Полет бабочек

— Обед будет подан в четыре, сэр.

На другой день Томас уже знал, что делать. Он напишет письмо тому американцу, о котором говорил Родригес, — мистеру Робертсу. Его переполняли чувства, и он долго раздумывал, с чего начать, блуждая взглядом по саду, в котором возились двое чернокожих мужчин — они, сидя на корточках, пололи траву, а затем увозили ее на тачке. В конце концов он сумел выделить среди своих путаных мыслей самую главную и изложить ее на бумаге. «Мне хотелось бы поговорить с вами и обсудить возможность помощи с моей стороны в вашем расследовании».

Томас спустился в столовую, где для него был накрыт завтрак, но в комнате никого не было. Он сунул в карман булочку, чтобы съесть ее по дороге, и вышел из дома.

Найти обратный путь к типографии не составило большого труда. Весь маршрут врезался ему в память, словно процарапанный иголкой, а когда он приблизился к месту, до него донесся отвратительный запах пепла и золы. Он не знал, как передать письмо Робертсу, но Родригес должен подсказать. Впрочем, Томасу надо быть готовым к тому, что помочь не удастся, ведь Робертса могли опять арестовать или даже убить.

Дверь в здание, в котором находилась контора Родригеса, стояла распахнутой. Внутри висел какой-то запах, сладкий и противный, отдававший не то металлом, не то свечным воском — Томас так и не разобрал. Он взялся за перила, чтобы подняться по лестнице, и почувствовал, как под пальцами скрипит песок. Остановился и отнял руку. Ладонь была черной от золы, которую нанесло с улицы после пожара.

Оказавшись наверху, он постучался в закрытую дверь. Тишина. Постучал сильнее. Этот стук прозвучал резко и неожиданно, но так же внезапно заглох, поглощенный стенами. Дверь оказалась незапертой — он толкнул ее и вошел внутрь.

Родригес лежал лицом вниз на полу перед письменным столом — в той же жилетке на шелковой подкладке, что и накануне, с узорами в виде разводов. Вокруг была разбросана бумага, у ног лежала разбитая чернильница. По всему было видно — без драки здесь не обошлось.

— Сеньор Родригес?

Он не шевелился, и Томас, с подкатившим чувством тошноты, на цыпочках подкрался к нему. Наступил на чернила, и бумага налипла к подошвам ботинок. Что-то подсказывало ему, что надо развернуться и бежать отсюда, но он заставил себя остаться. Опустился на корточки и тронул Родригеса за пальцы — они сложились в форме цветка. Пронзило холодом. Томас отдернул руку, оставляя черное пятно на мизинце лежащего на полу человека. Прикрыл глаза. Надо уходить: все равно Родригес мертв и уже ничего не поделаешь. Но что-то в нем — упрямство? чувство приличия? нездоровое любопытство? — заставило раскрыть глаза и наклониться ближе к телу.

Листы бумаги под лицом Родригеса перепачкались кровью. И чем-то еще, что на первый взгляд выглядело как бледно-желтый мед, застывший и засахарившийся. Томас узнал запах, который почувствовал раньше, — воск. Раздался какой-то звук: он вырвался из собственной глотки Томаса — это был сдавленный крик ужаса. Воск этот вытек из самой головы человека, из его ушей. Он пальцем ковырнул его, и под ногтем остался кусочек облезлой кожи.

У кого только поднялась рука на такое? Кто-то заливал горячий воск в уши Родригеса, истязал его, перед тем как пустить пулю ему в голову. Но в этом лице было еще что-то не так. Томас запустил пальцы в густые волосы надо лбом Родригеса и потянул. Мелькнула нелепая мысль: хорошо бы иметь такие кудри. Голова оказалась тяжелой, как морской якорь, а лицо, измазанное чернилами, внушало ужас. Кровь запеклась на щеках — она просочилась из ран вокруг губ Родригеса, где толстой бечевкой, крест-накрест, была прошита кожа, чтобы несчастный не мог открыть рот.

Томас со стуком выронил голову мертвеца и выбежал из комнаты — рвота потоками низвергалась из его онемевшего рта и стекала по одежде.

Глава 11

Ричмонд, июнь 1904 года

Новость о безрассудном поведении Агаты и Роберта Чапмена разносится по городу в считаные дни. Софи случайно подслушала, как об этом сплетничают Нэнси Саттон и миссис Сильвер, и, когда Агата приходит к ней домой, она ломает голову, как подобраться к столь щекотливой теме. Как будто ей не хватает других забот, с Томасом. Но Агата ей не безразлична. Нельзя допустить, чтобы кто-то загубил репутацию девушки, чтобы люди в округе относились к ней с пренебрежением, — она ведь так молода. Может, еще не поздно и Софи удастся вразумить свою подругу.

Они сидят вместе в садике, и Агата беззаботно рассуждает о том, что неплохо бы открыть шляпную мастерскую и производить самые фантастические женские шляпки. Все дамы Лондона будут съезжаться к ней, чтобы их купить, — весь город о ней заговорит. Она даже ни разу не спросила, как Томас. Эгоистичная девчонка. Эгоистичная, безответственная, глупая девчонка. Она и так уже в центре городских сплетен, но не из-за шляпок. Агата продолжает трещать, не обращая внимания на молчание Софи, не замечая ее недружелюбных мыслей, и Софи вдруг испытывает сильное желание протянуть руку и закрыть ей рот, чтобы не слышать ничего, кроме шелеста ветерка в ветвях сливы и пения черных дроздов.

Но Агата внезапно замолкает и встает с места. Она на мгновение закрывает глаза, подставляя лицо приятному теплу дневного солнца, прежде чем продолжить:

— Никогда не догадаешься.

Открывает глаза, но не смотрит на Софи, которая ждет, что она скажет дальше. Однако Агата, покраснев и со смущенной улыбкой на лице, не отрывает взгляда от земли.

— Ну и?

Терпение у Софи заканчивается, и она уже готова просить подругу уйти.

— Роберт сделал предложение.

Софи прижимает руку к груди. Этого она не ожидала.

— Но, Агги, это же чудесно!

Как хорошо все закончится в конечном счете. Он женится на ней, и она вернет себе доброе имя.

Агата поджимает губы и сутулит плечи. Неуклюже пятится к скамейке и садится снова. Ерзает на месте, пока лучи солнца не находят ее лицо.

— О, может, не так и чудесно, — произносит Софи. — Что в этом плохого? Ты недовольна?

— Видишь ли, он мне очень нравится, но это вовсе не означает, что я хочу за этого человека замуж.

— Почему же нет?

— Просто он нравится мне не до такой степени.

Софи обеими руками вцепляется в руку Агаты — так и хочется ее встряхнуть.

— Но если бы ты обручилась с ним, люди бы с большим пониманием восприняли… ваши отношения.

Неужели она этого не понимает? Почему не может понять?

— Хочешь сказать, нашу любовную связь? Только не надо воспитывать меня, Софи, мы же взрослые люди.

Софи смотрит вниз на юбки, поправляя складки. Неистовая девчонка. Когда-нибудь ей все равно придется выйти замуж — почему бы не за Роберта, раз он ей нравится. Она встает. У нее нет времени на такие вещи — ей хватает собственных проблем, если говорить об обманах и тайнах.

— Ты не одобряешь меня, да? — говорит Агата.

Софи вздыхает.

— Да, полагаю, иногда.

— Я заметила это. В театре тем вечером — ты за что-то злилась на меня.

— Не знаю. Вряд ли. Хотя да, наверное. Мистер Чапмен смеялся над нами. А ты даже не скрывала своих чувств к нему.

— Смеялся над вами? Это неправда.

Агата даже притопнула ножкой.

— Иногда ты бываешь такой…

— Да? Какой же?

Софи смотрит на нее сверху вниз, загораживая солнечный свет.

— Эгоцентричной. И слишком обидчивой!

— Я — эгоцентрична? Да я же о тебе беспокоилась все это время! Все вокруг уже знают о вас двоих. Весь Ричмонд только вас и обсуждает. О чем вы думали?

— Это ты мне скажи, о чем думают другие! — говорит Агата. — Будь я замужем, никто бы даже не задумывался, есть у меня любовник или нет. Это было бы просто в порядке вещей. Так нет же. Все вокруг…

Она всплескивает руками в притворном ужасе, а затем начинает обмахиваться воображаемым веером.

— Речь идет о благоразумии, — произносит Софи.