Чернильный орешек

Кит прошел через дверь в большой зал, и с тихим надломленным криком Хиро бросилась ему навстречу, и он крепко прижал ее к себе, уткнувшись лицом ей в макушку и закрыв глаза от потока слез, грозившего захлестнуть его. Хиро обнимала мужа, ощущая его дрожь, ощущая горячую влагу, орошающую ее волосы, и сердце у нее в груди болело, и руки не узнавали его, ибо он стал совсем другим. Спустя некоторое время Хиро освободилась из объятий мужа и сказала:

– Дай мне взглянуть на тебя.

Кит быстро вытер свои глаза. Хиро смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Внезапно она почувствовала робость и смущение, как будто по ошибке обнимала совершенно незнакомого ей человека. Кит тоже изучал ее, но избегал встречаться взглядами. Молчание затягивалось, и Хиро понимала, что должна наконец прервать его.

– С тобой все в порядке? Ты не ранен? Кит покачал головой.

– Сколько у тебя времени?

– Я должен вернуться до полуночи.

Да его ли это был голос? Он прозвучал таким незнакомым для него самого. Кит ощущал некую отдаленность, нереальность всего происходящего. Женщина, стоявшая перед ним, была подобна человеку, находившемуся по другую сторону стекла, он едва ощущал ее руки, хотя и держал их, хотя его тело и содрогалось, понимая, чего ему недостает. Он внезапно почувствовал острое, пронизывающее отчаяние и в то же время страстное желание немедленно оказаться где угодно, но только не здесь. Быть здесь и не быть здесь оказалось чересчур изощренной пыткой.

– Значит, четыре часа, – смущенно уточнила она.

Хиро посмотрела через свое плечо, и Кит тоже бросил взгляд в сторону и увидел мальчика, стоявшего у камина и пристально глядевшего на него яркими сверкающими глазами.

– Твой сын, – тихо промолвила Хиро.

Уронив руки, Кит, не отрываясь, жадно рассматривал мальчика. Господи, как он вырос, его сын, теперь ему скоро исполнится четыре. Кит-младший был высоким и худеньким, плечики хрупкие и сутулые, как у птички, болезненное умное личико сверкало от волнения, как лезвие меча. Мальчик смотрел на него так, словно глаза заменяли ему и пальцы, и язык. Большой Кит протянул руку, и маленький Кит шагнул вперед.

– Отец, – произнес он, и его голос прозвучал вопросительно.

Кит кивнул. Мальчик подошел и преклонил колено для отцовского благословения, как всегда делал сам Кит при встрече со своим отцом. Он положил руку на голову мальчика. Волосы у сына были очень темными и волнистыми – о Господи, какие же шелковистые и нежные эти волосы! – а головка под ними была на ощупь теплой, худой и хрупкой, как у едва оперившегося птенца. Казалось, что ее можно раздавить, сжав между указательным и большим пальцами.

– Да благословит тебя Господь, – услышал Кит собственный голос, слабый и хриплый.

Мальчик снова поднялся, увлекая за собой руку Кита, и очень внимательно посмотрел на него сверкающими темно-голубыми глазами, изучавшими лицо отца с интересом и гордостью. Киту хотелось зарыдать, ибо сердце его переполняла отчаянная, мучительная, невыразимая любовь. Он наклонился и сквозь какую-то туманную дымку поднял мальчика – о, каким же он был легким, легче, чем ожидал Кит! – а потом, неумело обняв его, уткнулся в волосы сына. Маленький Кит обхватил руками отца, и тому эти ручонки показались такими крохотными и невесомыми, словно его коснулись лапки воробушка, ненастоящими, нереальными! Это хрупкое дитя – его дитя, и совсем не его, выросшее в разлуке с ним. Здесь продолжалась жизнь, пока Кит воевал. Его же собственная жизнь окончилась, когда он покинул их, жену и ребенка, и вот теперь Кит вернулся домой, словно призрак, и у него не было здесь никаких прав: у мертвых нет права называть себя живыми.

Он осторожно поставил ребенка на пол, посмотрел на Хиро и увидел, что на него смотрят такие же темно-голубые глаза, в которых было столько понимания и столько боли. «Она понимает», – подумал Кит. Нет, не надо ему было приезжать.

– Ты не голоден? – спросила она, и ее слова были в своем роде признанием происходящего. Их совместная жизнь закончилась, Кит был солдатом, и только когда он окончательно возвратится с войны, их жизнь может начаться снова. – Еда у нас найдется.

– Да, – ответил Кит.

Что ж, еда так еда. Хоть какое-то занятие. Хиро ушла. Кит с жестокой болью в сердце увидел эту уродливую хромоту, о которой забыл. Он присел у камина, и она подала ему на деревянной тарелке хлеб и мясо, а сынишку послала за вином. Маленький Кит вернулся, осторожно неся обеими руками полный до краев кубок. Лицо его сияло от гордости, когда он передал кубок отцу, не пролив ни капли. Кит неловко взял кубок, и вино перелилось через край. Густые брызги, яркие как кровь, ударились о пол, и капли, словно бусинки, рассыпались по серому камню. Они посмотрели друг на друга, пораженные ужасом: это, пожалуй, было уже слишком.

– О, нет, – протестующе выдохнула Хиро и неуклюже опустилась на колени, тщетно пытаясь пальцами стереть капли.

Спустя мгновение она отказалась от этих попыток, повесила голову и сгорбила плечи. Кит видел, что жена содрогается от безмолвных рыданий, что слезы струятся по ее лицу на удивление бурным потоком. Хиро подняла испачканные в вине пальцы и прижала их к своим щекам, как будто так она смогла бы задержать этот поток.

Кит посмотрел и отвернулся. Он не мог коснуться ее, не мог подойти к ней и утешить ее. Он ел хлеб и мясо, не чувствуя их вкуса. Маленький Кит прикусил губу, не в силах понять боли матери, а потом подошел и неуверенно встал чуть позади нее, осторожно положив руку на ее голову. Кит видел все краем глаза, и в его сознании ожило ощущение этой слишком легкой и хрупкой, как бы нечеловеческой ручонки. Он продолжал яростно жевать хлеб. Спустя некоторое время рыдания Хиро прекратились, и она сказала приглушенным голосом:

– Дай мне твой платок.

Она обращалась к сыну, и тот сунул в ее руку кусочек полотна. Утерев лицо и опершись на плечо ребенка, Хиро поднялась на ноги, а потом захромала к табурету по другую сторону камина. Кит невольно заметил, что плечо мальчика стало привычной опорой, что сын расположился рядом с матерью. И неожиданно из глубин памяти, подобно яркой вспышке молнии, озарившей темные поля, возник образ прежней Хиро, десять… нет, двенадцать лет назад, опиравшейся на плечо Гамиля, словно он был ее пажом.

Кит положил остатки хлеба на тарелку. Той Хиро он мог сказать: «Я люблю тебя». Но вместо этого он произнес:

– С Гамилем все в порядке.

– Я рада, – отозвалась она на удивление спокойным голосом.

– Гамиль единственный из нас, кто ни разу не был ранен. Он словно заколдован.

– Он счастлив? – спросила Хиро. Кит задумался. Вопрос казался неуместным, и он не знал, что ответить.

– Он хороший офицер, его высоко ценят, – Кит подумал, что бы еще сказать. – Я рад, что Руфь приютила вас у себя. Я слышал, что вы с ней устояли против Ферфакса.

– Он был весьма учтив. Нам повезло, что это оказался он, а не шотландцы. Мы вчера видели, как они промаршировали мимо, и поэтому предположили, что пришел принц Руперт. Осада снята?

– Да, они все ушли.

– Значит, завтра мы сможем вернуться домой.

Кит в удивлении поднял на нее взгляд. Ну, разумеется, у нее ведь не было никакой возможности узнать о судьбе Уотермилла.

– Дом разрушен. Сожжен. Ты должна остаться здесь.

Хиро была потрясена.

– Сожжен? – прошептала она. Их глаза встретились, и Кит понял, что теперь война стала реальностью, реальностью и в ее понимании. – Кит… наш дом?

– А кто сжег его, отец? – спросил маленький Кит.

– «Круглоголовые», – машинально ответил он.

– Я ненавижу этих «круглоголовых»! – воскликнул маленький Кит. – Когда я стану взрослым, я вступлю в армию и буду драться с ними, как ты.

– К тому времени война уже закончится, – ответил Кит, едва воспринимая слова ребенка.

– А скоро она закончится? – поинтересовалась Хиро.

– А Бог ее знает, – ответил Кит, но потом встряхнулся – ради нее, ради ребенка. – Надеюсь, что скоро.