Ночной шторм

В коридоре тикали часы, и Йоакиму вспомнилось, как жена их заводила. Нехорошо, что они теперь тикают без нее. Йоаким устремил взор в потолок, думая о том, как много вещей осталось на хуторе после Катрин, — а в голове его звучал и звучал ее голос.

Часом позже Йоаким сидел на жесткой деревянной скамье, глядя на фреску на стене. На ней был изображен мужчина его возраста, распятый на кресте: такая у римлян была казнь.

Высокие стены церкви хранили эхо нескольких лет плача. Рядом с Йоакимом, опустив голову, всхлипывала его мать. Сам он знал, что не сможет заплакать. Точно так же год назад на похоронах Этель он не пролил ни слезинки. Слезы придут позже. Ночью, когда он будет вдали от чужих глаз.

Без двух минут одиннадцать распахнулась дверь и в церковь вошла высокая широкоплечая женщина в черном пальто и черной вуали. Губы ее были накрашены ярко-алой помадой. Стук каблуков отразился от стен церкви, и многие повернули голову. Женщина прошла вперед и села рядом со сводными братьями и сестрами Катрин.

Это была мать Катрин Мирья Рамбе, художница и певица. Йоаким не видел ее семь лет со дня свадьбы с Катрин. Но сегодня, в отличие от того дня, Мирья казалась трезвой. Как только она села, начали звонить колокола.

Через сорок пять минут церемония была закончена, но Йоаким словно ее не видел. Он не помнил ни одного слова из речи пастора, не слышал ни одного псалма. В голове его звучал только шум моря и волн, бьющихся о скалы.

После того как все вернулись с кладбища в поминальную комнату, к Йоакиму начали подходить люди.

— Мне так жаль, Йоаким, — сказал бородатый мужчина, обнимая его. — Мы так ее любили.

Йоаким сфокусировал взгляд, пытаясь вспомнить, кто перед ним. Это оказался его дядя из Стокгольма.

— Спасибо.

Что еще он мог сказать?

Другие тоже хотели его обнять, и Йоаким позволил им это.

— Как это ужасно… Я говорила с ней всего несколько дней назад, — проговорила со слезами девушка лет двадцати.

Он узнал младшую сестру Катрин — ее звали Сульрус, Солнечная роза. Йоаким вспомнил, что Мирья дала всем своим детям странные прозвища.

Катрин называли Лунный свет, но она ненавидела это прозвище.

— Она была так рада, — прибавила сестра Катрин.

— Знаю… Она была рада, что мы переехали на остров.

— Да, и она была рада узнать о своем отце.

Йоаким напрягся.

— Об отце? Но Катрин никогда не общалась с отцом.

— Я знаю, — кивнула Сульрус, — но мама написала книгу, в которой рассказала, кем он был.

Из глаз Сульрус снова хлынули слезы, и она поспешила к своей семье.

Йоаким отметил, что Альбин и Виктория Мальм, его с Катрин друзья из Стокгольма, сидят за столом с их прежними соседями — семьей Хесслин из Броммы.

Его мать сидела в одиночестве за другим столом, но он не стал к ней подходить. Вместо этого он отыскал глазами пастора — тот разговаривал с седой женщиной в другом конце комнаты — и подошел к нему.

Хёгстрём улыбнулся Йоакиму:

— Как вы?

Йоаким кивнул. Кивок можно было трактовать как угодно. Женщина тоже кивнула, но не нашлась, что сказать, и поэтому отошла.

«Так всегда бывает с теми, кто переживают несчастье, — подумал Йоаким. — От них пахнет смертью, и люди стараются их избегать».

— Я думал кое о чем, — сказал Йоаким.

— Да?

— Если слышишь, как кто-то зовет тебя на помощь на острове, тогда как ты сам находишься от него в сотнях километров, что это может означать?

Пастор посмотрел на него с недоумением.

— Сотни километров? — переспросил он. — Разве можно что-то услышать?

Йоаким покачал головой.

— Но так было, — сказал он. — Я слышал мою жену… Катрин… В тот день, когда она умерла. Я был в Стокгольме, но я слышал, как она зовет меня.

Пастор опустил глаза.

— Может, это был кто-то другой? — спросил он шепотом, словно не хотел, чтобы их слышали.

— Нет, — ответил Йоаким. — Это был голос Катрин.

— Понимаю.

— Я знаю, что слышал ее голос, — продолжил Йоаким. — Я только не знаю, что это означает.

— Успокойтесь, Йоаким. — Пастор похлопал его по плечу. — Вам надо отдохнуть. Мы поговорим через пару дней.

Сказав это, он ушел.

Йоаким стоял и смотрел на стену, увешанную объявлениями. В церкви шла акция по сбору средств для жертв Чернобыля. Десять лет прошло со дня катастрофы.

«Поделимся хлебом насущным с жертвами облучения», — прочитал Йоаким. И подумал: «Насущный Чернобыль».

К вечеру он снова был на хуторе. Йоакиму казалось, что этот бесконечный день никогда не закончится. Его мать укладывала детей спать. Лиза и Микаэль Хесслин стояли во дворе у своей машины. Им предстояла долгая поездка домой в Стокгольм, и они прощались.

— Спасибо за то, что вы приехали, — проговорил Йоаким.

— Мы не могли не приехать, — сказал Микаэль, укладывая черный костюм в пластиковом пакете на заднее сиденье.

Между ними повисла напряженная тишина.

— Приезжай в Стокгольм, — предложила Лиза. — Или вместе с детьми приезжай на Готланд. У нас там дача.

— Я подумаю.

— До встречи, Йоаким, — сказал Микаэль.

Йоаким кивнул. Название острова звучало лучше, чем название столицы. Никогда больше он не поедет в Стокгольм.

Лиза и Микаэль сели в машину и уехали.

Когда машина исчезла за поворотом, Йоаким повернулся к маякам.

Южная башня мигала красным глазом, но северный маяк, башня Катрин, оставался темным. Только раз Йоаким видел, как он светит.

В темноте Йоаким отыскал тропинку к пляжу и пошел вниз по той же дороге, по которой он и Катрин много раз гуляли с детьми этой осенью.

В темноте шумело море. Ледяной ветер поднимал волны. Йоаким осторожно шел по берегу, стараясь не споткнуться в темноте об острые камни. Ему казалось, что море дышит полной грудью. Как Катрин, когда они занимались любовью. Она тесно прижималась к нему и дышала ему в ухо. Йоакиму всегда казалось, что она сильнее его. Это Катрин приняла решение переехать сюда. Йоаким не забыл, каким красивым был Олудден, когда они приехали на хутор первый раз. Шел май. Был теплый и солнечный день, и хутор походил на сказочный терем, отражающийся в сверкающей морской воде.

Они осмотрели хутор и, взявшись за руки, спустились к морю по луговой тропе, заросшей цветами.

Небо стояло высоко над покрытыми свежей зеленой травой холмами. Воздух наполняли крики птиц — жаворонков, галок, воробьев. Вокруг маяков летали чайки, а в море у берега плескались утки. Йоаким помнил, какой счастливой была Катрин, когда сказала: «Я хочу остаться здесь навсегда».

Йоаким вздрогнул. Он стоял на краю дамбы и смотрел в черную воду внизу.

Здесь Катрин стояла.

Следы на песке показывали, что она одна вышла на дамбу. А потом упала или бросилась в воду. Почему?

У Йоакима не было ответа. Он знал только, что в тот момент, когда Катрин утонула, он сам был в Стокгольме, в подвале дома, и слышал, как она вошла в дверь. Слышал, как она зовет его. У него не было никаких сомнений в том, что он слышал ее голос, но это не делало мир проще и понятнее.

Родственники и друзья разъехались, осталась только его мать Ингрид. Она сидела за столом в кухне; когда Йоаким вошел, Ингрид встревоженно на него взглянула. На лбу у нее была морщинка. Становившаяся глубже с каждой новой трагедией в семье. Началось все с болезни мужа, продолжилось трагедией с Этель, и вот теперь — Катрин.

— Все уехали. Дети спят? — спросил Йоаким.

— Да, мне кажется, да. Габриэль поел и сразу заснул, но Ливия долго не могла заснуть и звала меня.

Кивнув, Йоаким подошел к плите и поставил чайник.

— Она плохо спит, — сказал он.

— Она говорила о Катрин.

— Вот как… Будешь чай?

— Нет, спасибо. Она много о ней говорит, Йоаким?

— Достаточно.

— Что ты ей сказал?

— О Катрин? Немного. Я сказал, что мамы… нет.

— Нет?

— Что она уехала, так же как я раньше уезжал. Я не могу им рассказать это сейчас. — Йоаким с тревогой взглянул на мать. — А что ты ей сказала?