Мой нежный граф

— Суть в том, что я простила его в конце концов, уверена, что Кэролайн поступит так же. И еще я уверена, что мы с Карлом будем жить вместе, прощая друг другу то одно, то другое, потому что слово «прощение», как я хорошо поняла за эти годы, всего лишь синоним слова «брак».

Брент прекратил ходить, задумчиво опустил глаза и оторвал лепесток с одной из нежно-желтых роз.

— Она вывела их.

— Знаю, они прелестны. Сейчас они уже должны увядать, но, по-видимому, зима выдалась довольно теплая.

— Дело не в погоде, Шарлотта, а в ее таланте, — с горячностью возразил Брент. — У Кэролайн будет расти все что угодно.

Шарлотта немного подождала, не добавит ли он чего-нибудь еще.

Но Брент умолк, и тогда она набралась смелости и решила поговорить начистоту.

— Ты не рассказывал ей о матери, не так ли?

— Нет, — шепотом ответил он.

Она заинтригованно подалась вперед, ибо почти не сомневалась, что именно в этом кроется корень всех его тревог.

— Скажешь, почему?

Брент резко повернулся к сестре лицом и впервые за все время, пока они были в саду, посмотрел ей в глаза.

— Сама не догадываешься?

Она пожала плечами.

— Нет. Ума не приложу, почему ты не хочешь этого делать.

Брент поднял руку и с силой швырнул лепесток по ветру, как будто бросал камешки в озеро.

— Карл хороший человек, Шарлотта, — спокойно объявил он, помолчав немного. — Умный, трудолюбивый, благородный, насколько я его знаю, и, похоже, души в тебе не чает. Он стал тебе хорошим мужем.

Шарлотта понятия не имела, откуда он это взял, поэтому просто продолжила смотреть на брата озадаченно и, по правде говоря, немного недоверчиво.

Лицо Брента раздраженно вытянулось.

— Ты не понимаешь, не так ли?

Она покачала головой.

Брент зашагал обратно к скамейке, сел рядом с ней и вновь устремил взгляд на розы.

— Все это время ты думала, что я не хочу иметь с тобой Ничего общего, потому что ты сбежала и вышла замуж за американца, человека, которого, как ты предполагала, я презираю в принципе. — Поколебавшись, он угрюмо сказал: — А правда в том, Шарлотта, что шесть с половиной лет я не хотел иметь с тобой ничего общего, жил так, как будто тебя не существовало, не потому, что ты оставила меня и вышла за американца, но потому, что ты вообще меня бросила.

У Шарлотты пересохло во рту, и она ошеломленно уставилась на брата.

— Тебе не приходило в голову, что твой импульсивный отъезд преподнес меня леди Мод на блюдечке с голубой каемочкой. Мне пришлось принять на себя всю тяжесть ее негодования и враждебности, потому что ты была ее драгоценной жемчужиной и она до глубины души верила, что твой побег был моей идеей, моей провинностью. — Он подвинулся к краю, уперев локти в колени и устремив перед собой ничего не выражающий взгляд. — В ее глазах я всегда все делал неправильно — ты это знаешь, — но, когда ты уехала, она напустилась на меня со всей злобой, отказавшись разговаривать со мной и даже смотреть на меня с тех пор. Когда ты уехала, у меня не осталось никого.

Глаза Шарлотты наполнились слезами.

— Я не знала, — пролепетала она.

— Что ж, теперь знаешь, — резко парировал он.

Наступила неловкая пауза, после чего Брент устремил на сестру горящий взгляд и сдавленным голосом проговорил:

— Ты была всем, что я имел, Шарлотта, и когда ты ушла из моей жизни, мне показалось, будто кто-то вырвал у меня из груди сердце. Ты была единственным человеком, который любил меня таким, какой я есть, и вдруг ты оказалась на другом конце света. Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь представить мои чувства в то утро, когда я понял, что ты сбежала.

Эти слова ворвались Шарлотте в самую душу, заставив увидеть истину в страдающих, зеленых, как лесной орех, глазах брата. За все годы разлуки у нее ни разу не мелькнула мысль, что в ней и только в ней единственная причина его обиды, его горечи. Она всегда считала, что дело в Карле и его происхождении, в том, что его родители не носили никаких титулов и вырастили его в колониях. Впрочем, теперь она, охваченная пониманием, подумала, что, возможно, это было всего лишь оправдание себя. Гораздо легче было шесть лет верить, что она умерла для Брента из-за своего мужа, а не потому что глубоко ранила его своим отъездом.

— Прости, — сказала она дрожащим, охрипшим от волнения голосом и, не в силах больше сдерживать слез, позволила им заструиться по щекам.

— Не плачь об этом теперь, — со вздохом сказал он, выпрямился и принялся вытирать ей слезы. — У меня были годы, чтобы со всем этим примириться, и теперь я понимаю, что человек, которого я тогда выбрал тебе в мужья, не вполне соответствовал твоим эмоциональным потребностям. — Он улыбнулся и смягчил тон. — Я просто хотел, чтобы ты была счастлива, Шарлотта, и, если подумать, ты нашла свое счастье и спаслась от леди Мод одним иррациональным поступком. А у меня это заняло годы.

Брент старался быть с ней деликатным, освободить от чувства вины, и это было так на него похоже. Шарлотта никогда еще не встречала человека с таким чувством долга, и, разумеется, об этом ей тоже не следовало забывать. Брент всегда, с того дня, как она родилась, считал делом чести защищать ее от матери, от внешнего мира, прося в ответ лишь благодарности и любви, а она фактически растоптала все это одной грозовой ночью почти семь лет назад, когда собрала чемоданы и покинула Мирамонт.

Шарлотта вытирала глаза тыльными сторонами ладоней, постепенно проникаясь пониманием и сочувствием.

— В этом-то и проблема, верно? Ты боишься потерять Кэролайн.

Произнесенные шепотом слова были едва различимы на холодном, зимнем ветру, но Шарлотта знала, что Брент услышал их, потому что его черты смягчились, и он опустил взгляд.

— Ты боишься, что она оставит тебя, и поэтому не рассказывал ей о матери, скрывал от нее теплицу. Могу поспорить, что ты не… — Она запнулась, широко распахнув глаза от накатившего волной понимания. — Не могу поверить, что ты сказал ей…

— Я скажу кое-что тебе, Шарлотта, — спокойно вставил Брент, — скажу что-то, в чем никому не признавался и ни с кем не обсуждал.

Он длинно выдохнул, не поднимая глаз от земли.

— Я прожил почти тридцать четыре года, и годы эти были по большей части наполнены горечью, неуверенностью в себе, разочарованиями и периодами острого одиночества. Но среди всего этого было кое-что, затмевавшее убогость и заполнявшее пустоту, и я говорю не о своем блестящем образовании, напряженной работе или красоте и силе моих племенных лошадей, что могло бы послужить утешением для большинства мужчин.

Брент повернулся и посмотрел в глаза сестре. Голосом, в котором вдруг появилась глубина и страсть, он признался:

— Источником величайшей радости, удовлетворения, гордости и — это самая нелепая часть — величайшего спокойствия в моей жизни были три поистине прекрасные женщины: ты, Розалин и Кэролайн. У тебя теперь своя жизнь в другой стране, Розалин тоже может однажды покинуть Мирамонт и даже Англию. Это ее жизнь, и она ждет ее. — Он понизил голос до хриплого, злого шепота. — Но Кэролайн моя, Шарлотта. Она единственная прекрасная женщина, с которой я намерен прожить и которую хочу обожать до конца своих дней. Я настолько непреклонен в этом, что отказываюсь позволять тебе или кому-то другому вести разговоры, которые могут посеять тревогу или сожаление…

— Ты ведешь себя как эгоист, — перебила его Шарлотта.

Он оцепенел и вновь посмотрел на розы.

— Возможно. Но потерять жену для меня немыслимо. Я ни за что не стану рисковать.

Шарлотта смотрела на него, тая от любви и сочувствия, понимая его, хотя и считала его страхи безосновательными. Она глубоко вздохнула, собираясь с силами, и положила руку ему на плечо.

— Кэролайн не планирует от тебя уходить, ей бы в голову такое не пришло, даже если бы ты рассказал ей о прошлом матери. — Она наклонилась к брату и с уверенностью добавила: — Для нее важнее всего в жизни ты, Брент, ты, а не цветы и не теплица…