ходу, катился толстячок с сияющей посреди неестественно черных волос проплешиной.