Страница 74 из 78
– Пошла, пошла отсюда, косолапая! – буркнул он и носком сапога оттолкнул утку, вознамерившуюся прошествовать у него между ног. Все в той же задумчивости он наклонился, извлек из вороха соломы в углу куриное яйцо и положил его в карман.
– Нет, я сейчас опять прикинул, что и как, и мое решение твердо. Надо будет попробовать.
– Ну и прекрасно, Лайонел. Желаю удачи!
С быстротой, необычной для йоркширских холмов, на лужке вырос свинарник – ряды бетонных загонов, выходящих в крытый двор. В загоны незамедлительно водворились свиноматки с хряком, и скоро во дворе шуршало соломой и хрюкало порядочное стадо.
На фоне древних каменных стенок, огораживающих луг, и могучего склона, уходящего к вересковой вершине, это современное сооружение резало взгляд, но я от души надеялся, что Лайонел обретет то, что ищет.
Починкой дорог он занимался по-прежнему, и, чтобы задать свиньям корм и вычистить загоны, ему приходилось вставать до света, но он был очень крепок и, казалось, получал от новых забот большое удовольствие.
Естественно, ему пришлось чаще прибегать к моим услугам, но поводы оказывались не слишком серьезными, и все мои пациентки быстро выздоравливали. Легкий мастит, затрудненный опорос, воспаление суставов у поросенка. Конечно, итоговая цифра в счете теперь была больше, но Лайонел не жаловался, потому что хорошо знал старинное присловье «Скотину завести, мошну растрясти».
Огорчало меня лишь одно – прежде он любил постоять, опираясь на одну из многочисленных перегородок в сарае, и со вкусом покурить, а теперь же у него не оставалось на это времени: то он катил тачку, то накладывал корм в корыто, то убирал навоз, и во мне росло убеждение, что все это внутренне ему чуждо.
Во всяком случае, от него уже не веяло тихим спокойствием. Нет, ухаживать за своими новыми подопечными ему нравилось, но выражение его лица стало непривычно серьезным, даже тревожным.
Тревога послышалась и в его голосе, когда он позвонил мне как-то вечером.
– Мистер Хэрриот, я с работы вернулся, а с поросятами что-то неладно…
– Что с ними такое, Лайонел?
– Они уже несколько дней квелыми были, тело набирали хуже остальных. Но ели вроде бы ничего, вот я и не хотел вас беспокоить.
– Но теперь-то что?
Он ответил, помолчав.
– Вид у них какой-то другой. Задние ноги вроде как отнимаются, ну, и несет их… А один издох. Так вот мне и тревожно стало.
Как и мне. Невыносимо тревожно. Слишком уж это было похоже на чуму свиней. В первые годы моей практики эти два слова жгли меня огнем, хотя для нынешних выпускников ветеринарных колледжей они – звук пустой.
Примерно двадцать лет чума свиней была моим пугалом. Всякий раз, вскрывая издохшую свинью, я трепетал при мысли, что вот сейчас наткнусь на роковые кровоизлияния и «бутоны». Но еще больший трепет вызывала мысль, что я не сумею распознать болезнь и из-за моей небрежности вспыхнет эпидемия.
Правда, в этом смысле чума свиней была легче ящура, но принципы действовали те же. Если я провороню симптомы, больные свиньи могут пойти в продажу и с рынка попасть на разные фермы, разделенные десятками миль. И каждая такая носительница инфекции перезаразит неизлечимой болезнью своих здоровых соседок. Тогда вмешается министерство сельского хозяйства и его специалисты добросовестно проследят источник эпидемии до Хэрриота, ветеринара, который положил ей начало, допустив непростительную небрежность.
Кошмарный страх охватывал меня снова и снова, потому что в отличие от ящура чума свиней была тогда очень распространенной болезнью и подстерегала нас буквально за каждым углом. Иной раз я принимался мечтать, какой безоблачно счастливой стала бы моя жизнь, если бы эта проклятая хворь вдруг исчезла. И вспоминая, сколько из-за нее натерпелись все мои ровесники, я чувствую, что нынешним ветеринарам, пожалуй, следовало бы каждое утро вскакивать с постели и пускаться в ликующий пляс, распевая во все горло: «Ура! Ура! Ура! Нет более чумы свиней!!!»
Лайонел повел меня в дальний конец двора и угрюмо указал на последний загон.
– Они там.
Я перегнулся через перегородку и меня обдала волна ледяного отчаяния. Десяток четырехмесячных поросят – и практически у всех одинаковые роковые симптомы.
Все худые, словно бы облезлые, уши снаружи багровые, походка шаткая, а по обвисшим хвостикам стекает жидкая струйка поноса. Я измерил температуру у трех-четырех. Около сорока одного градуса!
Классическая картина, прямо-таки из учебника, но Лайонелу я ничего не сказал. Собственно говоря, это запрещалось правила—ми: сначала мне предписывалось проделать сложнейший ритуал.
– Откуда они у вас?
– В Хавертоне купил, на рынке. Упитанные все были, бойкие, как на подбор. – Он подтолкнул носком резинового сапога трупик в углу – Один вот уже сдох..
– Да… Лайонел, я должен его вскрыть, посмотреть, что там у него внутри. – Голос у меня стал устало-надтреснутым, опять мне предстояло мучительно вертеться на бессмысленной карусели. – Только схожу к машине за ножом.
Вернувшись со специальным скальпелем, я перевернул мертвого поросенка на спину и вскрыл брюшную полость. Сколько раз я уже проделывал это в таком же напряжении?
Руководства рекомендуют начинать поиски от места перехода подвздошной кишки в слепую. Но, вскрывая кишку, соскребая слизь с ее стенок, я не находил ничего, кроме кровоизлияний и небольших некротических пятен, темно-красных или желтоватых.
Иногда неопровержимые доказательства обнаруживаются только в прямой кишке, и я все резал и резал ножницами петлю за петлей, но без особых результатов.
Ну, вот опять! Я не сомневался, что поросенок погиб от чумы, но сказать об этом фермеру не имел права: прерогатива заключительного диагноза принадлежала министерству, и я обязан был ждать подтверждения оттуда.
В почках и мочевом пузыре тоже были кровоизлияния, но нигде ни единой типичной язвы.
Я откинулся, не вставая с корточек.
– Мне очень жаль, Лайонел, но я обязан сообщить об этом, как о возможном случае чумы.
– Эх, черт, скверная штука, верно?
– Да… очень. Но пока министерство это не подтвердит, нам остается только ждать. Я возьму материал для анализа и отправлю в Суррей, в лабораторию.
– И подлечить их вы не можете?
– Боюсь, что нет. Болезнь вирусная. И лечения от нее не существует.
– Ну, а остальные-то как? Она прилипчивая?
До чего мне не хотелось отвечать! Но умалять опасность не имело смысла.
– Да, и очень. Вам нужно будет принять все меры предосторожности. Перед загоном поставьте ящик с дезинфицирующим средством и, выходя оттуда, непременно наступайте в него. Но лучше будет воду и корм давать им снаружи – обязательно после всех остальных, а к ним не входить вовсе.
– Что, если и другие перезаразились? Сколько их подохнет?
Еще один страшный вопрос. Справочники указывают на смертность от 80 до 100 %, но мой собственный опыт, говорил – все, сколько есть.
Я глубоко вздохнул.
– Лайонел, выздоравливают они очень редко.
Он медленно обвел взглядом новые бетонные загоны, поросят, сосущих матерей, привольно бродящих по двору боровков. Я почувствовал, что должен сказать хоть что-то.
– Впрочем, может быть, я и ошибся. Подождем ответа из лаборатории. А пока давайте им вот эти порошки. Подмешивайте в корм или растворите и вливайте.
Я уложил петли кишки в багажник, потом обошел свинарник, записывая его обитателей по категориям. Ибо меня поджидало еще одно тяжкое испытание – предстояло заполнить анкеты. Анкеты – мой вечный крест, чумная же анкета являла собой жуткое розовое полотнище с тесными строчками вопросов с обеих сторон – общее число маток, хряков, молочных поросят, боровков. И да смилуется небо над тем, кто напутает в счете!
Дома я весь вечер мучился над розовым ужасом, а потом занялся совсем уж кошмарным делом – упаковкой кишки для отправки на анализ. Министерство снабжало нас на этот случай особой тарой. На первый взгляд она состояла из куска волнистого картона, нескольких кусков пергамента, моточков мохнатой веревочки и листа оберточной бумаги. Однако, приглядевшись повнимательней, вы обнаруживали, что картон складывается в небольшую квадратную коробку. Инструкция категорически требовала уложить кусок кишки длиной в три фута во всю длину на пергамент, затем завернуть края пергамента внутрь и обмотать веревочкой.