Витязь на распутье

А продолжая мысль Михаила Васильевича, я подозреваю, что она их уже давно родила, и в преогромном количестве – надо только поднять с земли припорошенный пылью алмаз, бережно отряхнуть, вытереть, и он засверкает всем разноцветьем, да так, что и Европа ахнет. Тот же Федот чем не будущий Федотов? А если поискать еще, то, глядишь, отыщутся и Васнецов, и Репин, и прочие, которые сейчас, словно переписчики текстов, уныло шлепают копию за копией с «древлих благочинных» образцов, в которых нельзя ничего менять…

«Все проходит», – пришло мне на ум выражение из Екклесиаста, когда наша совместная трапеза закончилась и мы наконец расстались с митрополитом, отправившимся опочить.

Только я повторил его слова куда более весело, пообещав себе, что в ближайшую пару дней не пожалею часа или двух, но брошу все, сяду и не встану, пока не придумаю, как выжить Гермогена из Костромы. Мне же на сегодняшний день, точнее уже вечер, оставалось последнее – разговор с Федором.

Поначалу все шло гладко, и по поводу распределения наших будущих обязанностей у Годунова вопросов не возникло. Да и откуда бы они взялись, если я распределил обязанности не по-честному, а по-братски, возложив, согласно накиданным мною черновым наброскам, на свои плечи львиную долю всех предстоящих трудов.

Ему оставалась только разного рода благотворительность, которую я на всякий случай конкретно оговорил, пояснив, что не надо связывать ее с церковью. Никакого строительства новых храмов, дополнительных притворов, колоколен и прочего – только возведение зданий под странноприимные дома и больницы, которым я уже приглядел места поблизости от монастырей, – пусть монахи и ухаживают за хворыми и немощными.

Помимо этого я наметил строительство трех школ, а это означает набор учителей и проверку не только их знаний, но и вообще способностей к педагогической деятельности. Правда, касаемо последнего вопроса я обещал свое содействие.

И под попечительством тоже не следует подразумевать огульную раздачу серебра нищим. Таким способом дела не поправить и их количество не уменьшить. Куда лучше и полезнее для дела приспособить их к работе, включая убогих калек – им тоже, если призадуматься, можно найти посильное занятие.

Ах да, еще суд. Его, по степени значимости, пожалуй, нужно было бы поставить на первое место, учитывая необходимость очередной рекламной кампании. Это там, в Москве, Федор несказанно популярен, а тут все заново, хотя и не совсем – отголоски молвы о столичных судилищах, которые вершил Годунов, и особенно о его справедливости и мудрости при вынесении приговоров эхом докатились и до Костромы. Но они, по сути, лишь с одной стороны чуточку облегчали задачу, а с другой…

Во-первых, благодаря муссированию этих слухов количество челобитных, стоило только царевичу появиться в Костроме, выросло на несколько порядков. Как там у Некрасова? «Вот приедет барин – барин нас рассудит…» Теперь он приехал, и народ повалил.

А во-вторых, именно из-за слухов, вдобавок изрядно преувеличенных – сам слышал рассказ, как Федор из дюжины подозреваемых в одно мгновение вычислил вора и ткнул в него пальцем, – планка требований к будущим приговорам престолоблюстителя задрана на высоту олимпийского рекорда, и волей-неволей, а придется ее там и держать, раз за разом успешно преодолевая.

Словом, и тут придется помогать, но участвуя лишь в окончательном рассмотрении, перед самим судом, а в основном, из-за моей занятости, царевичу остается полагаться только на Еловика, во всяком случае, касаемо подбора подходящих дел и предварительных прикидок по ним.

Сам же я, назначив себя премьер-министром, взвалил на себя ответственность за работу всего приказного аппарата. Ратники и их учеба вообще святое дело, куда я от них, ну а попутно прихватил себе и строительство всего, что наметил возвести в городе, пока позволяло время. Заодно, подумав, решил, что буду отвечать за весь мастеровой люд, привезенный нами из Москвы, ну и за художников тоже, из-за которых, точнее, из-за иконы, с которой они делали копию, у нас с царевичем и возникло первое, но, правда, совсем легкое разногласие.

Понимаю, что Федору, как набожному человеку, воспитанному в духе следования строгим православным канонам, которые, на мой взгляд, не просто ороговели в своей косности, а и вовсе омертвели, не желая меняться вместе с жизнью, тоже показалось кощунством такое вольное поведение живописцев. Но только по одной этой причине отправлять их обратно, как предложил престолоблюститель, это уж чересчур.

Им тут, на Руси, работы – непочатый край, тем более что уже в ближайшее время, выждав для приличия несколько дней, чтобы утих скандал, и, разумеется, лишь после отъезда казанского митрополита, я собрался заказать тому же Рубенсу портрет Ксении в ее светелке. Вот интересно, что бы сказал по этому поводу царевич, если б узнал о моих намерениях.

Правда, после дважды повторенного мною обещания взять художников на себя, престолоблюститель угомонился и про их отправку во Фландрию или куда там еще больше не заикался.

Между прочим, он и сам был частично виноват в этом инциденте, произошедшем в монастыре. Дело в том, что поехали они туда не по собственной инициативе, а по его повелению, поскольку Федору захотелось получить список [39]с какой-то особо ценной Федоровской иконы божьей матери, хранимой в Ипатьевской обители.

Говорить я ему ничего не стал, видя, что парень и сам осознал свою ошибку, вместо этого перейдя на иные его повеления, которые предстоит как-то исправлять.

Вот, например, те же зодчие из команды Федора Коня, включая и самого главного зодчего Руси. Успел я проверить сегодня днем, чем они тут занимаются, после чего пришел в ужас. Оказывается, Годунов по доброте душевной, можно сказать, сдал их в аренду местному духовенству.

Пока настоящим, на мой взгляд, делом занимался лишь один из них, Остафий Чара, который трудился над возведением Пушкарского двора – и на том спасибо царевичу, не окончательно забыл про мои поручения. Кстати, на том дворе я тоже успел побывать, в очередной раз придя в ужас, ибо там конь не валялся. Нет, не тот, который зодчий, а тот, что с четырьмя копытами. Зато остальные мастера каменных дел…

Я, можно сказать, сто потов пролил, пока уговорил их переехать в Кострому, а для чего?! Рухлядь церковную реставрировать? Понимаю, в той же церкви Живоначальной Троицы стоять несколько опасно – и впрямь ветха старушка, даже проезжал мимо с опаской, но, как говорит Екклесиаст, всему свое время и время всякой вещи под небом. Сейчас время строить – это так, но не храмы, а куда более нужное.

А взять тех же литейщиков. Чем сейчас занят любимый ученик самого Андрея Чохова Кондратий Михайлов? Тем, что трудится над отливкой нового колокола для звонницы все той же Ипатьевской обители. А где у нас Проня Федоров – еще один ученик главного литейщика Руси, причем самый юный, а потому наиболее перспективный из всей троицы? А его, опять-таки с санкции царевича, прихватизировал игумен Богоявленского монастыря отец Савва.

– Токмо покамест не возведут Пушечный двор, – торопливо пояснил Федор. – Им же ныне все одно – трудиться-то негде, вот я и…

– Двор же будут возводить до самой весны, – подхватил я, намекая на двух остальных, которых Годунов собирался отдать во временное пользование владыке Гермогену.

Федор принялся путано пояснять, что уж больно просил митрополит отпустить их с ним, якобы потому, что у него возникла превеликая нужда в них, ибо…

Но я не стал слушать о проблемах казанской епархии, а заметил, что к кое-каким работам наши литейщики могут приступить хоть сейчас, благо что двор Годунов предусмотрительно велел разместить за крепостными стенами города – хоть в этом распорядился с умом.

А что касается зодчих, то пусть теперь сам думает, как выкручиваться перед игуменами и архимандритом, но забирать их оттуда надо в срочном порядке, ибо желательно и первую на Руси ткацко-прядильную мануфактуру, и первый стекольный завод делать каменными, и особенно это касается последнего. Разумеется, если престолоблюститель не желает, чтобы невзначай вспыхнул пожар, унеся драгоценные жизни двух стеклодувов из Венеции, привезенных Алехой.

39

Копия.