Князек

– А чувствуешь ли ты себя дома в Уотермилл-Хаусе, Мэри?

– Конечно. Я с четырехлетнего возраста живу там. Другого дома я не знаю.

– А хотела бы ты, чтобы этот дом остался твоим навсегда, на всю жизнь? – спросил он. Мэри все еще не поднимала на него глаз.

– Это было бы прекрасно, – наконец ответила девушка. – Но однажды мне придется выйти замуж. А если этого не случится...

– Тебе нет надобности выходить замуж далеко от дома, Мэри. – Джэн опустился перед ней на одно колено, и, хотя она преувеличенно-внимательно глядела на рукоделие, на ее нежных щеках появился румянец.

– Ты говоришь непонятно...

– А мне кажется, ты все поняла, Мэри. Посмотри на меня.

– Я не могу. – Голос ее был так тих, что Джэн едва расслышал ее. Лишь на мгновение она подняла на него свои золотисто-карие глазки – и тут же вновь смущенно потупилась.

– Мать знает, что я сейчас говорю с тобой – и одобряет меня. В сущности, она всегда этого хотела. А больше ничье разрешение не нужно – Мэри, ты станешь моей женой? Я буду заботиться о тебе, почитать тебя и любить всем сердцем до конца моих дней. Я уже целую вечность люблю тебя – я уверен, ты об этом всегда знала. А теперь, когда...

Теперь она взглянула ему в глаза прямо и честно. Он с трудом продолжал.

– Теперь, когда Джон уехал на север, чтобы там жениться, ничто не мешает тебе принять мое предложение.

– Ты знал? Что я... что Джон... Знал о моих чувствах к Джону?

– Конечно, знал. – Он улыбнулся. – Почему, ты думаешь, я так часто приглашал его к нам, когда мне куда проще было бы поехать к нему в гости?

Изумленная Мэри широко открытыми глазами смотрела на Джэна.

– Ты говоришь, что всегда любил меня... и ты своими руками помог бы мне завоевать сердце Джона?

– Если это было бы в моей власти. Потому что я люблю тебя, Мэри. Для меня твое счастье было превыше всего. Теперь нет надежды, что вы поженитесь, – а никому другому я тебя не вручу и не доверю. Дорогая моя, любимая моя Мэри, позволь мне предложить тебе стать хозяйкой моего дома, владычицей моего сердца... Я буду всегда покорно служить тебе. Клянусь, ни один мужчина никогда не полюбит тебя сильнее!

Ее золотисто-карие глаза теперь светились ярко – но в них было и восхищение, и недоумение. Джэн осмелился завладеть нежной ручкой Мэри и, поглаживая ее, заговорил снова:

– Дорогая Мэри, как легко читать твои мысли по глазам! Я недостоин такого восхищения – честность обязывает меня признаться, что я вовсе не так благороден, как ты думаешь. Я не приносил себя в жертву. Просто я слишком сильно тебя люблю. Я знаю, что нравлюсь тебе – правда ведь, нам так хорошо вместе? Кто, как не я, с детства заботился о тебе, чинил твои игрушки, утирал тебе слезки? Скажи, что ты согласна...

На ее мягких алых губах заиграла улыбка: – Джэн, дай мне время подумать. – Но она не отнимала у Джэна белой крошечной ручки, вручив ее ему так же доверчиво, как и в далеком детстве, а ее глаза без страха глядели на него – и он уже знал, каков будет ее ответ.

Пол-младший медленно проезжал верхом через заставу Миклелитт – он помахал стражнику как старому знакомому и остался чрезвычайно доволен тем, что его уже начинают узнавать. Он бросил серебряную монету в котомку ближайшего нищего, довольный тем, что сделал, подобно отцу, благое и доброе дело – и поехал по дороге. По правую руку от него была высокая стена, за которой прежде находились монастырские сады, позже перешедшие в частное владение. Он миновал полуразрушенную церковь Святой Троицы, затем проехал между двумя часовнями – «близнецами» – Святого Мартина и Святого Георгия, стоявшими по обе стороны проезжей дороги, а затем дорога резко сузилась, сжатая с боков жилыми кварталами – но вдали уже виднелась Королевская набережная и мост.

Нелегко было с уверенностью определить то место, где начинался мост – столько было тут различных построек: домов и магазинов, верхние ярусы которых буквально свешивались над мостовой, а оставшееся пространство занимали лавчонки мелких торговцев. Здесь находился один из рыбных рынков города, и тут всегда толпился народ. Последнее время погода стояла неважная – было снежно и морозно, но нынче выдался погожий денек: началась оттепель, и под ногами образовалось месиво. Конь пару раз даже споткнулся – его стальные подковы чиркнули по скользким камням. Вода в реке поднялась и дурно пахла – и неудивительно: в нее стекали нечистоты, а течение уносило их не так быстро, как всем бы того хотелось.

Проезд по мосту был чрезвычайно узок, и запах стоял тут невообразимый – у Пола-младшего даже заслезились глаза. Но он повернул коня налево, мимо церкви Святого Михаила, и выехал на более широкую улицу Шпорников. И тут послышался оглушительный визг – прямо из-под копыт коня вылетели шесть черных поросят и двое чумазых ребятишек, преследующие их. Конь заржал и захрапел, натягивая удила – обычно лошади терпеть не могут свиней, – и Полу-младшему стоило немалых трудов его успокоить. К тому времени, как это ему удалось, поросят и детишек уже и след простыл. Пол выбранился и продолжал путь. Свиньи были бичом всего города, разводили грязь и вонь, и – всегда ускользали от расправы. Никто еще не изобрел надежного способа удержать выводок поросят от прогулок по окрестностям, а беднейшие из горожан намеренно выпускали своих питомцев полакомиться отбросами, чтобы сэкономить на корме.

Улица Шпорников плавно перетекала в куда более широкую Кони-стрит, где у Морлэндов когда-то был городской особняк, а затем в Лендал. Это была куда более тихая часть города, где проживали богачи – здесь по обеим сторонам улицы шли стены, за которыми скрывались уютные палисадники усадьб состоятельных граждан. А вот и цель его путешествия – городская усадьба Баттсов. Если бы не обилие домов на мосту, он смог бы уже оттуда увидеть особняк – его пристройки и прелестный садик спускались прямо к реке, и можно даже было различить барку – собственность семьи, стоящую на приколе у пристани. Въехав во двор, он ощутил все тот же тошнотворный запах – встретивший его слуга сообщил, что уровень реки в этом году поднялся настолько, что вода затопила часть сада и некоторые постройки.

– А трещины моста видны прямо отсюда, молодой господин. Мороз и оттепель, потом снова мороз и оттепель – и вот образовались дыры, в которые кулак можно засунуть!

– Ты имеешь в виду мост Лендал?

– Нет, молодой господин, речь о другом... Этой весной такой сильный паводок, что лодки и барки не могут больше проплывать под арками моста. Господину пришлось нынче отправиться на свои склады верхом, и он был так недоволен!

– Могу вообразить, – сказал Пол-младший.

– Я займусь вашим конем, молодой господин? – слуга принял поводья.

– Не нужно, просто подержи его – я тотчас же ворочусь.

– Ах, да – снова поедете с мисс Чэрити на прогулку? – в голосе слуги слышались одобрительные нотки. Пол ничего не ответил и направился прямо в дом.

Его дружба с Чэрити, начавшаяся на прошлое Рождество, крепла с каждым днем, удивляла всех и каждого – и одновременно радовала. Полу-младшему явно льстило внимание и привязанность Чэрити, а ее советы всегда были такими здравыми и разумными – она охотно выслушивала его и помогала решать постоянно возникающие проблемы. Для нее же самой любой знак внимания был целебным бальзамом на ее душевные раны. Пол-младший, обнаружив, что она лишь изредка покидает дом, и то все больше в паланкине, летом начал вывозить ее верхом на своем коне. Сама ездить она, разумеется, не могла – больные ноги не слушались ее – но сидеть на особой подушечке сзади Пола, держась за его талию, она была вполне в состоянии. Они ездили по таким местам, где полупарализованная бедняжка не бывала уже лет двадцать. И вот в этот первый по-настоящему весенний денек погода благоприятствовала прогулке – Пол увидел, что Чэрити ждет его с нетерпением.

Он посидел немного в обществе Чэрити и Энни Уивер, от души восхитился новорожденной малюткой Энни – дочкой, которую окрестили Селией. А затем Чэрити заботливо одели в самый теплый плащ, и она, хромая и с трудом передвигая ноги, вышла во двор, где слуги заботливо усадили ее на подушечку за спиною Пола.