Дева и Змей

Ну, и не надо! Что уж, теперь-то?

Убийца я, самому противно, не удержался, поддался гневу… Я не понял, просто не понял, как можно, владея подлинным сокровищем, что-то искать в грязи? Оскорбления простить не смог – он же оскорбил ее, мою Элис! Я не должен был сам убивать его. И я ничего уже не могу исправить. Даже вернувшись назад, даже вернувшись туда, где еще не знал ее… Этот смертный убит моими руками, а то, что делаю я, изменить невозможно. Вернуть его я могу, забрать из царства мертвых его неверующую душу, попросить Гиала возвратить жизнь его телу, воскресить. Да, это – пожалуйста. Но станет еще хуже.

Может быть хуже? Конечно.

Он снова обманет и снова умрет, и Элис будет еще больнее, и в любом случае я опять окажусь виноват в его смерти. Даже, если пальцем не шевельну. Даже, если Розенберга убьют слуги Владычицы.

Да нет, убьют его все равно мои гиолли [64] – слуг Сияющей я сюда не пущу.

А в сравнении с бонрионах Полудня, у меня много преимуществ. Так, например, Владычице служат только живые, а на моей стороне сражаются и мертвецы. Поэтому первым делом я направился к прадеду и забрал у него всех, кого сжег Бантару. Мои лиилдур не успели даже заскучать, хотя царство мертвых небогато развлечениями, особенно для тех, кто живет войной и убийствами.

Галлар был доволен. Собственно, для лиилдур, что я ни сделаю – все хорошо, но в этот раз кианнасах осмелился поблагодарить меня. Значит, проняло, иначе Галлар не рискнул бы заговорить без разрешения. И та часть меня, которую можно считать человеческой, посочувствовала исцелившимся было больным, на которых с новой силой обрушились напасти.

Ну а что делать? Мир без болезней возможен только под властью Сияющей. Вот если бы она умудрилась изгнать моих подданных из Тварного мира, смертные мало того, что забыли бы, как болеть, они еще и разнообразные травмы научились бы самоицелять за считанные мгновения.

А нам вспышки эпидемий и рецидивы самых разных заболеваний пошли только на пользу: разочарование смертных – высокоэнергетическая смесь из множества прекрасных чувств, и мне пришлось вложить в подготовку к боевым действиям гораздо меньше сил, чем рассчитывал. Может, имеет смысл регулярно отдавать Галлара прадеду? На время, разумеется. Люди никогда не устанут разочаровываться, потому что не устают надеяться.

Оставалось разослать подкрепления по гарнизонам межевых крепостей, но это уже задача не моя, а командиров.

Когда я вернулся на Землю, ночь была на исходе, и Белый Бык мычал где-то за горизонтом. Жаль, я так и не увидел заката. Помню только розовое небо да странный цвет облаков, а все действо состоялось, пока светлый рыцарь возвращал меня к жизни.

Упрямство – достоинство ослов, но я остался на крыше замка, дожидаясь, когда покажется Бео, и провалился вниз, только услыхав фанфары мэйдин киоллон [65].

– Ты ничему не учишься, – укорил Гиал, глядя, как я ковыляю в спальню.

Это неправда. Я учусь, но не желаю изменять привычкам. Когда для мира настанет Последний День, я останусь на крыше и обязательно дождусь восхода, и пусть Бантару поднимет меня на алмазные рога – это будет уже не обидно. Очень скоро и он окажется в том же пламени, в серном озере, в геенне огненной – там и поквитаемся.

Элис дождалась, пока разойдутся прихожане, и вошла в прохладу опустевшей церкви, решительно направившись к ближайшему молодому человеку в темном длиннополом одеянии:

– Извините, вы не подскажете, где я могу найти пастора Гюнхельда?

Священник – или кто он там? монах? – даже не посмотрев на нее, пробормотал себе под нос:

– Подождите здесь, я позову.

И поспешил через молельный зал в дальний, плохо освещенный угол. Там, наверное, была какая-нибудь незаметная дверь, вход в ризницу, или какие-нибудь служебные помещения.

Элис посмотрела на пол, на цветную мозаику и отошла к стене – при мысли о том, что у нее под каблуками может оказаться изображение Змея, стало не по себе. Может, в попирании врага ногами и есть толика здравого смысла, но Элис не хотелось прикасаться даже к картинке. А хотелось ей обойти алтарь и снова увидеть красивое лицо, и гордый разворот плеч, и длинные волосы, похожие на черный тяжелый шелк. Просто посмотреть…

– Мисс Ластхоп, – вывел ее из задумчивости приятный баритон, – я Вильям Гюнхельд, настоятель, вы хотели видеть меня?

Вот так, наверное, будет выглядеть Курт годам к сорока. Только Курт, конечно, не станет носить рясу.

– Варвара Степановна уже объяснила мне суть ваших затруднений, – Гюнхельд легко произнес русское имя Барбары, Элис даже позавидовала. – Пойдемте в сад, там нам будет удобнее.

В сад – это через заднюю дверь. На кладбище, что ли?

– Прекрасное место для беседы, – пастор кивнул на каменную скамейку в тени широкого вяза, – мертвые здесь спокойно спят, а живые находят умиротворение.

Только птиц тут не было, но эту странность Элис отметила еще в самый первый день. То есть, в первую ночь. Именно с посещения Петропавловской церкви и этого вот кладбища и началось их “расследование”.

Уж лучше бы не начиналось.

– Как мне к вам обращаться? Святой отец?

– Святыми становятся после смерти, – возразил Гюнхельд, – католические пасторы позволяют себе слишком много, но, слава богу, нас не коснулась эта зараза. Вы не наша прихожанка, мисс Ластхоп, и для вас я такой же человек, как любой другой. Так что, мистер Гюнхельд – это лучший вариант.

– Ага, – глубокомысленно кивнула Элис, не очень поняв, что не так с католической церковью.

– Варвара Степановна попросила наш храм предоставить вам убежище. Мы сделаем это с радостью. В здании церкви нет помещений пригодных для жилья, но на кладбище, у восточной стены, есть трехкомнатный флигель, и там вы найдете все необходимое. Я только попросил бы вас, мисс, не заходить больше в храм и не попадаться на глаза моим молодым помощникам. Поверьте, что просьба моя продиктована не какой-либо неприязнью, а тем лишь, что вы – человек другого мира, другой жизни, и будет лучше, если контакты между вами и прихожанами, тем более, между вами и священниками сведутся к минимуму. Что-нибудь еще?

Наверное, платье стоило надеть другое – подлиннее и с рукавами…

– Мистер Гюнхельд, я хотела уточнить, сколько времени мне придется прятаться. То есть, если вы так много знаете о Змее, может быть, есть какой-то способ, – Элис вспомнила Курта, – нейтрализовать его? Хотя бы на время?

– Уже четыреста восемьдесят три года мы делаем это, мисс Ластхоп, и пока что, хвала Господу, у нас получается. Через три дня вам не о чем будет беспокоиться.

Не беспокоиться? Ну, да! Прошедшая ночь оказалась чересчур беспокойной. Такой беспокойной, что безмятежная радость последних дней стала далекой, как детство. Жуткое это чувство – в полночь укладывать вещи, каждую секунду ожидая, что дверь распахнется, и на пороге появится чудовище. Ожидая, что Улк придет убивать.

Безжалостно смяв нежные лепестки, изорвав стебли, Элис швырнула в камин подаренные упырем цветы.

Клойгини ,колокольчики …

К черту!

Бубах помогал, чем мог. Маленький домашний дух, он-то ни в чем не был виноват, но Элис велела ему оставаться в пустом доме. А не захочет, пусть убирается к своему хозяину, ей он больше не нужен.

“…хотите, я подарю вам бубаха?..”

К черту! К черту! К черту!

Бальное платье и шкатулка с ожерельем из звезд, с ее самоцветным смехом не горели в обычном пламени. Дьерра, или как там ее, то ли не могла, то ли не желала помочь. А Элис уже понравилось. Понравилось ломать, рвать, разрушать все, что могло напомнить о Крылатом.

О вампире.

Вошла во вкус. Не столько даже боялась, что оставь хоть что-то, хоть малейшую зацепку, и Улк найдет ее, сколько радовалась оттого, что есть силы, достает решимости избавляться от памяти. Радовалась. До слез. Курт принес из церкви живой огонь, и Элис своими руками сожгла волшебное платье и плащ-невидимку, так и не открыв, бросила в разгоревшийся костер шкатулку.

64

Гиолли – слуги

65

Певцы зари