Страница 26 из 42
Или — можно ли поверить, будто скифы сами рассказали Геродоту, что их народ — самый молодой на свете? А вот римский автор Юстин, например, сообщает, что «скифское племя всегда считалось древнейшим; впрочем, между скифами и египтянами долгое время происходил спор относительно древности».
На основании этих и подобных фактов немецкий ученый Детлев Фелинг даже выдвинул теорию: мол, большая часть того, о чем Геродот рассказывает как о своих личных наблюдениях или со слов информаторов, есть не более чем литературная игра, где автора интересует лишь увлекательность рассказа, а вовсе не поиск истины. Не в этом ли упрекал предшественника и Фукидид, когда писал в своем собственном труде, что он предназначен быть достоянием на века, а не усладой слушателей? Да и слово «представление» (apodexis), которое употребил в отношении своего сочинения Геродот, в греческом языке, как и в русском, может обозначать и выступление артиста.
Образец знаменитой греческой театральной маски. «Истории» писались для исполнения на театре…
Работы Фелинга и согласных с ним в главном его тезисе ученых немедля породили обильную полемическую литературу (самым видным ее представителем стал американский исследователь Кендрик Притчетт), озабоченную восстановлением репутации Геродота и доказательством его «надежности». Местами удалось показать вероятность правоты галикарнасца. Например, в вопросе о численности скифов. Оценивая ее, «старик» предполагает, что никто не знает ее в точности, но ему, мол, показали у источника Экзампей невдалеке от Борисфена медный котел, сделанный из наконечников стрел всех скифов: «он свободно вмещает 600 амфор». Сторонники гипотезы о «лживом Геродоте» утверждают, будто такие размеры совершенно исключены. Но ведь он упоминает чаши аналогичного размера, виденные им на Самосе и в Дельфах, где слушатели могли легко проверить его рассказ! К тому же вещи, посвященные богам, часто имели совершенно непрактичные размеры. Кто бы поверил в существование бронзовой игральной бабки весом в 40 кг, если бы она не была найдена археологами в храме Аполлона в Дидимах близ Милета?..
Местами удалось показать, что ошибки Геродота, скорее, от невнимательности, чем от «злого умысла». К примеру, он наверняка неоднократно бывал в Дельфах, но знаменитую «змеиную колонну» с названиями городов, участвовавших в войне с персами, описывает крайне неточно, несмотря на всю ее важность для главной темы труда.
А где-то путаницу удается отнести на счет информаторов. Еще Фукидид упрекал «отца истории» в том, что он упоминал в составе спартанской армии вымышленный «отряд питанцев». Но стоит обратить внимание, что его основным собеседником в Спарте, государстве, практически закрытом для иностранцев, был питанец Архий, который, видимо, не упустил возможности приукрасить свою «малую родину».
Ну, а если не срабатывает ни один из этих трех методов — «оправдывать» Геродота, наверное, в самом деле, не стоит. Вряд ли правы те, кто находит достаточным в числе прочих такой аргумент: Анакреон в одном стихотворении называет «летучими змеями» насекомых, и этого достаточно, чтобы утверждать, будто «кости летучих змей» на берегу Красного моря были всего лишь высохшей саранчой…
Мир по галикарнасцу
Куда интереснее, чем разбирать недоразумения, исследовать культурный контекст, в котором писал Геродот, и понять, какими глазами он смотрел на то, что узнавал в своих путешествиях. Такие исследования, к слову, не подтверждают гипотезу о «литературной игре», ведь для подражания стилю ученого-историка нужно, чтобы было чему подражать, а наш автор был первым в своем жанре. Но они — и это главное — позволяют понять, что галикарнасец не был всего лишь наивным простодушным наблюдателем, смотревшим на мир без всякого предубеждения.
Прежде всего, при всей широте взгляда на варварские обычаи, он всегда «остается греком» и старается объяснить увиденное с греческой точки зрения. Чужеземные боги в согласии с обычной античной практикой всегда отождествляются у него с «родными», что зачастую приводит к противоречиям: скифы почитают «больше всего Гестию, кроме того, Зевса и Гею, полагая, что Гея — жена Зевса» (а не его бабушка, как в олимпийской мифологии). Или вот Геракл. Геродот отождествляет с ним и финикийского Мелькарта, и египетского бога луны Хонсу, следуя, вероятно, культовой практике греков, живших в этих странах подолгу (помимо прочего, они должны были служить ему переводчиками). Убедившись же в ходе путешествий, что эти культы намного древнее той эпохи, к которой эллинские предания относили Геракла, он был вынужден выдумать теорию о двух персонажах, один из которых — древний бог, а другой — герой, сын Амфитриона и Алкмены…
Выделяет Геродота из ряда античных историков и отношение к религии. Он балансирует на грани между гомеровским чистым мифом и более поздней рационалистической традицией. С одной стороны, в отличие от того же Фукидида, он вполне способен верить в оракулов, огромную роль в его концепциях играет божественное воздаяние. Именно в его историческом сочинении на сцену в последний раз выходят боги и герои во плоти, как реальные действующие лица. Он спокойно верит, что след, увиденный и измеренный им на скале в долине Днестра, принадлежит все тому же Гераклу. А с другой — знает, что оракулы (даже дельфийская Пифия) не чураются подкупа. Зачастую излагает крайне прозаические версии древних мифов: к примеру, Ио, по его мнению, вовсе не бежала через полмира в облике коровы, а просто была похищена из Аргоса финикийскими корабельщиками.
Мир Геродота — это еще в большой степени мир поэтов. Считается, что галикарнасец был знаком с Софоклом, который посвятил ему оду, а на создание «Ифигении в Тавриде» Еврипид мог вдохновиться, прочитав о культе Девы у тавров в геродотовском рассказе о скифах. Конечно, стихотворцы, в свою очередь, оказывали на историка влияние. Недавняя находка папирусных фрагментов поэмы Симонида о Персидской войне лишний раз показывает, что Геродот вполне мог пользоваться поэтическими сочинениями как источником. Он и сам упоминает как важный свод сведений о краях за Скифией поэму «Аримаспея» некоего Аристея из Проконнеса, сложенную, судя по всему, в VII веке до н. э. Английский ученый Джон Болтон доказал, что этот Аристей, скорее всего, существовал в действительности, но «Аримаспея» полна историй самых фантастических, например о стерегущих золото грифах. Подобным же образом увлекательный полусказочный рассказ Геродота о приходе к власти лидийского царя Гигеса вполне мог быть основан не на рассказах лидийцев, а на трагедии, тоже известной по папирусным отрывкам.
Однако Геродот был знаком и с современными ему «научными» школами. Возможно, именно в этих кругах им был усвоен рационализм. Он спорит с воззрениями софистов на естественность: ему не нравится довод, осмеянный вскоре Аристофаном в «Облаках», будто богам не может быть неугодно скотское поведение. Ему известны новейшие медицинские теории школы Гиппократа: он знает о естественных причинах эпилепсии (долгое время считавшейся «священной болезнью») и осведомлен о целебных свойствах бобровой струи… Вообще, поиск причин, которым так увлечен историк (от причин греко-персидских войн до причин разливов Нила), составлял то главное, что занимало современную ему греческую мысль. Однако наука в те времена еще только выходила из пеленок, и многие «научные» аргументы основаны просто на считавшемся абсолютным принципе симметрии. Рядом с основанным на эмпирических наблюдениях (и вполне верным) объяснением разливов Нила мы встречаем неожиданное утверждение, будто Нил и Дунай параллельны и во всем подобны друг другу. Тогдашняя геометрия умела измерять площадь только квадратами, и в результате у Геродота Понт Эвксинский (Черное море) и Меотида (Азовское море) равны по площади. Подобные теоретические несуразности порой берут у него даже верх над собственным опытом мореплавателя!