Страница 2 из 75
Наконец Бёль поднял голову:
— У вас все в порядке, Герлоф?
— Да… но…
— А в чем дело?
Герлоф набрал в легкие воздух:
— В общем… ухожу я от вас.
Бёль покачал головой:
— Герлоф…
— Решено.
— Вот как?
— Я расскажу вам одну историю… — Бёль нетерпеливо завел глаза к потолку, но Герлоф упрямо продолжал: — Мои родители, значит, поженились в тысяча девятьсот десятом году. Им достался заброшенный хутор… там уж давно и не жил никто. И вот легли они спать… легли они, значит, спать — и вдруг слышат странные звуки. В первую же ночь, как поженились… будто кто-то перебирает доски на чердаке. Отец их сам там уложил. Полез на чердак — никого. Так и не поняли, в чем дело. А на следующее утро сосед пришел….
Герлоф помолчал.
— Так вот, значит, сосед пришел и говорит: дескать, брат его помер накануне — не одолжит ли ему отец досок для гроба? Отец и говорит: конечно, говорит, иди на чердак, выбирай, что нужно. А они с мамашей, значит, внизу сидят. Вот сидят они в кухне, и слышат — сосед-то, значит, там наверху, на чердаке, доски перебирает, а звуки — ну точно как ночью…
Он замолчал.
— И что? — спросил Бёль.
— А то, что, значит, предупреждение было. Помрет кто-то…
— Веселая история, Герлоф, ничего не скажешь. И к чему вы ведете?
Герлоф вздохнул:
— Веду я вот к чему… Если мне оставаться, то я следующий… это мне будут гроб сколачивать. Я уже слышал, как доски ворочают…
Бёль не нашелся, что возразить.
— Когда же вы собираетесь уйти? И главное, куда?
— Домой, — сказал Герлоф. — Домой.
2
— Умираешь? Кто сказал, что ты умираешь, папа?
— Я сам и сказал.
— Курам на смех, ей-богу. У тебя много лет впереди… много весен… — Юлия Давидссон подумала немного и добавила: — Ты же ушел из дома престарелых. Сам. Живой. Кто может таким похвастаться?
Герлоф промолчал. И в самом деле, мало кто. Он вспомнил стальную каталку с телом Торстена Аксельссона. И продолжал молчать всю дорогу, пока они ехали к побережью, где испокон веков стояла деревня под названием Стенвик.
Солнце светило прямо в лобовое стекло. Юлия то и дело опускала защитный козырек, а Герлоф зажмурился и начал думать о бабочках, прилетающих птицах… обо всем, что несет с собой весеннее тепло, — и, к своему удивлению, понял, что жить ему пока еще хочется. Ему даже пришлось сделать некоторое усилие, чтобы придать голосу похоронные интонации:
— Один Бог знает, сколько у меня лет впереди. Если бы Он хотел, чтобы я еще пожил, время бы шло помедленнее… но если уж умирать, то дома, в своей деревне.
Юлия вздохнула:
— Ты, похоже, начитался некрологов.
— А как же. Газеты только с них и живут. Реклама да некрологи.
Собственно, Герлоф хотел пошутить, но Юлия даже не улыбнулась. Молча помогла ему вылезти из машины.
Они медленно двинулись к домику на опушке маленькой рощицы в Стенвике, всего несколько сот метров от моря.
Герлоф понимал, что почти все время будет один, в этом он даже не сомневался. Зато никто не будет говорить о болезнях. Таблетки, кислородные баллоны… а главное, они ни о чем больше там не говорят, в этом доме престарелых. Герлофу это действовало на нервы. Его подружка, Майя Нюман, стала совсем плохой, почти не вставала с постели.
Вопрос решали чуть не месяц. Наконец Герлофу разрешили переехать в Стенвик — сообразили, должно быть, что освобождается место для кого-то, кто и в самом деле хочет жить в Марнесхеммете. Конечно, он будет получать всю необходимую помощь: уборка, лечение, продукты ему будут привозить — все это легко решается. На это есть социальные службы.
У Герлофа, по крайней мере, голова ясная, а вот с ногами — хуже. Голова и зубы в полном порядке, а руки, ноги, да и все тело нуждается в ремонте.
В деревне, где он когда-то родился и вырос, Герлоф не был с прошлого лета. Эту землю Давидссоны возделывали столетиями… а дом он построил для себя и жены Эллы… когда же это было… почти пятьдесят лет назад. Сюда он каждую осень возвращался в конце навигации.
Снега в саду почти не осталось. Сочащийся талой водой желто-бурый газон, густо усыпанный грязно-серыми листьями. Надо бы пройтись граблями.
— Прошлогодние листья, прошлогодняя трава… Зима все прячет, да от весны не спрячешь…
Они медленно шли по мертвой траве. Герлоф крепко держался за Юлию, но, когда они подошли к каменному крыльцу, отпустил руку и медленно двинулся по ступеням, опираясь на каштановую палку.
Ходить он, конечно, мог, иногда и без посторонней помощи, но был рад, что дочь ему помогает. Хорошо, что Элла умерла. Он был бы для нее обузой.
Достал из бумажника ключ и отпер дверь.
Воздух в доме был довольно затхлый. Он остановился и принюхался. Сыро, холодно, но плесенью вроде не пахнет. Протечек, значит, нет, черепица на крыше пока держит. И пол чистый, мышиного гороха нигде не видать. Мыши и полевки зимовали в доме — куда денешься, всегда зимуют, но под полом, в комнаты не забирались.
Юлия приехала на выходные — помочь отцу с переездом и привести в порядок дом. Это называлось весенней уборкой. Дом-то, конечно, принадлежал Герлофу, но семьи двух его дочерей давно пользовались им как летней дачей. Летом приедут, придется как-то потесниться… Там видно будет.
Довольно для каждого дня своей заботы. [1]
Юлия занесла вещи, включила рубильник и открыла окна — надо было основательно проветрить дом.
Они снова вышли в сад.
Деревня как вымерла. Полная тишина, если не считать истеричных воплей чаек. Внезапно с другой стороны деревни донеслись глухие бухающие удары.
Юлия удивленно закрутила головой:
— Что это?
— Они там строят у каменоломни.
Герлоф-то нисколько не удивился — он знал про эту стройку. Прошлым летом приезжал и видел, что деревья и кусты на двух больших участках выкорчеваны, и одинокий бульдозер сновал туда-сюда, выравнивая землю. Дачи строят, решил он тогда. Летние дома. Летом-то здесь хорошо, а в межсезонье — никого. Дома стоят пустые. Также как и его дом до сегодняшнего дня.
— Пошли поглядим? — предложила Юлия.
— Почему не поглядеть.
Он опять оперся на ее руку, и они двинулись к воротам.
В начале пятидесятых из нового дома Герлофа на запад открывался вид на море, а на востоке — на часовню марнесской церкви. Но тогда здесь паслись коровы, куда ни глянь — сплошные луга. А теперь коров нет и все заросло деревьями. Деревья обступили дом со всех сторон, они стояли и вдоль дороги, так что только иногда в просветах между стволами мелькал темный пролив.
Стенвик всегда был рыбацкой деревней. Герлоф помнит деревянные плоскодонки, беспорядочно валяющиеся на берегу в ожидании путины. [2]Сейчас от них и следа не осталось, а хижины рыбаков либо снесены, либо перестроены в дачи.
Они свернули на посыпанную щебнем дорогу к каменоломне. На новой белой табличке было выведено: «Улица Эрнста».
Он прекрасно знал Эрнста-каменотеса. Они дружили. Последний каменотес в деревне — каменоломни закрылись в начале шестидесятых. Эрнст умер, а улица осталась. Интересно, назовут ли что-нибудь и в его, Герлофа, честь?
Они миновали рощу и вышли к каменоломне. Бордово-красная хижина Эрнста была цела — она примостилась на дальнем краю. Окна и двери заколочены. Дом унаследовали какие-то двоюродные племянники, но они никогда в Стенвике не появлялись.
— Ой, — удивилась Юлия, — смотри-ка! Уже!
Герлоф отвел глаза от Хижины Эрнста и совсем рядом увидел две новые виллы. Они стояли в сотне метров друг от друга на южном краю каменоломни.
— Прошлым летом только еще ровняли площадку. Быстро… Наверное, осенью строили. И зимой. — Герлоф покачал головой и нахмурился. — Меня никто не спрашивал.
— А тебе-то что? — засмеялась Юлия.
1
Евангелие от Матфея, 6:34. — Здесь и далее — примечания переводчика.
2
Путина— сезон промышленного рыболовства.