Есть время жить

Уже за сто метров от ворот мне стало не по себе. Местами дорога была сильно повреждена колесами машин, а Миндаугас не такой болван, чтобы с этой стороны на базу приезжать. По идее, должен был заходить с другой стороны — со стороны болота, куда вела узкая лесная дорога. Почти дошел до ворот, когда краем глаза заметил несколько блеснувших на солнце гильз, рассыпанных по обочине дороги.

Потом мне просто не хватило воздуха… Я сидел у ворот, на обломке бетонного блока, и глотал воздух, который словно превратился в кисель, застревая внутри и перехватывая звуки. Здесь были все, включая жен и детей. Все бойцы с Миндаугасом во главе, застывшие в своем последнем рывке на опушке леса. Судя по всему, их плотно зажали в кольцо, а семьи не дали им возможности пойти на прорыв. Им оставалось только драться — как умеют сражаться люди, которым некуда отступать. Девять не предавших присягу бойцов. Они могли спокойно жить, закрывшись на военной базе, но они выбрали то, к чему их готовили, — спасали людей в своем городе. То, что нападавшие были военными, не вызывало у меня никаких сомнений. Какой-нибудь обычной банде их было не взять, уровень подготовки не тот. Среди этих изуродованных тел, скрюченных в окопах, нашел еще один потерянный кусок своей прошлой жизни… Разглядев меня в бинокль, подъехал Айвар. Я, глядя на эти изуродованные тела, посмотрел на него и тихо сказал:

— Видишь, как получилось… Доставай лопату…

Так они и легли, рядышком, как жили — и рядовые, и офицеры, и дети. Мы остервенело махали лопатой, чтобы этим ребятам не было тесно в их братской могиле.

Роберт

1 апреля, день

Как смогли похоронили. В изголовье поставили крест, Айвар прочитал молитву, а я трижды выстрелил в небо, спугнув ворон, сидевших неподалеку на деревьях. Привлечь чье-нибудь внимание не боялся, даже желал этого. Как ни страшно это звучит, мне было необходимо кого-нибудь сейчас пристрелить. Судя по выражению лица коллеги, его настроение было таким же.

— Знаешь Робби, я молитвы последний раз читал, когда маленький был, бабушка заставляла, — тихо сказал Айвар. — А за последние дни мы только и делаем, что стреляем да отходные читаем, — вырвалось у него.

— Это единственное, чем мы можем помочь этим людям. Раз не смогли от смерти спасти, то хоть похоронили по-человечески, молитву прочитали. Все им легче, да и нам тоже. — Я достал из кармана жилета плоскую фляжку с бренди, которую мне утром сунула Аста: — Будешь?

— Давай. — Айвар хлебнул, вытер губы тыльной стороной ладони и вернул флягу мне.

— Вот и выпили, — заключил я, сделал несколько глотков и выплеснул остатки на свежую землю. — Жаль, что не с ними за столом.

Когда собирали тела и прочесывали окрестности, все стало более-менее ясно. Конечно, искали не так скрупулезно, как это делали богомоловские «волкодавы», но внимательно. Каким образом они были обнаружены, стало понятно по найденным в лесу гильзам — нападавшие пустили через базу, со стороны болота, «двойной хвост», а когда натолкнулись на охрану лагеря, закрутили кольцо, прижав группу к опушке леса. И с женщинами все стало ясно, четырех из них мы нашли рядом с мужчинами. Судя по положениям тел, они не прятались, а воевали наравне с ними. В обустроенном под жилье доте, где были найдены дети, обнаружили тела еще двух женщин и одного бойца, лежащего у порога. Внутренняя поверхность стен была сильно посечена осколками, может быть, нападавшие даже и не знали про детей, просто забросали убежище гранатами. Гильзы, гильзы, гильзы, несколько пустых упаковок от индивидуальных пакетов, кольца от гранат… Оружия не было, трупов нападавших тоже. Даже внутри дота, кроме тел, ничего не было. Убитых тщательно обыскали до нас, на них даже «смертников» не было. Кто-то после этой операции хорошо зачистил следы. Ничего, изредка и земля разговаривает, если попросить красиво. Мы вернулись через поле к дороге, по которой приехали, и я пошел осматривать кромку леса. Копался около получаса и нашел: так и есть, в двух местах по флангам — две лежки с еле заметными следами сошек на земле. Расстояние между ними слишком большое, это не снайперы лежали, однозначно. Между ними еще девять позиций. Отсюда не стреляли, гильз нет. Хм. Два фланговых? Пулеметы? Неужели они думали, что Миндаугас через открытое поле побежит? Дурдом какой-то. Ладно, над этим потом подумаем. Сейчас меня интересовало другое — хутор, видневшийся вдалеке. Если там есть живые, то они, чем черт не шутит, могли видеть, кто здесь был.

Мы подъехали к хутору и вышли осмотреться. Обычный литовский хутор — одноэтажный, потемневший от времени деревянный дом с застекленной верандой, рядом с домом хозяйственные постройки, скорее всего, сеновал и коровник. У дороги высокий крест [24]. Слева от дома небольшой гараж с посыпанной гравием дорожкой перед ним. Во дворе аккуратный бревенчатый колодец и, метрах в тридцати от дома, покосившаяся от времени банька. Небогато, но все аккуратно, чисто, ухожено. На хуторе было пусто, калитка открыта. В открытые ворота коровника виднелась тушка мертвой собаки. Совсем мертвой, то есть окончательно и бесповоротно: в ее голове зияла большая дыра, словно топором приложили. Аккуратно осмотрели снаружи дом, когда позади нас послышался шорох. Развернувшись, мы увидели пожилую женщину, стоявшую на пороге сеновала. В ее глазах было столько страха, что я сразу примирительно поднял руки:

— Успокойтесь, мы вам не причиним зла!

Было видно, как ее пальцы нервно теребят кромку фартука и мелко подрагивают губы, словно она собирается заплакать, но никак не может — а вдруг слезы нас разозлят?

— Вы… вы военные?

— Нет, обычные люди, живем неподалеку. Просто мы искали друзей и, заметив ваш хутор, решили заехать, узнать — может, нужна помощь?

Через полчаса разговора нам удалось кое-что узнать о перестрелке. Стрелять, по словам семидесятилетней Виды, начали под утро, часа в три. Воевали долго, почти до восьми часов утра, правда с небольшими перерывами. Потом гремели взрывы, а немного позже проезжавшие мимо хутора военные застрелили собаку, сидящую у будки. На вопрос, какие были машины, Вида не ответила, сказала, что не разбирается — «большие такие, зеленые». Мяшкис, так звали старого пса, скоро превратился в «эту нечисть» (при этих словах Вида перекрестилась) и укусил ее мужа. Собаку зарубили топором, а муж перевязал руку, накрепко приказал жене не плакать и, упаси бог, его не искать. Взял ружье, старую лопату и ушел в лес. Вида, правда, не послушалась, весь день его искала по лесу, но ничего не нашла, хоть выстрел и слышала. При этих словах она не выдержала и расплакалась.

— У вас есть кто-нибудь из родных? Дети? — Айвар посмотрел на женщину. — Давайте к ним отвезем.

По словам Виды, родственники уже поумирали, а дети выросли и разъехались. Дочка уехала в Англию, сын работал в Ирландии. Виделись с ними редко, разве что на Рождество в гости приезжали. Ехать с нами она категорически отказалась. Когда начали ее уговаривать, она распрямила спину и твердо сказала:

— Нет, сынки, останусь я здесь. Это мой дом, продукты еще есть, я и мой старый кот Райнис уж как-нибудь выживем. Тут я жизнь прожила, двух детей вырастила, и умру тоже здесь. Поезжайте, храни вас святая Мария.

Уже отъезжая от хутора, я словно почувствовал ее взгляд и оглянулся: на пороге своего дома стояла Вида и крестила нас в спину.

Вернувшись на дачу, у ворот встретили Дока с Алексеем Сираздиновым. Они приехали немного раньше нас, и теперь о чем-то весело разговаривали с мужчиной, которого вчера видел на собрании — один из «бизнесменов», с зиг-зауэром на пузе. Мы поздоровались. С Лешкой и раньше встречались, несколько раз виделись на соревнованиях, изредка пересекались по работе и на байкерском шоу, куда он приезжал на шумном «харлее» со своей подружкой. Надо сказать, он здорово постарел с тех пор и выглядел старше меня, хотя ему сейчас лет тридцать, не больше. Седина на висках, глаза потускнели, да и сам как-то закостенел, видно, трудно ему пришлось.