Витязь на распутье

– К тому, что престолоблюститель ими не гнушается, но слишком занят и времени для встречи не имеет, – пояснил я. – Однако, выслушав тебя, он распорядился, что коль народец нуждается в подтверждении, то надо его непременно дать, и решил послать князя Мак-Альпина, который у него одновременно и левая, и правая рука. Так что можешь договариваться о свидании – буду.

– Это что ж, всерьез?

– Таким не шутят, – усмехнулся я. – Только встретиться с ними я смогу где-то через недельку, не раньше, потому что и у меня на первое время дел хоть отбавляй. К тому же надо, чтобы они для начала воочию убедились о заботе царевича, посему завтра загляни в острог да проверь все, но не один, а с кем-нибудь из Разбойного приказа.

Игнатий недовольно засопел:

– На кой ляд мне подьячий? Али не доверяешь мне?

– Не доверял бы, так с собой не звал, – отрезал я. – А взять его советую для того, чтоб, пока ты все оглядывал, он в бумагах покопался – кто там сидит, за что, сколь долго и прочее. Ну и денежная сторона. На что сами живут, сколько из казны получают, сколько на содержание арестантов имеют да куда остальное тратят. Потом все мне расскажете да подготовите предложения – что и как изменить, а уж тогда придет и моя очередь нагрянуть и туда, и к воеводе, чтоб перемены ввести.

– Гнать ентого губного старосту надобно, да и все, – проворчал Незваныч. – Он из всех приказных самый первейший тать.

– Гнать, если есть за что, недолго, но все надлежит делать не спеша и обстоятельно, – пояснил я и продолжил: – Вот после наведения порядка можно встретиться и с твоим сурьезным народцем, но вначале они должны сами убедиться, что слово царевича – золотое слово. Тогда можно с ними и повидаться. Только не под кустом и не под мостом – помещение чтоб было приличное, вместительное, и чтоб лавок на всех хватило – пусть сидя слушают.

Отпустив Игнатия, я устало плюхнулся в соседней с опочивальней горнице, которую облюбовал под кабинет, и, попросив Резвану сварить мне кофе, принялся набрасывать для себя небольшой план, чем надлежит заняться в первую очередь, а также во вторую, в третью и так далее.

Первоочередные были безотлагательными, но набралось их столько, что уже спустя полчаса их пришлось поделить на две части, а потом одну из них вновь располовинить. В итоге получилось пять категорий, из коих дела в первых трех надо было сделать либо срочно, либо немедленно, либо вообще… вчера.

Но с Федором за вечерней трапезой потолковать не удалось – снова помешал митрополит…

Глава 7

Дела духовные и дела светские

На сей раз он влез с претензиями относительно приехавших художников. Это я их сегодня не успел повидать, зато владыка, побывавший в Ипатьевском монастыре, попутно поглядел на их работу и пришел в неописуемый ужас…

– Сказано в Стоглаве [38], – даже не успев прикоснуться к яствам, а лишь отхлебнув кваску из кубка, обрушился он на Годунова, – подобает живописцу приходити ко отцем духовным начасте и во всем извещатися и по их наказанию и учению жити в посте, и в молитве, и воздержании, со смиренномудрием. Они же… Да столь великих грешников близко к кистям подпускать негоже!

Великих грешников? Странно. Тот же Рубенс производил впечатление не просто спокойного, но даже несколько флегматичного паренька. Да и двое остальных – Хальс и Снейдерс – тоже показались эдакими благодушными увальнями. Во всяком случае, именно таковым было мое первое мнение о них. Или это в сравнении, после общения с энергичным Микеланджело?

Но, прислушавшись к подробному перечню их тяжких деяний, которые на самом деле яйца выеденного не стоили, я с облегчением понял, что был прав и с моим первым впечатлением все в порядке. Ну подумаешь, пост они не соблюли и сегодня, в среду, как ни в чем не бывало лопали свиной окорок, а также яйца и еще что-то скоромное. Эка беда! А о том, что они, не помолясь и даже не перекрестившись, ухватились за кисти, я бы на месте митрополита вообще не упоминал – тоже мне грех выискал.

– Да как ты токмо осмелился подпустить иноверцев к православным иконам?! – продолжал бушевать Гермоген.

На Годунова было жалко смотреть – вот-вот заплачет. Разумеется, промолчать я не мог. В конце концов, все они были приглашены исключительно по моему настоянию, следовательно, мне и ответ за них держать. Да и царевича выручить надо. Но вначале попробовал зайти издалека.

– Владыка, – попытался я угомонить разбушевавшегося митрополита, – дозволь словцо молвить. Я, будучи на Руси, вирши слыхал от некоего боярского сына по прозвищу Крыло, и, как мне кажется, они подходят как нельзя лучше.

Словом, прочел я ему басню Крылова «Музыканты», постаравшись, чтоб прозвучала как можно выразительнее, дабы проняло. Увы, но впечатление произвел только на засмеявшегося Федора и на заулыбавшуюся Ксению. Как оказалось, у Гермогена с чувством юмора напряг. Пришлось специально для митрополита пояснить: пусть они творят что хотят, но зато мастерски рисуют, и за это можно простить им некоторые грешки – в меру, разумеется, то есть не нарушение законов или уголовно наказуемые деяния.

Что же касается допуска к иконам иноверцев, то это целиком моя вина. Я присоветовал царевичу, чтобы он поручил им этим заняться, поскольку имел в уме тайную цель – через красоту ликов православных святых и угодников и их приобщить к истинной вере.

Однако мое заступничество было незамедлительно отвергнуто, и в ответ я услышал, что живописцы сии свершают преступления куда хуже, но главное их кощунственное деяние, по мнению Гермогена, заключалось даже не в их поведении, но в их художестве. Митрополит даже задохнулся от возмущения и, не в силах произнести ни слова, поднял руки вверх, призывая небеса поддержать его.

Голос у владыки прорезался лишь через полминуты, и он стал пояснять, в чем заключалось неслыханное кощунство одного из живописцев, Франса Снейдерса.

Оказывается, парень недолго думая решил ради забавы слегка переключиться. Очевидно, две куриные ножки, пяток яиц, фляга с вином и несколько кистей, лежащих рядом с ними, показались ему заслуживающими большего внимания, нежели стоящая чуть в отдалении икона богородицы с младенцем, которая тоже вошла в его натюрморт, но самым краем, да еще слегка повернутой. Писал он быстро, но вошедший к ним в келью митрополит успел разглядеть, чем занимается Франс, благо что к тому времени он почти закончил. Кстати, я потом видел творение Снейдерса – на мой взгляд, здорово.

– И за срам сей великий, за кощунство и глумление над святыней, коей касалась длань самого апостола Луки, не токмо ему ответ пред господом держати, но и тебе, Федор Борисыч! – И владыка грозно нацелил указательный перст на царевича.

Тот перепуганно уставился на палец митрополита, затем перевел растерянный взгляд на меня, после чего я взял все в свои руки и попросил у Годунова разрешения самому разобраться и потолковать с художниками, а до тех пор не предпринимать к ним никаких карающих санкций. Федор охотно закивал, а я в душе еще раз посетовал на то, что Гермоген продолжает торчать в Костроме, вовсе не собираясь к себе в Казань. Надо бы чего-нибудь придумать, чтоб этот настырный старик заторопился с отъездом.

Однако нет худа без добра – заодно сделал себе в памяти две пометки. Во-первых, распределяя свои дела и планируя время, всегда надо оставлять пару часов в резерве на непредвиденные случаи.

Во-вторых, надо присмотреться к молодым ребяткам из иконописной школы, которая существовала при Ипатьевском монастыре. Дело в том, что помимо прочих обвинений митрополит указал на то, что иноземные живописцы подают пагубный пример и кое-кто, глядя на них, тоже начинает сворачивать в своем творчестве «с древлих путей благочиния» при написании икон. Более того, одного из юных учеников, именем Федот, архимандриту даже пришлось посадить на хлеб-воду, наложив на него суровый месячный пост.

Понятно, что в иконописном деле творцы не нужны – там работают строго по старым образцам, а вот мне… Не гонять же Алеху каждый год в Европу за художниками, да и к чему? Помнится, еще Ломоносов утверждал, что русская земля и сама запросто может рождать собственных Платонов, быстрых разумом Катонов и кого-то там еще.

38

Стоглав– церковный собор с участием царя Ивана Грозного и представителей боярской Думы, состоявшийся в 1551 г. Свое название получил от сборника церковных решений, состоявшего из ста глав. Этот сборник стал основным кодексом правовых норм для духовенства, регламентирующих и взаимоотношения церкви с государством.