Ночной шторм

Но Герлоф ее не слышал. Он тяжело поднялся и подошел к письменному столу, из ящика которого достал черный блокнот.

— Я всегда записываю сведения о погоде, — сказал он, перелистывая страницы. — В тот день была безветренная погода. Скорость ветра почти нулевая.

— Да, там было спокойно.

— Значит, волны не могли смыть следы на песке, — заключил Герлоф.

— Нет. Я сама видела следы женских ботинок на песке.

— У нее были травмы?

Тильда медлила с ответом, вспоминая ужасную картину.

— Я видела ее только минуту, но у нее были раны на лбу.

— Царапины? Ссадины?

— Да, видимо, от падения. Она ударилась головой, когда упала с дамбы.

Герлоф присел.

— У нее были враги?

— Что?

— У покойницы были враги?

Тильда со вздохом сказала:

— Откуда мне знать, Герлоф. У матерей маленьких детей бывают враги?

— Я только подумал…

— Давай сменим тему, — серьезно произнесла Тильда, глядя на престарелого родственника. — Я знаю, что ты любишь разгадывать загадки, но я действительно не имею права с тобой это обсуждать.

— Конечно, ты же работаешь в полиции, — согласился Герлоф.

— И к тому же я не занимаюсь расследованиями убийств, — прибавила Тильда. — Да и никакого расследования не ведется. Нет следов преступления. Нет мотивов. Муж Катрин, правда, не верит, что это несчастный случай, но я не представляю, кому понадобилось ее убивать.

— Да-да, — проговорил Герлоф. — Мне и правда нравится разгадывать загадки.

— Хорошо, но давай поговорим еще о дедушке.

Герлоф молчал.

— Я включу диктофон, хорошо?

— Может, с моря? — сказал Герлоф.

— Что?

— Кто-то мог подплыть на яхте к дамбе в Олуддене. Вот почему не было следов.

Тильда снова вздохнула.

— Наверно, мне нужно разузнать про лодки.

Она внимательно посмотрела на старика и спросила:

— Герлоф, тебе наши встречи доставляют неудобство?

Тот колебался.

— Мне сложно говорить о покойных родственниках, — наконец ответил он. — У меня такое ощущение, что они сидят и слушают, что я говорю.

— Они должны гордиться.

— Может, да, а может, и нет, — заметил Герлоф. — Наверно, это зависит от того, что именно о них рассказываешь.

— Меня больше всего интересует дедушка.

— Я знаю, — кивнул Герлоф. — Но вдруг он тоже слушает…

— Трудно было быть его братом?

Помолчав несколько секунд, Герлоф сказал:

— У него были свои недостатки. Злопамятность, например. И если он считал, что кто-то его обманул, он никогда больше не хотел видеть этого человека. Рагнар никогда ничего не забывал.

— Я его совсем не помню, — сказала Тильда. — Да и папа тоже. Он никогда о нем не говорил…

— Рагнар насмерть замерз в зимний шторм, — продолжил Герлоф после паузы. — Его тело нашли на берегу к югу от хижины. Отец тебе не рассказывал?

— Рассказывал, — ответила Тильда. — Это ведь он нашел его, когда пошел ловить рыбу. Так он говорил.

— Да, он проверял невод, а когда усилился ветер, причалил к Олуддену, чтобы заодно проверить маяки. Видимо, лодку унесло в море, и Рагнару пришлось возвращаться домой пешком. И в этот момент разразилась буря. Рагнар заблудился в снег…

— Никого нельзя считать мертвым, пока его не внесли в тепло, — перебив старика, сказала Тильда. — Бывало, что людей находили замерзшими и без пульса в снегу, но стоило внести их в тепло и согреть, как они возвращались к жизни.

— Кто тебе это сказал?

— Мартин.

— Мартин? Кто это?

— Мой… молодой человек.

Она тут же пожалела, что сказала так. Это не понравилось бы Мартину.

— Так у тебя есть парень?

— Да, если его можно так назвать.

— Почему же нельзя. Мартин — а дальше?

— Мартин Альквист.

— Он отсюда, с Эланда, твой Мартин?

«Мой Мартин. Если бы», — подумала Тильда. А вслух сказала:

— Он живет в Вэкшо. Он учитель.

— Но он тебя навещает?

— Я надеюсь. Он обещал.

— Хорошо. Ты выглядишь влюбленной.

— Правда?

— Ты вся расцвела, когда его упомянула.

Старик улыбнулся ей ободряюще, и Тильда машинально улыбнулась в ответ. Для Герлофа все так просто. Для Герлофа, но не для нее.

8

Каждый вечер Ливия засыпала вместе с красной вязаной кофтой Катрин, а Йоаким — с ее ночной сорочкой под подушкой. Так ему было спокойнее.

Жизнь в Олуддене продолжалась. Но все теперь было не так, как прежде. Каждый день детей надо было отвозить в сад и потом забирать, и Йоаким заставлял себя это делать. Все остальное время он занимался хутором, но и там его не оставляли в покое. Несколько раз звонили из похоронного бюро и доставали вопросами. К тому же Йоакиму пришлось звонить в банк и в другие учреждения, чтобы сообщить о смерти Катрин. И разумеется, родственники и друзья присылали цветы и выражали соболезнования. Многие хотели приехать на похороны.

Йоакиму же хотелось отключить телефон и скрыться от всего мира в Олуддене.

Столько всего нужно было отремонтировать в доме и сделать в саду, но ему хотелось только лежать в постели, вдыхать запах Катрин и смотреть в потолок.

И была еще полиция. Если бы у него были силы, он инициировал бы внутреннее расследование, но сил у него не было. Тем более что единственный, кто поддерживал с ним контакт, была та молодая женщина, Тильда Давидсон.

— Мне жаль, что так вышло, — сказала она тогда. — Очень жаль.

Она не спросила его, как он себя чувствует, только продолжала просить прощения за ошибку с именем. Она сказала, что лишь зачитала имена по бумажке, которую ей дали. Непростительное недоразумение.

Недоразумение? Йоаким мчался домой, чтобы утешать жену, которую нашел мертвой.

Он выслушал исповедь Тильды Давидсон, однозначно ответил и повесил трубку. Разговор получился коротким. Затем Йоаким сел за компьютер и написал письмо в «Эланд-постен», в котором описал все случившееся. В конце он сделал приписку:

В течение нескольких часов я считал, что утонула моя дочь и что моя жена жива, тогда как все было наоборот. Неужели для полиции так сложно отличать живых от мертвых? Или этим тоже должны заниматься родные?

Он и не рассчитывал, что полиция с ним свяжется, и так и получилось. Двумя днями позже он встретился с пастором Оке Хёгстрёмом, который должен был хоронить его жену.

— Как у вас со сном? — спросил пастор за чашкой кофе, когда они в его кабинете обсуждали прощальную церемонию.

— Все хорошо, — ответил Йоаким.

Он попытался вспомнить, до чего они договорились. Йоаким помнил, что они выбрали псалмы, но все остальное совсем вылетело из его головы.

Пастору было лет пятьдесят. Мужчина с аккуратной бородкой и спокойной улыбкой на лице, он был одет в серую рубашку поло и черный пиджак. Полки в его кабинете были уставлены книгами, а на столе стояла фотография хозяина с огромной щукой в руках.

— Свет маяка вам не мешает? — спросил он Йоакима.

— Свет?

— Красный свет от маяка по ночам?

Йоаким отрицательно покачал головой.

— Ко всему привыкаешь, — кивнул Хёгстрём. — Привыкают же люди к автомобильному шуму в городе. Вы раньше жили в Стокгольме?

— Да, но далеко от центра, — ответил Йоаким.

Это был просто вежливый разговор: пастор пытался отвлечь Йоакима от грустных мыслей, но все равно каждое слово давалась Йоакиму с трудом.

— Итак, мы решили: двести восемьдесят девятый псалом в начале, двести пятьдесят шестой после церемонии и двести девяносто седьмой в качестве завершения. Правильно?

— Да.

Десять гостей приехали из Стокгольма накануне похорон. Мать Йоакима, его дядя, две кузины и друзья. Они тихо передвигались по хутору и шепотом разговаривали друг с другом. Ливия и Габриэль были рады гостям, но не спрашивали, зачем все приехали.

Траурная церемония была намечена на одиннадцать часов во вторник в церкви Марнэса. Детей Йоаким отвез в сад, ничего им не говоря. Для Ливии и Габриэля это был обычный день. Сдав детей на попечение воспитателям, он вернулся домой, надел черный костюм и опустился на кровать.