Кровавый разлом

— Мне-то ничего. Могли бы проявить уважение.

Виллы были построены из камня и дерева. Сверкающие панорамные окна, белые оштукатуренные дымоходы, черные блестящие черепичные крыши, большие, нависающие над обрывом веранды. На одной вилле леса еще не были убраны, на них стояли два плотника в толстых рабочих куртках и обшивали стену вагонкой. Рядом с другой прямо на газоне красовалась огромная ванна-джакузи в полиэтиленовой упаковке.

Хижина Эрнста на фоне этих вилл выглядела как дровяной сарай.

Шикарные виллы, подумал Герлоф. Зачем они нам? Но вот стоят, почти уже готовы.

Заброшенная каменоломня длиной метров пятьсот, не меньше. Здесь несколько столетий добывали знаменитый эландский камень. Выработка глубоко вдается в сушу крутой неровной дугой, словно гигантская незаживающая язва на скалистом теле острова. Стены изъедены кирками и долотами, а внизу, отделенная от моря только прибрежной дорогой, простирается большая ровная площадка. Когда-то туда подъезжали подводы, потом грузовики. Их загружали каменными плитами и отвозили в гавань. А сейчас никто не приезжает. Площадка была усыпана гравием. Но попадались и камни покрупнее, иногда даже сложенные в большие кучи вытесанные плиты вперемежку с каменным боем — очевидно, не нашли покупателя.

— Хочешь, подойдем поближе? Может быть, кто-то из хозяев уже здесь. Познакомишься.

Герлоф покачал головой:

— Я их и так знаю. Богатые, беспечные горожане. Из столицы.

— Не только столичные покупают здесь дома.

— Ну, может быть… Но богатые и беспечные — это точно.

3

— Хочешь, открою окно? — спросил Пер Мернер.

Нилла, его дочь, кивнула, не поворачивая головы.

— А птицы там есть?

— А как же!

Это была неправда. Там, за стенами госпиталя, не было ни одной птицы. Пер, во всяком случае, не видел. Но на парковке есть деревья, и там-то наверняка порхают какие-нибудь птахи.

— Тогда открой. Мне задали по естествознанию сосчитать все виды птиц, какие увижу на этой неделе.

Нилла в седьмом классе. Она положила учебники на тумбочку у койки, а рядом с подушкой аккуратно пристроила мягкие игрушки и камушки-талисманы. Потом залезла на койку и повесила на стене коврик с вышитой надписью «Нирвана».

Пер открыл окно, и надо же — сразу услышал щебетание птиц. Дело шло к вечеру. Сверкающие автомобили один за одним, газуя, уезжали с парковки — рабочий день врачей и сестер заканчивался. В таком шуме птички долго не пропоют, подумал Пер. Его «сааб» тоже стоял на парковке, но машине было уже девять лет, и она была далеко не такой блестящей — лак порядком потускнел.

— О чем ты думаешь? — спросила Нилла.

Пер оторвал взгляд от окна:

— Угадай.

— Ты думаешь о весне.

— Совершенно верно! У тебя получается все лучше и лучше.

Последнее увлечение дочки — чтение мыслей. До этого она несколько месяцев упорно тренировалась — хотела научиться писать левой рукой так же, как правой, но это так же быстро прошло, как и началось. На рождественских каникулах она посмотрела фильм о телепатии — и про левую руку забыла. Теперь Нилла экспериментировала с братом-близнецом Йеспером и с отцом — пыталась читать их мысли и передавать свои. Перу было поручено каждый день в восемь вечера посылать ей какую-нибудь мысль.

Он постоял еще немного у окна, наблюдая, как сверкает и дробится солнце в лобовых стеклах отъезжающих машин.

Весна. Конечно, весна, хотя еще холодно. Как он раньше не замечал? Птицы вернулись домой из своего Средиземноморья, фермеры приступили к севу. Он вспомнил своего отца, Джерри, — тот-то всегда томился в ожидании весны. Он уставал от зимы, потому что его настоящая работа начиналась только весной. Как там говорят? Весна — время молодости и любви.

Но Пер никогда не испытывал весеннего прилива чувств. Даже когда они с Марикой пятнадцать лет назад встретились на семинаре по маркетингу, а потом в солнечный майский день поженились, он не особенно радовался весеннему теплу и расцветающей природе. Должно быть, догадывался, что рано или поздно Марика его бросит.

— А мама сказала, когда придет? — спросил он, не поворачивая головы.

— Между шестью и семью.

Уже почти пять.

— Хочешь, чтобы мы с Йеспером ее дождались?

— Не обязательно.

Как раз тот ответ, на который он надеялся. Он ничего не имел против встречи с Марикой, но не исключено, что ее будет сопровождать новый муж, Георг. Большие заработки, дорогие подарки.

Пер уже примирился с уходом Марики, но ему не нравилось, что ее новый балует и ее, и близняшек.

Ниллу положили в отдельную палату, по всему было видно, что ей занимаются. Молодой врач уже беседовал с ними, объяснил, какие исследования и анализы они собираются сделать в ближайшие дни и в каком порядке. Нилла слушала, опустив глаза, не задавала вопросов. Иногда поглядывала на врача, но не на Пера.

— Скоро увидимся, Пернилла, — улыбнулся врач на прощание.

Нилле предстояло несколько тяжелых дней осмотров, уколов и обследований, и Пер не знал, как ее подбодрить.

Он помог разложить ее имущество. Сделать больничную палату уютной, наверное, невозможно. Слишком много шлангов, проводов и кнопок. Но попытаться можно. Нилла взяла с собой свою розовую подушку, плеер с дисками «Нирваны», пару книг и несметное количество брюк и маек. Вряд ли они ей здесь понадобятся.

Сейчас на ней джинсы и черный свитер, но скоро придется переодеться в больничную форму — белая рубаха с широкими рукавами. Такие рукава легко засучить, если нужно взять кровь из вены.

— Ну что ж, — сказал Пер. — Тогда мы поехали. Мама скоро придет… Привести Йеспера?

— Конечно.

Его сын сидел в комнате для посетителей. На полках стояли книги и журналы, но Йеспер, как всегда, уткнулся в свой «Геймбой».

— Йеспер! — громко сказал Пер, иначе бы Йеспер его не услышал.

— Да?

— Иди попрощайся с сестрой.

Йеспер нажал на кнопку «пауза» и пошел в палату.

Интересно, о чем они там говорят? Наверное, Йесперу легче разговаривать с сестрой, чем с отцом. С Пером Йеспер обычно молчал.

Близнецы с самого детства разговаривали на языке, который никто, кроме них, не понимал. Это был странный, певучий язык, состоящий почти исключительно из гласных. Нилла училась говорить очень туго, она предпочитала секретный язык, известный во всем мире только двоим: ей и Йесперу. До того как Пер и Марика повели детей к логопеду, он чувствовал себя отцом двух инопланетян.

В одном из кабинетов открылась дверь, и тот самый молодой врач, который принимал Ниллу, широким шагом двинулся по коридору. Перу всегда нравились врачи. Мать почти ничего не рассказывала ему об отце, и он вообразил, что его папа — доктор в далекой стране. Он был уверен в этом много лет.

— У меня есть вопрос, — сказал Пер. — О Нилле, разумеется.

Врач остановился и улыбнулся:

— Слушаю, что бы вы хотели узнать? — Он явно сдерживал свой рокочущий бас.

— Мне кажется, она немного отечна. Это нормально?

— Отечна? Где вы заметили отеки?

— Лицо, щеки, глаза… я заметил, когда мы сюда ехали…. Свет так падал. Это нормально или это какой-то симптом?

— Может быть… мы собираемся ее тщательно обследовать. ЭКГ, ультразвук, компьютерный томограф, рентген… анализы крови. Весь наш арсенал.

Пер кивнул… Ниллу уже много раз обследовали по поводу ее необъяснимых болей. Результат анализов всегда был один и тот же: требуются новые анализы. И ожидание, ожидание…

Дверь в палату открылась, и появился Йеспер. Он, не отрывая глаз от игры, двинулся по коридору, но Пер его перехватил:

— Не начинай играть. Мы едем на дачу.

Через четверть часа они пересекли Эландский мост и свернули на север. Пейзаж был в желто-коричневых тонах, как на картине, — переходная гамма от зимы к лету. На обочинах уже выглядывали анемоны и мать-и-мачеха, а в кюветах еще лежал сверкающий в лучах вечернего солнца ноздреватый снег. Но и там он уже таял, образуя большие, как озера, лужи, откуда, журча, бежали к морю ручьи.